Эта была всего лишь мальчишеская бравада, потому что, хотя я и становился взрослым (мне было уже почти четырнадцать), мать все еще была раз в десять сильнее меня, особенно если была в ярости. Если бы мне удалось добраться до любого острого инструмента, я бы точно воткнул его в нее. Социальные работники должны были начать беспокоиться. Существовала опасность, что я способен сделать что-нибудь по-настоящему ужасное, учитывая мое агрессивное поведение. Они не знали, что дома за мной постоянно наблюдали, ни на секунду не оставляя одного, и никогда не позволяли приближаться к кухне или к любому другому месту, где я мог найти что-нибудь, что можно использовать в качестве оружия для защиты или нападения.
– Мы поговорили с твоей мамой, – совершенно равнодушно заявил социальный работник.
– Если она покажется, я убью ее, на хрен! – закричал я.
Но я словно разговаривал сам с собой. На мои слова не обращали никакого внимания. Иногда я задумывался, какой смысл был в том, чтобы научить меня говорить, если все равно никто не хотел слушать, что я скажу. Мать пришла в школу, чтобы забрать меня домой, словно произошедшее было всего лишь небольшим нарушением школьных правил, и как только она зашла в кабинет директора, я окончательно слетел с катушек. Мне было уже наплевать, что она услышит все, что я расскажу про нее. Она все равно собиралась меня убить, как только я окажусь у нее в руках. Я больше не собирался сидеть, уставившись в пол, не имея возможности ничего сказать в свою защиту.
– Давай, Джо, – сказала мать самым спокойным голосом, и я дал выход своему гневу, в ярости сметая все со стола директора и пытаясь разнести комнату, как безумный.
– Обычно он ведет себя именно так, – сказала она, отступая назад и позволяя мне подтвердить все гадости, которые она когда-либо говорила обо мне.
Все наверняка очень сочувствовали ей, веря, что она – порядочная женщина, старающаяся из всех сил ради своего преступного, неблагодарного сына.
– А… да пошел он на хрен, – неожиданно сказала она, словно ее ангельскому терпению пришел конец. – С меня хватит. Я не хочу его забирать.
После того как мать произнесла это, социальный работник уже ничего не мог сделать, чтобы ее разубедить, и они забрали меня обратно в детдом, в место, которое мне довольно понравилось, несмотря на мое ужасное поведение, и недоверие, и обиду на весь мир. Там я чувствовал себя в безопасности, мне давали вкусную еду и никто мне не докучал. Я не видел мать и остальных членов семьи целых шесть месяцев. Похоже, мне наконец-то удалось спастись.
Следующие два года я встречался с множеством разных работников социальной опеки в разных местах. Иногда мне попадались люди, искренне желающие помочь детям под своей опекой и сделать их жизнь лучше, люди, готовые потратить время на разговор с нами, слушающие нас, организовывающие наш досуг. Тем не менее, подавляющее большинство не делали ни на каплю больше должного и лишь отрабатывали свое жалованье. Они проводили большую часть времени в комнате для персонала, где пили чай, и выходили только для решения какой-то проблемы. Их раздражало, когда мы нарушали их уединение, и прогоняли нас, даже когда мы просто стучали в дверь, если считали причину нашего появления незначительной. Я знаю, что с нами было нелегко управиться, но большинство из них не предпринимали никаких попыток решить проблемы, которые мы вызывали.
Они никогда не отказывались выдавать нам деньги на карманные расходы, если нам нужно было купить одежду или просто сходить в кино, пока это укладывалось в недельный бюджет. Они были рады видеть, как мы проявляем инициативу, полагаю потому, что тогда им не приходилось самим придумывать нам занятие. В одном детском доме даже был микроавтобус на шестнадцать человек, но я не помню, чтобы мы куда-то на нем ездили, хотя время от времени его использовали: отвозили кого-нибудь из детей к врачу или в больницу. Конечно, мы не всегда тратили карманные деньги на то, о чем говорили, когда просили их выдать. Обычно мы тусовались около магазинов, где продавали спиртное, и просили кого-нибудь постарше купить нам выпивки и сигарет. Просто поразительно, сколько из них соглашалось, и я часто возвращался в детский дом пьяным, но персонал этого почти никогда не замечал. Когда я выходил в свет, я всегда надевал блестящий спортивный костюм, кроссовки и бейсболку, как будто это была своеобразная форма. Я опускал козырек кепки глубоко на глаза, чтобы спрятаться от подозрительных и осуждающих взглядов прохожих.
