Через лобовое стекло я видел папу, лежащего на грязном полу мастерской в рабочем комбинезоне и залезающего под машину, чтобы посмотреть, возможно ли найти протечку бензина. Подобную картину я видел сотни раз.

Для всех в мастерской это был просто еще один рабочий день. Я слышал, как звонит телефон в офисе и как гремит гигантский колокол в мастерской. Он был сделан таким большим, чтобы заглушить рев моторов и шум инструментов. Дерек пошел в офис ответить на звонок.

– Паааап, – прокричал я через чуть-чуть опущенное окно, прекрасно зная папин ответ еще до того, как я спрошу: «Можно мне залезть под машину с тобой?»

– Нет, – прокричал он в ответ, как я и ожидал. – Оставайся там, я буду через минуту.

Вернувшись к игре с рулем и рычагом переключения передач, я заметил клиента, выходящего из комнаты ожидания с сигаретой, которую он держал краешком губ. Он поднял ворот куртки, чтобы не замерзнуть. Я даже не знал, что такое бензин, для меня это была обычная вода – вода с забавным запахом. Так что меня ничто не встревожило, когда я увидел, как тот человек резким движением бросил окурок к главной двери мастерской, где его подхватил ветер и отбросил обратно в мастерскую. Кончик сигареты разгорелся с новой силой.

Примерно минуту ничего не происходило, все шло как обычно, а потом машина, под которой лежал папа, уже была объята ярким оранжево-красным пламенем. Я видел его силуэт в самом центре этого ада, извивающийся в попытке встать и выбраться из огня. Я начал кричать и звать папу, но мой мальчишеский голосок был заперт в машине всего в нескольких ярдах от охватываемого пламенем отца.

«Пап! Пап!»

Взрыв подбросил машину, под которой был отец, в воздух и перевернул вверх дном, как будто это был спецэффект в каком-нибудь боевике или шоу на ТВ. «Форд-капри», в котором я сидел, тряхнуло от взрыва, и меня прижало к сиденью. Отец был объят пламенем, но ему удалось встать на ноги. Он бегал по мастерской, крича от боли и страха, не в силах потушить огонь, потому что от каждого движения пламя только сильнее разгоралось. Другие работники мастерской, включая Дерека, выбежали из офиса и с ужасом наблюдали за происходящим. Время как будто остановилось, потому что они просто стояли и в шоке смотрели на отца. Казалось, что проходили не секунды, а часы, пока пламя становилось все сильнее и беспощаднее из-за ветра, дувшего после взрыва еще яростнее и помогавшего пламени крепко вцепиться в свою жертву. Я боролся с замком двери «капри», отчаянно пытаясь попасть к папе. Я видел и слышал только одно – как мой отец, весь в огне, бегает вокруг и кричит. Я думал, что никто даже не пытался помочь отцу, но потом узнал, что Дерек безуспешно пытался заставить работать огнетушитель.

Сосед, живший через дорогу, услышал взрыв, прибежал в мастерскую и повалил отца на пол, чтобы сбить пламя. Мне наконец удалось открыть дверь машины, и я побежал к папе. К тому времени, как я добрался до него, огонь уже потушили, и все вокруг было черным и обуглившимся. Папа дрожал и бился в конвульсии от полученных ожогов и болевого шока. Дерек обнял меня и закрыл мне глаза рукой, чтобы я не успел разглядеть обожженное лицо отца. Но я помню запах – тошнотворный запах обгоревшей плоти и едкого дыма. Я слышал звук приближающихся сирен и бегающих вокруг людей и попытался освободиться, пинаясь и кусаясь, безумно желая попасть к отцу. Дерек продолжал крепко держать меня, чтобы я не мешался под ногами спасателей и не увидел ужасные последствия взрыва.

Санитары «скорой помощи» положили папу на носилки и погрузили в машину.

– Разрешите мне поехать с вами! Пап, скажи им, чтобы взяли меня с собой! – кричал я, слезы ручьем текли по моему лицу, но мне не разрешили поехать, потому что я был слишком мал.

Дерек позвонил тете Мелиссе, и она примчалась через несколько минут. Она изо всех сил старалась успокоить меня, но сама слишком волновалась за своего брата, чтобы думать о чем-то еще. Мне в те минуты казалось, что в этом ужасном взрыве погиб весь мир. Мне было всего пять лет. Я хотел, чтобы мне вернули папочку.

