Фионнуала, стоявшая позади всех, почувствовала, как в ней жаркой волной поднимается ярость, как тогда, когда Кора Лэйси пыталась запугать мать.

— Вы хуже животных, вы — скоты, — пронзительно выкрикнула она. — Если бы не женщины, вас бы здесь не было. Таких мужчин, как вы, следует убивать сразу после рождения. Вы недостойны жизни, ни один из вас. Разве вы не слышали о свободе слова? Это за нее мы сражались во время войны, но вы не желаете слышать того, с чем не согласны.

Мужчины отвернулись от оратора и теперь разглядывали Фиону.

— Эй, ты, послушай… — Кто-то угрожающе шагнул к ней, но Фиона с еще более грозным видом сделала шаг к нему .

— Ага, не нравится! — напористо сказала она. — Вам не нравится, когда кто-то оскорбляет вас . Вы просто малодушные трусы, вот вы кто.

— Если бы ты была парнем, я дал бы тебе в морду.

— О, как же! Только потому, что мое мнение отличается от вашего?

Мужчины начали расходиться, потеряв интерес к дальнейшему, а может, и потому, что предпочитали хамить сами, чем выслушивать оскорбления от женщины, к тому же такой молодой и говорившей с ливерпульским акцентом.

— Вы очень помогли мне, нечего сказать, — с досадой заметила женщина-оратор, когда мужчины разошлись и они с Фионой остались вдвоем. — Лучше иметь хоть какую-нибудь аудиторию, пусть даже такую неблагодарную, чем не иметь никакой. Я могла бы переубедить хотя бы одного из них.

— Извините. — До сего момента Фиона была очень горда собой, ожидая, что женщина поблагодарит ее за оказанную поддержку.

— Все в порядке. — Женщина весело улыбнулась. — Я знаю, что вами двигали благородные побуждения, но на будущее постарайтесь структурировать свои мысли, разложить их по полочкам, выделить основные моменты, а не просто сыпать оскорблениями. Это ничего нам не даст. Я имею в виду женщин.

— Извините, — повторила Фиона.

— Ничего, все нормально. Просто мне придется начинать все заново. Вот, возьмите проспект, чтобы в следующий раз, когда решите выпустить пар, вы располагали бы необходимыми фактами.

Фиона побрела прочь. Оглянувшись, она увидела, что женщину снова окружила небольшая группа мужчин и некоторые из них уже потрясали сжатыми кулаками.

Она постаралась отвлечься, чтобы происшедшее не испортило ей на целый день настроения, но снова и снова думала о том, какие оскорбительные упреки она могла бы высказать, и пыталась выделить основные моменты в своей полемике. Фиона прочла проспект, который был выпущен в поддержку кампании за равную оплату труда.

Парк постепенно заполнялся людьми. Они приходили сюда позагорать на солнце, порыбачить, переброситься парой слов, понаблюдать за тем, как играют их детишки, посидеть под деревом с воскресной газетой в руках либо же просто побродить по изумрудно-зеленой траве в такое славное утро.

Изучив карту, Фиона поняла, что оказалась в районе Кенсингтон-гарденз и что где-то рядом должно быть кафе. Она умирала от желания выпить чашечку чая. Затем она рассчитывала направиться в Музей естествознания, а потом проехать на метро к Тауэру. Вечером она поужинает в кафе «Лайонз-корнер-хаус», которое приметила у Марбл-арч, а после этого пойдет посмотреть «Войну и мир» в кинотеатре, расположенном в начале Тоттенхэм-корт-роуд.

Ближе к обеду Фиона вдруг вспомнила, что сегодня воскресенье и что она впервые в жизни пропустила мессу. Она спустилась в метро, доехала до Вестминстерского собора и направилась к бенедиктинцам. Это, конечно, не совсем то, но для одного дня сойдет.

Комната в «Святом Джуде» начинала выглядеть обжитой. На туалетном столике — расческа, помада и журнал «Женская собственность» с портретом принцессы Маргарет на обложке; зубная щетка, паста и сложенная розовая ночная фланелевая рубашка — на раковине, под которой сохли трусики. На ночном столике рядом с кроватью ее ждали путеводитель и карта — когда она ляжет в постель, то возьмется за их изучение, чтобы решить, куда пойти завтра.

