Кроме нормального негодования и возмущения подростка на воспитании, у меня возникло чувство, что ко мне придираются, и особенно мне надоел один социальный работник, старавшийся доказать, что я – сексуальный маньяк. В конце концов моему терпению пришел конец. Я помчался на автостоянку и перевернул его маленький 2CV колесами наверх[4]. Мой гнев как будто дал мне сверхчеловеческую силу, прямо как моей матери.

Если социальные работники решили, что я так дезориентирован в вопросах интимных отношений и развит не по годам, интересно, почему они не попытались выяснить, разобраться, как я стал таким. Оглядываясь назад, я не могу понять, почему все не встало для них на свои места и они продолжали верить маминой истории о том, что я стал таким несносным и агрессивным из-за папиной смерти. И тут больше нечего рассказывать. Тем не менее, случай с переворотом машины социального работника только лишний раз подтвердил мамин рассказ.

Из-за моих отношений с Джин я был переведен обратно в большой детский дом, и на мою репутацию было поставлено еще одно пятно. Я все больше начинал походить на безнадежный случай для тех, кто все еще пытался найти способ помочь мне.

Никто даже не приближался ко мне, чтобы завоевать мое доверие и услышать правду о том, что сделало меня таким.

После шести месяцев, проведенных в разных детских домах, мать вернулась в мою жизнь, снова изображая вселенскую доброту и умоляя вернуться домой. Когда мне сказали, что она хочет меня видеть, меня тут же окатила волна страха, хотя я знал, что она не сможет напасть на меня, когда вокруг столько людей. Несмотря на то что я не хотел ее видеть, мне не оставили выбора, и где-то глубоко-глубоко в душе я даже с нетерпением ожидал услышать о том, как поживает Томас. Какой бы ужасной ни была моя семья, она все равно оставалась моей семьей, и между нами образовалась эмоциональная связь, которую даже мать была не в состоянии окончательно уничтожить. Когда она приехала в детский дом, я обнаружил, что она беременна от Амани. Это был бы уже седьмой ее ребенок. Мне стало плохо от одной мысли, что еще один ребенок придет в этот мир отданным на милость этого чудовища.

– Я обещаю, что с тобой ничего не случится, если ты вернешься сейчас, – заверила она меня со всей искренностью, на которую была способна. – И я буду держать мальчиков подальше от тебя.

Я не поверил ей ни на секунду, и она, должно быть, заметила это. Трудно вообразить, как у нее хватило наглости даже подумать о том, чтобы попросить меня вернуться, учитывая то, сколько раз она меня уже предавала. Но моей матери наглости было не занимать. Складывалось впечатление, что теперь она сваливает все на Ларри и Барри, хотя они делали только то, что она им приказывала или на что сама давала разрешение.

– Слушай, – сказала она, сохраняя серьезное выражение лица, – Я знаю, что плохо обходилась с тобой в прошлом, и действительно сожалею обо всем, что сделала.

Я стоял со скрещенными на груди руками и слушал.

– Амани ушел, – сказала она так, словно проблема была исключительно в нем, а не в ней. – Я избавилась от него.

Эта новость меня обрадовала, потому что я понимал, как возросли мои шансы при необходимости защитить себя, если я буду противостоять только ей одной. Против них двоих у меня не было ни единого шанса – да и ни у кого не было. Я все еще не мог понять, зачем я ей понадобился, если она столько лет говорила, как меня ненавидит, и даже хотела убить. Возможно, подумал я, потому что теперь с ней не было Амани и ей просто нравилось иметь полный дом людей, подчиняющихся ее воле. Несмотря на все то, что мать вытворяла со мной и на то, что я все еще не доверял ей, я решил дать ей шанс. Видимо, очень глубоко в нашем подсознании заложено что-то, заставляющее нас верить, что наши матери любят нас, несмотря на все очевидные доказательства обратного. Так происходило и со мной, когда я думал о матери. Что еще, если не это, могло заставить меня хотя бы обдумать предложение вернуться к жизни с человеком, который так сильно меня ненавидит, совершенно открыто проявляет желание причинить мне боль и использовать до конца моих дней? Мне хотелось верить, что моя мамочка меня любит, даже если она была этой ужасной женщиной. Мне хотелось, чтобы она была со мной такой же, как с Элли и с Ларри и Барри. Я старался убедить себя, что она, наконец, говорит правду и что теперь, когда я стал старше и могу лучше о себе позаботиться, все изменится, что я буду принят как член семьи, а не как маленький грязный ублюдок для развлечения, который должен залезать под стол и есть объедки, словно пес.