Папу под рев сирен на полной скорости везли в больницу. Я смотрел вслед машине, пока она не скрылась из виду. Потом тетя Мелисса отвела меня к себе и позвонила Мэри, чтобы рассказать о случившемся. Когда приехала Мэри, они все время что-то обсуждали шепотом и переглядывались. Что-то, не предназначавшееся для моих ушей. Муж Мелиссы, Амани, большой чернокожий парень, не отводил от меня взгляда, и я помню, что мне было неуютно и не хотелось видеть его здесь.

«Когда можно будет пойти в больницу к папе?» – постоянно спрашивал я, зная, что ожоги причиняют ему невыносимую боль. Я прекрасно помнил, как было больно, когда мама прислонила мою руку к утюгу, и мог представить, какие муки испытывает отец от таких ожогов. Мне хотелось прийти и поддержать его. Я не мог выбросить из головы образ отца, бегающего в огне по мастерской, и было нелегко переживать расставание с ним, не зная о его состоянии. Я чувствовал себя уязвимым и беззащитным. Все плохое в моей жизни случалось, когда папы не было рядом, чтобы защитить меня, и я не знал, когда он выйдет из госпиталя, чтобы снова быть со мной. Никто из взрослых не отвечал на мои бесконечные расспросы. Все только плакали.

Мэри забрала меня через пару часов. У нее я чувствовал себя как дома, в отличие от того места, где жила моя мать. Я был в состоянии абсолютного шока и полного непонимания, чем для меня обернется происходящее. Мне ни разу не пришло в голову, что папа может умереть, ведь тогда я еще не знал, что такое смерть. Я волновался за него, слышать его крики было ужасно, но я надеялся, что доктора вылечат его и у него просто останется несколько шрамов, которые будут напоминать об этом страшном дне, таких же шрамов, как остались у нас с Томасом. Я думал, что папа скоро вернется, чтобы, как раньше, заботиться обо мне.

Мэри пыталась поговорить со мной и приготовить к тому, что могло случиться.

– Иногда, когда человек получает слишком тяжелую рану, – сказала она, – он умирает и попадает на небеса к Богу. Это прекрасное место, и он может смотреть сверху на всех, кого любит, и заботиться о них.

Я слушал ее так, как будто она рассказывает сказку, не предполагая, что это может произойти с моим отцом. Я просто ждал, когда снова смогу его увидеть, и был абсолютно уверен, что он все поставит на свои места, как только врачи вылечат его.

Мне разрешили навестить его только через три дня. Не знаю, разрешалось ли по правилам госпиталя пускать посетителей раньше, но Мэри, должно быть, знала, что мама будет там. Возможно, она не хотела рисковать, взяв меня с собой, ведь мама могла «похитить» меня. Или Мэри думала, что мне не следует видеть отца в таком состоянии, но я упрашивал, пока она не сдалась. Она была также потрясена произошедшим, как и я, хотя и была взрослой. Всем своим существом Мэри рвалась к любимому человеку, хотела ухаживать за ним, но в то же время опасалась, что мама начнет драку прямо в палате. К тому моменту как Мэри решилась привести меня в больницу, все знали, что отец, скорее всего, умрет. Должно быть, она решила, что нужно дать мне шанс проститься с ним. Смерть мозга уже наступила, но я об этом не знал, когда входил в палату, крепко сжимая руку Мэри.

Я прижался к ней. Коридор больницы казался бесконечным, мы шли и все время искали глазами маму, ожидая, что она выскочит из-за какого-нибудь угла. Когда мы, наконец, добрались до отделения интенсивной терапии, вокруг не было ни души. Около каждой кровати стояли сложные, гудящие и мерцающие аппараты, поддерживающие жизнь пациентов. Мы остановились у одной из больничных коек, и я пытался понять, что вижу перед собой. Фигура, перебинтованная с ног до головы, не подававшая признаков жизни, с трубками, входящими и выходящими из нее, ни капли не была похожа на отца. Поначалу я не поверил, что это он. Я думал, что меня по ошибке подвели не к той койке.