Странно, но в Ливерпуле, в окружении ближайших родственников, она чувствовала себя намного более одинокой, чем в этом чужом городе, где ее не знала ни одна живая душа. У нее возникло ощущение, словно она перестала быть дочерью своей матери или сестрой Орлы и Маив. Она страшно скучала по Кормаку, он был единственным, кто никогда не сказал и не сделал ничего такого, отчего бы она почувствовала себя ущербной.

Перед тем как открыть путеводитель, Фиона пересчитала свои деньги. Она не прикасалась к двадцати фунтам мистера Флинна, но те двенадцать фунтов, которые она приберегала для подарков, почти растаяли. Двенадцать фунтов! И всего за два дня! При таких темпах к концу недели у нее совсем не останется денег. И что прикажете ей тогда делать?

На этот вопрос существовало два очевидных ответа: вернуться в Ливерпуль или где-то взять денег, и единственным способом добыть их было найти работу. Фиона ощутила легкое беспокойство при мысли о том, что второй вариант кажется ей предпочтительнее первого.

— Извините, миссис, — строго произнес полицейский сержант, — но ваша дочь взрослая. Если захочет, она может уйти из дома. Вы же не думаете, что мы начнем гоняться за двадцатичетырехлетней девушкой. Если бы ей было меньше восемнадцати, тогда да. Но по достижении восемнадцати лет люди могут поступать, как им заблагорассудится, и это никого не касается, кроме них самих.

— Но она очень молодая двадцатичетырехлетняя девушка. Она даже в кино еще никогда не ходила сама.

— Тем не менее ей уже двадцать четыре. И ведь она не просто исчезла без следа, так ведь? Вы говорите, что она оставила записку. Она у вас с собой?

— Нет. — Элис показала записку одному Нейлу.

— Там сказано, куда она направилась?

Элис вздохнула:

— Нет.

— Ну, тогда, похоже, она не хотела, чтобы вы знали. — Полицейский неожиданно смягчился. — Постарайтесь не волноваться, миссис. Она вскоре поймет, какая сторона бутерброда намазана маслом, и вернется.

— Остается только надеяться на это, — пробормотала Элис, покидая полицейский участок.

Фиона отсутствовала уже почти неделю. Элис беспокоилась бы намного сильнее, если бы Кормак не был твердо убежден, что с сестрой все в порядке. Впрочем, как бы то ни было, она терзалась чувством вины, оттого что позволила Нейлу пригласить бедную девочку, вдохнула в нее надежду, а потом так жестоко лишила ее всего. Фиона была очень впечатлительной девушкой. Что она должна была почувствовать, когда услышала, как ее мать и Нейл наслаждаются обществом друг друга? Почти наверняка она зачем-то приходила в салон, и это могло быть связано только с предстоящим танцевальным вечером. Она ведь была так взволнованна, чересчур взволнованна!

Остальные ее дочери разделяли вину матери, особенно Орла. «Мне следовало быть с нею помягче, — причитала она. — Почти все время я вела себя ужасно, и в то же время мне было очень жаль ее». — «Может быть, она и ушла потому, что не хотела, чтобы ее жалели», — возразил сестре Кормак. «С тех пор как я встретила Мартина, я избегала ее, как чумы, — казнила себя Маив. — Раньше мы всегда ходили по воскресеньям в кино, но последний раз это было много месяцев назад».

«Я поступила неправильно, сначала назначив ее управляющей новым салоном, а потом отобрав у нее эту работу. Мне нужно было сначала подумать, а потом действовать. Она была слишком молода». Кроме того, оставались еще ее отношения с Нейлом, и о них она ничего и никому не могла рассказать. Элис попыталась представить, что делает Фиона сейчас, спустя шесть дней после своего неожиданного бегства. Где бы это ни было, где бы она ни находилась, она должна была чувствовать себя одинокой и жалкой, как кающаяся грешница.

Фиона сидела в пивном баре под названием «Золотой ягненок» на Пентонвилль-роуд, в компании Эльзы, отца Эльзы, Колина, и бабушки Эльзы, Руби. Пол бара был посыпан опилками, в углу стояла плевательница. Бар был полон посетителей, и большинство из них уже находились в изрядном подпитии. Скрытый от любопытных глаз пианист наяривал «Где-то над радугой», до упора прижав ногой педаль громкости.