На каком-то этапе администрация перевела меня в детский дом поменьше, расположенный в переоборудованном муниципальном доме[3], который гораздо больше соответствовал моему представлению о семье. Наверное, они надеялись помочь мне стать более коммуникабельным и начать нормально общаться. Я все еще находился под присмотром социальных работников, но здесь были и другие дети, как младше, так и старше меня.
Там был паренек по имени Бен, ему было десять, и мы вместе с ним откалывали те еще номера и были настоящими сорвиголовами. Как-то ночью, после того, как все легли спать, мы решили совершить набег на кладовую для продуктов. Я навалился на стеклянную дверь, чтобы открыть ее, и, видимо, приложил слишком большое усилие, потому что рука прошла прямо сквозь нее, и я очень сильно порезался. Им пришлось мчаться со мной в больницу, где мне наложили швы. Тогда я заработал еще один шрам, который остался у меня до сих пор.
В том детском доме была девочка по имени Джин, которая отставала в развитии даже больше меня. Она была примерно на год старше меня и дала понять, что страстно меня хочет. Хотя я был сыт по горло теми случаями, когда меня заставляли заниматься сексом с мужчинами и мальчиками, мне всегда нравилось вступать в связь с девочками. Я хотел быть нормальным и никогда не думал, что я – гей (как Ларри и Барри), так что заинтересовался знаками внимания Джин, хотя сама она мне не слишком нравилась.
Как-то раз я стоял в ванной комнате в одних трусах и наполнял ванну. Вдруг вошла Джин и закрыла за собой дверь. Хотя нельзя сказать, что Джин была привлекательной, но, когда она начала трогать меня вне рамок всякого приличия, мое тело немедленно среагировало так, как подобает телу молодого человека при таких обстоятельствах, а особенно телу парня, которого так много раз заставляли участвовать в половых актах. Осознав выпавший мне шанс, я подчинился своим инстинктам, и мы занялись сексом на полу в ванной комнате. Это был относительно небольшой дом, поэтому все моментально узнавали обо всем, что там происходит. Через несколько минут другие дети уже стояли за дверью, выражая криками свое одобрение. Бен был просто помешан на сексе и стал главным в «группе поддержки» за дверью, а после упрашивал рассказать о случившемся со всеми подробностями. Имея возможность оглянуться в прошлое, я могу предположить, что с Беном, должно быть, что-то случилось, что-то, что вызвало у него такой нездоровый интерес к сексу, но мы никогда не обсуждали подобные вещи. Шум вскоре привлек внимание персонала, взрослые поспешили наверх и начали барабанить в дверь, требуя прекратить то, чем мы там занимались, и выйти.
Хотя я был несколько смущен поднявшейся шумихой, я не думал, что делаю что-то очень скверное. Опираясь на свой прошлый опыт, я не видел ничего необычного в том, чтобы переспать с кем-то по обоюдному согласию. Но нет ничего удивительного в том, что у персонала детского дома было иное мнение на этот счет, и они просто ужаснулись, когда поняли, что произошло у них под носом, под их присмотром, и немедленно устроили совещание по этой проблеме. Трудно даже представить, сколько часов за эти годы было потрачено разными людьми, чтобы решить, что со мной делать, хотя на самом деле они ничего не знали о том, что творилось в моей жизни или в моей голове.
Так как Джин в прошлом была более послушной, лучше себя вела и отставала в развитии даже от меня, они увидели во мне виновника случившегося и решили, что я обманул бедную девочку. Хотя именно она первой начала ко мне приставать, и все произошло по обоюдному согласию. Я допускаю, что формально можно сказать, что я «воспользовался ситуацией», хотя я ничего не заставлял делать ее насильно. Конечно, я поступил неправильно, но было неудивительно, что на тот момент у меня почти отсутствовали представления о том, что хорошо и что плохо, а Джин определенно не делала ничего, чего не хотела бы сама.
