— Поплачьте, госпожа моя, — Риена обняла меня… не как мать — скорее, как старшая сестра. — Поплачьте. Легче станет.

Тяжёлые горячие слёзы — как на похоронах — не уносили боль, лишь позволяли ей не разрастись до смертельных пределов. Но я знала, как это бывает. Я не плакала на похоронах родителей. Два закрытых гроба — чтобы не травмировать родственников видом обгорелых останков — опустили в землю под наше с братом молчание. Потом по дороге с кладбища слышала шепотки бабулек: «Ты глянь, какие бессердечные детки, ни слезинки не уронили!» Дуры старые. Привыкли к показным стенаниям, когда скорбящие родственники слезами умываются и голосят, а через час, изрядно «помянув», уже смеются и анекдоты рассказывают. Было так больно, что «бессердечные детки» не могли даже плакать. Только потом, когда вернулись домой, провели скромный поминальный обед и выпроводили посторонних… Мы с братом обнялись и зарыдали в голос. Оба.

Как сейчас.

Эти слёзы тогда не дали мне сойти с ума. Риена права: надо выплакать хотя бы часть этой боли. Иначе невозможно будет жить дальше.

А есть ли смысл?

Что бы там ни было, а безучастно валяться в постели и ждать смерти-избавительницы я не могу. Пока бьётся сердце, пока воздух наполняет лёгкие, пока душа болит — всё моё существо требует жизни. Через боль, через потери, через страх и отчаяние. Ведь жизнь — это не только борьба, но и умение достойно проигрывать.

Часа через два я затребовала завтрак и полный отчёт о событиях последних пятнадцати дней и выяснила, что Риена в курсе лишь тех событий, которые были у всех на виду. Но и это вызывало неподдельный интерес. Одно провозглашение Дойлена государем чего стоит! Нет, я понимала, что эта семейная мафия своего не упустит, но думала, что братья и кузены организуют что-то наподобие афинской олигархии. Ничего подобного. Фернет — что значит, воин! — поддержал брата, заявив, что в смутные времена нужна твёрдая единоличная власть с такой же ответственностью. А поскольку Фернет — это сила, прочие заговорщики не стали спорить. Выговорили лишь право на создание Совета Мудрых при особе государя. И, пока его величество Дойлен Первый машет мечом, гнобя и геноцидя взбунтовавшихся ведьмаков, городские старшины и оставшиеся в живых бывшие волостные маги здесь, в столице, вовсю интригуют друг против друга, добиваясь места в Совете. Ладно, Дойлен приедет, всё равно на ключевые посты своих людей рассадит, или я его, манипулятора, не знаю. Судьба Ульсы была ясна, как погожий день: подох, гнида. Иначе я бы сейчас тут не сидела и не слушала новости, навострив уши. Но подробностей Риена не знала, и я отложила этот вопрос до возвращения его самозваного величества. Я ему мно-о-ого вопросов задам, когда вернётся…

— …а дворец и, прошу прощения, госпожа моя, Гадючник рухнули в тот самый миг, когда государь уничтожил артефакт, — продолжала верная экономка. — Никто не сомневался, что их строили на магии. Потому государь велел занять этот особняк, ранее принадлежавший Великому Одарённому.

Великий Одарённый — это вроде премьер-министра при князе, глава Круга Одарённых. Круто. Мы заняли резиденцию премьера и, судя по её убранству, жил тот маг в роскоши.

— Когда государь разослал посыльных с охраной и известиями о переменах, старшины лишь пяти волостей, прилегающих к столице, выразили готовность пойти под его руку. И то — сами видите. Одарённые утратили силу. Те, кто не подчинился новой власти и успел сбежать в другие города, поднимают мятежи… если их самих не убивают.

Ну, да. Плевать колдунам, что Дойлен, уничтожив артефакт, спас их никчёмные жизни от судьбы дешёвых расходников. Он лишил мир магии, а их — власти. Только за это его следует истребить, причём показательно, и максимально болезненным способом. Значит, никто не гарантирует, что в столице не зреет новый заговор, а то и не один. Под ударом все, кто дорог Дойлену. А это значит…

— Как мальчики? — спросила я, отложив на поднос недоеденную гусиную ножку. От мысли, что им может угрожать опасность, у меня кусок чуть не стал поперёк горла.

