Естественно, на следующий день МакДэрмотт по явился на крыльце нашего дома, чтобы сказать мне, как он разочарован. Он сказал, что они не станут вызывать полицию, но чтобы я больше не приходил в мастерскую. Я был разочарован в себе не меньше, чем он. МакДэрмотт был первым взрослым, который был моим другом не потому, что ему платили социальные службы, первым, кто достойно со мной обращался, не желая ничего взамен, и я все испортил тем, что так его подвел. Как обычно, мать избила меня за то, что я имел глупость попасться, но я чувствовал, что в этот раз заслуживаю наказания, ведь я был таким вероломным с МакДэрмоттом и таким беспечным с его дружбой. Который раз я доказал, что мать была права и я – подлец. Я все еще чувствую угрызения совести за кражу того кольца, даже сейчас.

Трудно избавиться от дурного влияния, продолжавшегося многие годы. Мать всегда поощряла кражи и по мере нашего взросления втягивала нас в разные спланированные аферы. Например, когда мне было четырнадцать, она решила, что вся семья должна регулярно посещать церковь. Она завела дружбу с местным священником, которого встретила в пабе. Мать сказала нам с Томасом, что мы должны помочь ему присмотреть за детьми в воскресной школе и собирать пожертвования во время служб.

– Если сможете, – сказала она, – возьмите что-нибудь из пожертвований и положите себе в карман. Постарайтесь принести как можно больше денег.

Ее просьба не показалась нам необычной, все это было для нас в порядке вещей. Но, тем не менее, мы все равно боялись попасться, зная, что получим от нее серьезное наказание. Первые пару недель мы слишком боялись что-то предпринимать, но мать не отставала от нас, пока мы не сдались. Мы набивали карманы горстками денег, когда священник отворачивался, пораженные тем, как легко нам это сходило с рук. Постоянные прихожане обычно клали конверты со своими именами и суммами пожертвований на них, так что мы знали, где сорвать большой куш. Некоторые из них жертвовали до сорока фунтов за раз. Открывая их дома, мы словно каждую неделю отмечали Рождество. Чтобы дать нам стимул, мать в конце концов согласилась отдавать нам небольшую часть денег, а не забирать себе все, и, к своему стыду, мы согласились. Чем больше нам сходило с рук, тем жаднее мы становились, и с каждой неделей клали себе в карман все больше денег.

Примерно через год священник заметил, что его выручка заметно уменьшилась, и понял, что никто, кроме нас, не мог быть причиной его убытков. Однажды воскресную службу проводил другой священник, но мы с Томасом не обратили на это особого внимания, пока наш священник не появился у нас за спиной. Он хлопнул нас обоих по плечу после сбора пожертвований и попросил отойти в сторонку. Приглашенный священник продолжал читать проповедь. Оказалось, что за нами незаметно следили и, должно быть, видели каждое наше действие. Томас в ту неделю струсил, так что мне пришлось стянуть деньги и за него, и я даже не удосужился спрятать их под одежду. Я стал таким самонадеянным и наглым, что просто совал добычу в карманы.

– Мы знаем, что у нас пропадают деньги, – сказал священник, как только мы отошли. И словно он был точно уверен в происходящем, его голос был спокойным, но строгим.

– О чем ты говоришь, придурок? – спросил я, пока Томас в панике переминался с ноги на ногу и что-то мямлил, заикаясь.

– Я хочу, чтобы вы вывернули карманы, – спокойно продолжил священник, предпочитая игнорировать мою враждебность.

– Вы не имеет права нас обыскивать, – высокомерно заявил я.

– В таком случае, – спокойно ответил он, – я звоню в полицию.

– Вы видели, как мы что-то крадем? – Я продолжал спорить.

– Нет, но мы знаем, что пропали пожертвования нескольких наших прихожан.

– Может быть, это кто-то из церковнослужителей украл их, – предположил я.

– Нет, Джо, это не так.

Я старался спорить как можно дольше, отчаянно надеясь что-нибудь придумать, прежде чем придется вывернуть карманы и быть разоблаченным.

