Сначала я поверил, что мама говорит обо всем всерьез и искренне сожалеет обо всех своих проступках, но потом меня осенило, что настоящая причина ее желания вернуть меня домой – получить для семьи еще одного кормильца. В те годы, когда я работал «порнозвездой», деньги на выпивку ей давал Амани, приносивший деньги от дяди Дугласа и остальных, а теперь она осталась без гроша. Ей нужно было заставить работать как можно больше своих детей и убедить их отдавать заработанные деньги, чтобы ей, как раньше, хватало на выпивку и остальное.
Первая неделя дома прошла весьма неплохо: мама старалась внушить мне чувство безопасности. На второй неделе она начала говорить о том, что хочет, чтобы я, Томас и Элли начали зарабатывать себе на жизнь. Я тотчас же насторожился, в страхе перед тем, что она могла придумать для нас в качестве работы, и готовился сбежать, как только в дверях покажется кто-нибудь вроде Дугласа.
Ларри и Барри были слишком ленивы, чтобы чем-нибудь заниматься, и вряд ли мать думала, что сможет заставить их теперь, когда им уже перевалило за двадцать. Так что она продолжала давить на нас, предлагая варианты того, чем мы можем заняться. Я был просто поражен, как нормально, честно и здраво звучали эти предложения вначале.
Мама начала с того, что посылала нас мыть машины, по фунту каждую, просто обходя дома по соседству и предлагая наши услуги. Мы начали с огромным энтузиазмом и довольно быстро успевали помыть двадцать – тридцать машин в день, взволнованные и довольные суммой денег, которой нам удавалось набить наши карманы к концу тяжелого рабочего дня. Когда мы возвращались домой, мать, конечно, забирала у нас все деньги и отправлялась с ними в паб. Мы действительно усердно работали, и мне стало обидно так быстро терять заработанные деньги, особенно когда она тратила их не для того, чтобы купить что-то для семьи.
– Почему я отдаю тебе все, что зарабатываю? – спросил я как-то раз, окончательно введенный в заблуждение ложным чувством безопасности и обманчивой переменой в ее характере. – Я не против отдавать тебе часть, но ты должна позволять нам оставлять хоть что-то из заработанных денег.
Как только эти слова сорвались с моего языка, я осознал свою ошибку, получив сильный удар кулаком по лицу, отбросивший меня на другой конец комнаты. В этот момент все мои неприятные воспоминания моментально вырвались наружу, пока я пытался взять себя в руки и оправиться от удара. Они угрожали овладеть мной, и на секунду я было решил схватить первое попавшееся под руку оружие или что-то, что можно использовать в этом качестве, и отомстить. Но что-то остановило меня. Не знаю, испугался ли я, что разозлю ее еще больше, или просто смог оценить ситуацию и осознать, что только ухудшу собственное положение. Вместо того, чтобы ударить ее в ответ, я просто развернулся и ушел. Я вернулся в детский дом и сказал, что мать снова на меня напала. Социальные работники видели, как у меня постепенно опухает лицо и появляется синяк, от чего мой глаз практически закрылся. Но когда они пришли к матери, она придумала длинную историю о том, как я сорвался с цепи и начал крушить все вокруг, так что ей пришлось меня усмирить. К моему ужасу, они снова ей поверили.
Я признаю, что мое поведение за месяцы, проведенные в детских домах, никак не способствовало улучшению моей репутации, так что, наверное, работникам социальной опеки было проще поверить, что я принялся за старое. Насколько они себе представляли, мама старалась изо всех сил наставить меня на путь истинный, но встречала только неблагодарность и жестокость. Но я все равно остался в детском доме, потому что отказался вернуться и был уже достаточно большим, – меня нелегко было заставить делать что-то, чего я не хочу.
