Все картинки с изображением потрясающе красивых причесок, которые Миртл ни за что на свете не смогла бы сделать, убрали, когда красили стены. Теперь Элис начала прикреплять их канцелярскими кнопками, вместе с рекламой шампуней, лосьонов для укладки и прочего. Руки и тело у нее ныли. И дело не только в том, что сегодня ей досталось работы; с четверга она спала на короткой и очень жесткой кушетке в гостиной, а это было чертовски неудобно.

Так долго продолжаться не могло, но Элис снова запретила себе думать об этом. Она уселась под сушилку и принялась удовлетворенно разглядывать салон Миртл — Лэйси . Завтра он будет выглядеть еще лучше, когда положат новый линолеум.

На противоположной стороне улицы, подальше от света фонаря, маячила темная фигура человека, наблюдавшего за работающей женщиной. Он видел, как она присела под средней из трех сушилок, видел, какой радостью осветилось ее лицо, когда она обвела взглядом салон, который, как вынужден был он признать, чрезвычайно изменился к лучшему.

У Джона Лэйси кружилась голова от любви к этой женщине — его жене, и в то же время он испытывал приступы гнева и ревности, которые в эти дни так легко одолевали его. Проклятый салон занял его место в сердце Элис, но винить в этом он мог только самого себя.

Впервые в жизни он почувствовал желание напиться, напиться до потери сознания и забыть обо всем. Такое случилось с ним лишь однажды — на свадьбе приятеля, когда ему было восемнадцать. Ощущение было не из приятных, но именно сейчас мысль о том, чтобы забыться, казалась чертовски привлекательной.

Куда же пойти, чтобы достичь соответствующего состояния? Только не в пивной бар, где его знали, и не в какое-нибудь тихое респектабельное место, где могли увидеть его лицо. Лучше всего отправиться в одну из этих дешевых и шумных пивнушек на Док-роуд. Обычно в них не протолкнуться от иностранных моряков и проституток. Там на него никто не обратит внимания.

Джон бросил последний взгляд на Элис, поднял воротник пальто, надвинул глубже шляпу, чтобы скрыть свое изуродованное лицо, и поспешил к докам.

Дэнни Митчелл направлялся к своему зятю, чтобы перемолвиться с ним парой нелицеприятных слов. Он все еще негодовал, вспоминая свой разговор с Бернадеттой. Будь она старше, то непременно стала бы одной из этих тупоголовых суфражисток, которые приковывали себя цепями или наручниками к перилам, добиваясь избирательного права для женщин.

Но тут в его упрямой голове зашевелился червячок сомнения. Все-таки не совсем справедливо, что женщины лишены права голоса. В конце концов, что бы ни придумали эти идиоты-политиканы, оно одинаково касалось и женщин, и мужчин. А за труд женщин во время войны им вообще следовало ставить памятники при жизни. И если мужчина решил поднять руку на женщину, неужели она должна безропотно сносить это?

Дэнни беспокойно поежился. Его раздражало, что эта маленькая особа, которая, сколько он себя помнил, была лучшей подругой его дочери, заставляет его размышлять над такими неприятными вещами. Он чувствовал себя предателем мужской половины рода человеческого и попытался сосредоточиться на предстоящей встрече с Филлис Гендерсон. Филлис непременно умаслит его и вернет ему доброе расположение духа.

К его удивлению, когда он вошел в дом дочери, там везде горел свет, хотя никого не было видно.

— Есть кто-нибудь дома? — окликнул он.

— Только я, дедушка, — донесся сверху голос Кормака.

— Неужели тебя оставили одного? — воскликнул Дэнни, поднимаясь в чулан, где спал его внук.

— Папа сказал, что скоро вернутся мама или девочки. — Кормак сидел на кровати, слегка великоватая ему полушерстяная пижама была аккуратно застегнута на все пуговицы. Когда в комнатку вошел дед, мальчик отложил книгу, которую читал.

— Твоя мама будет очень недовольна, если застанет тебя одного. Я останусь с тобой, пока кто-нибудь не придет. — Дэнни присел на край узкой кровати. — Что ты читаешь, сынок?

— Я не совсем читаю , дедушка, — серьезно объяснил Кормак. — Я пытаюсь решать примеры.