Наверно, главной причиной моего возвращения стало то, что я стал гораздо уверенней в себе после месяцев, проведенных вне дома, и полученного за это время опыта. И я чувствовал себя в относительной безопасности, потому что знал, что, если что-то пойдет не так, я могу, по крайней мере, уйти и вернуться в детский дом. Я был уверен, что теперь обладаю большей властью над собственной жизнью, ведь мне уже было почти пятнадцать (близилось совершеннолетие), и никто не сможет сотворить со мной то, что осталось в прошлом. Еще я хотел снова увидеть своего младшего брата Томаса, которого я всегда любил и который прошел через многое из того, через что прошел я, хотя мы никогда не говорили об этом начистоту.

К этому времени городской совет переселил маму в дом поменьше и посовременней. Он тоже был полуотдельным[5], но имел всего два этажа и находился в другом районе города. Очень милый дом, с расположенным за ним большим садом. У мамы в ногах начали проявляться признаки артрита, так что лестницы и уборка в старом доме стали для нее настоящей мукой. Сложно было вообразить, чтобы такая ужасающая природная сила могла постареть и стать уязвимой. Я заметил, что мать стала больше походить на пожилую женщину: дома она носила старомодную одежду, шлепанцы и мешковатые черные брюки каждый день, с утра до вечера. Когда мать выбиралась в паб, то по-прежнему одевала яркие платья в цветочек, но за последние годы она набрала вес, и на женщине таких форм они выглядели несколько пугающе. Она все еще пыталась прихорашиваться перед выходом на люди, и ее волосы и макияж были безупречны, но она больше не выглядела молодой.

Но после ухода Амани это не останавливало мужчин, желающих подцепить ее в пабе. Однако осмелюсь предположить, что обычно они уже пропустили несколько стаканчиков, прежде чем отваживались поехать с ней домой. Как правило, она отводила их прямо к себе в спальню, и мы часто слышали, как они развлекаются. Мы все старались держаться от них подальше, но иногда по утрам нам попадались украдкой покидающие дом мужчины, и некоторые их них выглядели просто отталкивающе. Думаю, накануне мать напивалась так, что была уже не в состоянии судить о привлекательности. Впрочем, Амани тоже был далеко не красавцем, так что, возможно, внешний вид не играл для нее никакой роли.

Когда я согласился вернуться домой, мама сказала, что я могу жить в комнате Элли и Томаса, отделяя меня от Ларри и Барри согласно своему обещанию. Неплохое начало, подумал я. Оказалось, что Амани и вправду ушел, а за ним и след простыл дяди Дугласа и других его больных дружков. Насколько мне известно, Амани вернулся к моей тете Мелиссе, порвав все отношения с мамой. По мнению других, мать хотела от него более серьезных отношений, когда узнала, что беременна, но он решил, что она пытается обмануть и привязать его к себе, и сбежал. Не думаю, что Амани когда-нибудь объявился, хотя бы ради того, чтобы взглянуть на своего ребенка. Я никогда больше его не видел.

Мама действительно изо всех сил старалась побороть плохую сторону своей личности и часто извинялась перед нами за те ошибки, которые совершала в прошлом в моменты, когда ее переполняла жалость к себе, особенно после того, как она выпивала немного лишнего. Я пытался сдержать воспоминания, лежавшие на мне тяжким грузом, и хотел начать все сначала, не вспоминая о прошлом, но иногда это давалось очень нелегко. Мне помогало то, что мы живем в новом доме, потому что мне не приходилось бывать в тех же комнатах, где меня держали пленником и мучили. Благодаря новому дому я успешно избегал пробуждения самых мрачных мыслей и воспоминаний.