— С ними всё в порядке, госпожа моя. По десять раз на день спрашивали о вашем здоровье. Господин Фернет обещает отдать их в учение к мастеру мечного боя.

Ингену это в самый раз: и возраст ещё подходящий для начала занятий фехтованием, и душа у него лежит к отточенным железякам. А вот Энгита мечу учить — только портить. У него мозги инженера, а не солдата. Хотя… Раз он теперь принц, причём наследный, умение владеть мечом не помешает… Кстати, на миг даже весело стало. Если бы Керен не ушёл в мой мир вместе с мамой и женой, Ирка в самом деле стала бы принцессой, как и мечтала. Но — не судьба. Принцессой станет девушка, на которой Дойлен через несколько лет женит среднего сына. Разумеется, из Больших Государственных Соображений, иначе и быть не может. Надеюсь, к тому времени остатки ветра из головы Энгита улетучатся, и он не закатит скандал на тему: «Жениться только по любви!» Любовь он себе ещё найдёт, а если Дойлен затеял строить государство, то наследник обязан думать в первую очередь о продолжении отцовского дела, а не о нежных чувствах.

Как там Алла Борисовна на заре своей карьеры пела? «Жениться по любви не может ни один король»?

Если, конечно, у Дойлена что-то получится.

На душе потеплело, когда Риена велела служанке позвать мальчишек. Счастливый визг Ингена и радостная улыбка Энгита развеяли смертную тоску. Не окончательно, но сквозь тучи прорвался лучик солнца. Парни принялись наперебой пересказывать всё то, что уже было известно от Риены, но я добросовестно их выслушала, вставляя вопросы или замечания в особо эмоциональных местах. Через полчаса Риена едва выставила их из комнаты. Наверное, ей крепко не понравился мой бледный вид.

— А что наши? Лис, Сандер? Сандера ведь ранили там, у Врат, — спросила я, снова принимаясь за уже остывший завтрак. Есть хотелось неимоверно. Скорее всего, эти пятнадцать дней меня кормили чем-то вроде бульончиков, а сейчас, когда я очнулась, и организм потребовал калорий, в гости зашёл «дядя Жора». Кормить надо.

— Господин Сандер ещё плох, госпожа моя, но Лис клянётся, что через две луны поставит его на ноги. А я и не знала, что этот варвар — такой хороший лекарь…

Он, вообще-то, колдун, но как теперь ему без магии? Впрочем, беловолосые колдовали без посредства артефакта. Или с посредством, но напрямую, без медальонов? Ещё один большой и интересный вопрос, на который я хотела бы получить ответ…

Гонец к Дойлену отправился через час. Я заявила, что сама напишу ему письмо. Пусть не торопится возвращаться. Подавление мятежа по любому важнее, чем моё здоровье.

Кстати, а кто теперь я во всём этом раскладе?

Пять дней я только и делала, что попеременно принимала то «дядю Жору», то «тётю Соню». Проще говоря, отъедалась и отсыпалась после еды, делая исключения только для коротких прогулок по коридору в сопровождении Риены и служанок. Только на шестой день — двадцать первый день без магии — я позволила себе более дальнюю прогулку. С третьего этажа на второй. Навестить Александра Батьковича. Ему по любому хуже, чем мне. Раны не только душевные, но и физические, да ещё такие паршивые, как проникающие в грудную клетку. Удивительно, как вообще выжил. То ли от природы крепкий, то ли Лис — великий лекарь… Нехорошо выглядел Саша, вот что я вам скажу. Его явно насильно тащили с того света, и он не испытывал от этого ни малейшего восторга. Весь его вид словно говорил: «Лучше бы я сдох». Вот это самое страшное: нежелание жить, когда человек умирает духом. Тело ещё здесь, дышит, ест, даже разговаривает, а душа — где-то за пределом, куда нет доступа живым. Увидев меня, он изобразил намёк на улыбку.

— Ты? — со зрением у него тоже неладно, как и у меня в первый день после пробуждения.

— Йа, йа, натюрлих. Женщина в белом и с косой, — подсаживаясь на краешек кровати, я продемонстрировала светлое платье, в которое меня обрядили служанки, и отросшую за полтора года косицу. — Не бойся, сегодня не заберу. Сама только пару дней, как на ноги встала.