– Выворачивай карманы, – приказал я Томасу голосом, полным праведного гнева от таких ложных обвинений. – Просто чтобы показать ему, что у тебя ничего нет.

За считанные секунды, пока священник отвлекся на движения Томаса, я переложил краденое из карманов в трусы, почти кастрировав себя острыми краями купюр. Когда он увидел, что у Томаса ничего нет, он повернулся ко мне.

– В моих карманах пусто, – сказал я, с готовностью выворачивая их наизнанку и молясь, чтобы что-нибудь из пожертвований не провалилось через штанину на пол, пока я стою перед священником.

– Что ж, вполне справедливо, мальчики, – сказал он, кивком позволяя нам уйти.

Было заметно, что он знал, как обстоят дела на самом деле, но решил пока что не преследовать нас. Я выходил из церкви так осторожно, что со стороны могло показаться, что я наложил в штаны. Вернувшись домой, я сказал матери, что мы должны завязывать с нашими махинациями, потому что священник нас почти поймал, и ей это не понравилось.

Тем же вечером он пришел к нам домой и сказал маме, что больше не хочет видеть в церкви нас с Томасом.

– Почему? – спросила она, и ее глаза наивно расширились, как будто она впервые услышала о существовании какой-то проблемы. – Что они натворили?

– Они крали деньги из пожертвований, – мягко сказал он, беспокоясь о том, чтобы не слишком шокировать несчастную, милую женщину такими постыдными новостями о ее детях.

Она снова устроила прекрасный спектакль, сказав, что не может поверить услышанному, и привела нас за уши к священнику. Мы же все равно скулили о собственной невиновности и обвиняли во всем церковнослужителей. Священник выглядел довольным, будто справедливость восторжествовала.

– Спасибо, что занялись ими, – сказал он. – Разумеется, вас всегда рады видеть в нашей церкви, но не их.

Но после этого матери стало совершенно наплевать на церковь, а мы с Томасом получили очередную взбучку за то, что стали слишком жадными и брали слишком много.

– Но это же ты их тратила! – запротестовал я, и моя смелость росла с каждым спором. Но она не желала ничего слышать, особенно от меня, – она просто хотела выпустить свой гнев из-за того, что потеряла такой хороший источник до хода.

На следующий день я снова отправился в детский дом, чтобы обработать последние полученные синяки и кровоподтеки, но потом снова появилась мать, извиняясь и обещая начать все сначала, если я вернусь домой. И снова я позволил ей убедить себя и вернулся.

Тем временем, она перешла от набегов на церковь к мелким воровским вылазкам по магазинам, давая нам очень точные инструкции о том, что она хотела получить. Больше всего она любила одежду и точно говорила, какой ей нужен размер. Мы с Томасом стали очень опытными воришками, складывающими в свои рюкзаки вещи, которые она позднее могла продать в пабе. Это могло быть чем угодно: от кухонной утвари до игрушек – все, что захочет мать. Она вскоре осознала, что может, загоняя добытые нашим воровством вещи, получать бóльший доход, чем заставляя нас мыть машины, так что стала еще амбициозней в своих запросах. Как-то раз мы втроем – я, Томас и мать – проходили мимо магазина с велосипедами, и она сказала, кивнув в сторону тех, что были выставлены снаружи:

– Я хочу эти. Все четыре.

Я не знал, как мы вдвоем сможем забрать четыре велосипеда, так что нам пришлось привлечь пару знакомых и убедить их, что это будет шутки ради. Мы собрали все свое мужество, пока находились вне поле зрения, и потом помчались со всех ног, сняли велосипеды со стоек и с громким смехом укатили на них под гневные крики хозяина магазина. Мне никогда не нравилось красть, но все же это было лучше, чем терпеть побои, и я всегда испытывал приятный всплеск адреналина. Помимо желания избежать наказания от мамы за неподчинение ее приказам, я хотел сделать что-нибудь, чтобы угодить ей, за воевать ее любовь, постараться доказать, что ей не нужно вечно ненавидеть меня только из-за того, что я был папиным любимым сыном. Я ведь был и ее сыном тоже, и был готов выполнить любое желание матери (в разумных пределах), чтобы почувствовать ее любовь.