Месяц спустя мама пришла снова, пытаясь убедить меня вернуться домой ради очередной попытки примирения. Весь год моего пятнадцатилетия я продолжал мотаться между семьей и детским домом, каждый раз надеясь, что что-то изменится, и каждый раз разочаровываясь. Перепады маминого настроения стали даже более непредсказуемыми, чем раньше. Если в моем детстве она всегда была злой и агрессивной по отношению ко мне, теперь бывали моменты, когда она была сама доброта и легкость. Но никогда нельзя было предугадать, когда такое просветление закончится и она снова начнет кричать, драться и таскать меня или Томаса за волосы. Несмотря на свой артрит, мать все еще представляла собой грозную силу, особенно в гневе, и что-то останавливало меня, когда я хотел со всей силы дать ей сдачи. Несмотря на все свои угрозы, высказанные за несколько последних лет, я всегда сдерживался от избиения собственной матери, и это означало, что она все еще имела надо мной власть, пока я находился в ее доме.
Как только у нее портилось настроение, сразу появлялись Ларри и Барри, чтобы встать на ее сторону в любых устраиваемых ей побоях. Они всегда так поступали, словно два злобных прихвостня, не желающие пропускать ни единого доступного кровопролития. Но я продолжал надеяться, что мать, наконец, прекратит ко мне придираться и начнет относиться так же, как к ним. Я давал ей еще один шанс, и еще, и еще, несмотря на то, что она никогда не оправдывала моих надежд. Ларри и Барри к этому времени уже стали двумя очень крепкими мужчинами, хотя она пыталась управлять ими, как раньше, периодически крепко хватала за уши, чтобы напомнить, кто в доме хозяин.
По крайней мере, я мог свободно приходить и уходить из дома, когда захочу, и заводить друзей где угодно. Однажды я познакомился со стариной МакДэрмоттом, который владел маленькой автомастерской, похожей на ту, в которой когда-то работал отец. Она была расположена совсем недалеко – ниже по улице. Должно быть, он пожалел меня, или я ему просто понравился, потому что он проводил много времени за разговорами со мной и иногда позволял помочь с кое-какой работой. Он даже периодически давал мне пару фунтов или угощал обедом в «Макдоналдсе». Скоро я стал абсолютно ему доверять и уже принимал приглашения поесть у него дома, а это всегда означало уют и хорошую компанию. МакДэрмотт общался со мной на равных, словно мы были одного возраста. На самом деле, он, наверно, старался занять меня чем-нибудь и держать подальше от неприятностей, но если так, то это тоже было очень мило с его стороны. Он с радостью позволял мне рассказывать об отце, потому что я хотел говорить о нем все время, без остановки, так же как в детстве одержимо рисовал его образ, охваченный огнем. Было не так уж много людей, с которыми я мог поговорить об отце, потому что дома я никогда не осмеливался даже упоминать его имя, боясь последствий.
Как-то раз мы с МакДэрмоттом заскочили к его приятелю на обратном пути с обеда, и я захотел в туалет, куда и направился. Пока я там был, я заметил великолепное золотое кольцо, лежащее на краю раковины, и положил его себе в карман. Это был идиотский поступок, скорее привычка, потому что мать всегда подстрекала нас таскать все, что плохо лежит. Я бы никогда ничего не украл у МакДэрмотта, потому что он был моим другом, но в случае незнакомца мне показалось, что я «играю по правилам». В нашем доме следовали плану все превращать в деньги, пару дней спустя я пошел к ювелиру в городе и попросил купить у меня кольцо. Ювелир внимательно его осмотрел.
– Оно краденое, – сказал он, не отдав кольцо обратно. – Я не куплю его.
– Вовсе нет, – соврал я. – Это кольцо моего отца, и он оставил его мне.
– Это не твоего отца. – Очевидно, он был в этом совершенно уверен и не обращал внимания на мои объяснения. – Оно украдено.
Он не отдал мне его обратно, и я понял, что МакДэрмотт, должно быть, обошел местные магазины и пред упредил их, чтобы они внимательно следили за кольцами, предполагая, что я рано или поздно приду. Посмотрев наверх, я увидел, что магазин оборудован камерами видеонаблюдения, так что мне никак не удастся отрицать, что именно я принес кольцо. МакДэрмотт был уверен, что я украл собственность его приятеля. Мне стало ужасно стыдно, я был страшно зол на себя.