У Дэнни отвисла челюсть. Пятилетний мальчик на самом деле штудировал учебник по арифметике . Сердце его исполнилось гордости. Подождите, он расскажет об этом Филлис и приятелям в пивном баре!

— Нужна помощь, сынок? — поинтересовался он, хотя, если речь заходила о чем-то более сложном, чем таблица умножения, помощь требовалась ему самому.

— Что это за слово? — Кормак перевернул страницу и указал на заглавие.

— Умножение. Это значит…

— Я знаю, что это означает, дедушка. Это значит «во сколько раз». Я просто не знал, как оно называется. На следующей странице тоже что-то… не знаю, как оно называется.

— Это деление на бумаге, с выписыванием всех промежуточных шагов. — Он начал думать, что его внук — гений. — Ты можешь делать все эти штуки — деление и умножение?

— Только с маленькими цифрами, — с грустью признался Кормак.

— А еще кто-нибудь в классе умеет это? — спросил Дэнни.

Кормак покачал своей светловолосой головкой.

— Вообще-то, дедушка, мне в школе немножко скучно. Я бы хотел, чтобы все было не так легко и просто.

«Его надо перевести в старший класс», — раздраженно подумал Дэнни. Он поговорит об этом с Элис, когда та вернется.

Неподалеку, на Ирлэм-роуд, Бернадетта Мойнихэн кипела от возмущения. Подумать только, все эти годы она сохла по такому ярому женоненавистнику! Даже когда она вышла замуж за своего любимого Боба, присутствие Дэнни Митчелла всегда смущало ее.

Все началось тогда, когда умерла его жена и Дэнни как будто потерял опору под ногами. Берни было восемь лет, столько же, сколько и Элис, и она решила выйти за Дэнни Митчелла замуж и заботиться о нем, когда вырастет. Ему было всего двадцать девять. Бернадетта взрослела — ей исполнялось двенадцать, шестнадцать, двадцать, но в ее глазах Дэнни оставался все тем же двадцатидевятилетним. Она мечтала о том, что однажды сравняется с ним, он заметит ее и попросит ее руки. Немало счастливых часов провела она, представляя, каково это — быть женой Дэнни Митчелла. Это была мечта, которой она не смела поделиться с Элис, ведь той могла не понравиться мысль о том, что лучшая подруга станет ее мачехой.

Потом Бернадетта встретила Боба Мойнихэна, и все мысли о Дэнни Митчелле вылетели у нее из головы, если не считать тех случаев, когда она сталкивалась с ним вплотную — тогда ее коленки начинали дрожать, а щеки покрывала предательская краска. Она молилась, чтобы Боб ничего не заметил, и он ничего не замечал.

Но теперь! Она окончательно разлюбила его. «Нельзя выгонять мужчину из его собственного дома, что бы он ни сделал», — вот как он выразился. Черт возьми! Берни поколотила бы Джона Лэйси сковородкой, окажись она на месте Элис, а потом вышвырнула бы его на улицу и сменила замки, чтобы он не смог вернуться.

Она ненавидела мужчин, ненавидела их всех до единого, и сильнее всего — Дэнни Митчелла.

За соседним столиком чернокожий мужчина притянул к себе на колени девушку и потрогал ее груди, прикрытые зеленым джемпером. Девушка засмеялась и отодвинулась. От пудры ее лицо приобрело оранжевый оттенок, а рот казался ярко-красным пятном. В ушах у девушки покачивались зеленые сережки размером с добрый булыжник.

— Эй, приятель. Обычно я не позволяю мужчинам делать это за просто так.

Мужчина оскалился, демонстрируя большие, очень белые зубы:

— Сколько ты берешь?

— Пять шиллингов, и я твоя на целых полчаса.

— Куда мы пойдем?

— На улицу, я покажу куда, но сначала дай-ка мне пять шиллингов.

Парочка ушла, и Джон Лэйси почувствовал жжение внизу живота. После десяти месяцев воздержания и полудюжины кружек пива ему отчаянно нужна была женщина. Раньше сама мысль о том, чтобы воспользоваться услугами проститутки, показалась бы ему отвратительной, но сейчас, вероятно благодаря выпитому, эта идея выглядела уже не такой отталкивающей.