— Девушки! — раздался ее раздраженный голос. — Не сидите так — это крайне неприличное поведение для юных леди!

Я подскочила как ужаленная. По ее резкому тону мне стало ясно, что я совершила нечто ужасное, а не просто безмятежно сидела у подруги на коленях. Как только я встала, мисс Оливо тут же отвернулась. Я внимательно посмотрела на нее. Она сидела, аккуратно положив руки перед собой на синюю регистрационную книгу. Весь день она поворачивает голову то в одну сторону, то в другую и что-то невнятно бурчит себе под нос.

А это приличное поведение?

Грянул звонок, и София за руку поволокла меня в столовую. Оказавшись вне досягаемости, мы чуть не лопнули от смеха.

Почему бы нам с девчонками не обсуждать книги, политику или что-нибудь еще, кроме секса, еды и наркотиков? Как это надоедает. Все талдычат об одном и том же без конца и края. Вчера мое желание отчасти исполнилось. После ужина мы тихо сидели в общей комнате. Ни у кого не нашлось темы для разговора. Люси и Эрнесса шептались в стороне. Уж не знаю о чем, но сомневаюсь, что о немецкой поэзии. Мне мало верится, что Люси вообще знает, кто такой Рильке. И вот среди общего уныния София вдруг сказала:

— Я немножко поговорила с мисс Руд и поняла, что жизнь вовсе не бессмысленна. Вокруг нас столько прекрасного. И в наших силах это увидеть и обрести смысл для своего существования.

— Обрести смысл для своего существования? И чем это она тебя потчевала? — оживилась Дора.

— Вальтером Патером, — ответила я.

Я знала, что у Софии давно вылетело из головы все, что я ей прочитала, поэтому процитировала:

— «Вечно гореть этой безжалостной, ослепительной страстью, вечно подпитывать это вдохновение — вот что значит преуспеть в жизни».

— Вот-вот! — подтвердила София.

— Эта идея почила с миром и была похоронена еще в девяностых годах прошлого века. Замшелая, как сама мисс Руд. Не давай себя одурачить. Она — дутая персона, ископаемое.

— Наверное, только искусство может нас спасти, — сказала я. — Оно доказывает, что существует нечто совершенно непохожее на наши уродливые жизни.

— И чем же лично тебе помогло искусство? — спросила Дора.

Она всегда завидовала моему происхождению из «артистической среды». Мне надо было парировать и уйти, но Доре я была уже неинтересна. Она слишком увлеклась, читая лекцию Софии, а та слушала с раскрытым ртом.

— Жизнь есть абсурд. И нужно учиться преодолевать страх и побеждать абсурд, и не говори, что это неправда. Нужно поступать так, как призывает Ницше: взять в руки тирсы и возродить трагедию.

Упоминание Ницше окончательно добило Софию — она даже не знала, как произносится его фамилия, а уж книг Ницше вообще в глаза не видела. Но это звучало так по-немецки, так внушительно.

— А тирсы — это что за хрень такая? — выкрикнула Кики из-за моей спины.

— Это такие ритуальные палки у древних греков, увитые виноградной лозой, — объяснила Дора. — Ну, у Вакха такой жезл, ты же у нас спец по этому делу.

— Кто? Я? — изумилась Кики.

— Вакх олицетворяет пьянство и секс. Эта дубинка и есть огромный член.

Девчонки грохнули.

— Вашу мать! — До Кики дошло наконец.

Все знают, что невинность она потеряла лет в пятнадцать или даже в четырнадцать и с тех пор у нее перебывало немало парней.

Пока мы ржали над Кики, а я размышляла о том, как меня бесит эта Дора, в комнату вошла Эрнесса. Она встала за спиной у Софии и сказала, обращаясь к Доре:

— Я полагаю, что идеи Ницше, если тебе угодно называть их таковыми, довольно упрощенческие, если не сказать — примитивные.

— В чем же это, поясни? — Дора не привыкла к тому, что ей возражают.

— Он делит мир на две части: дионисийскую и аполлоническую. Рациональную и иррациональную. Черное — белое, высокое — низкое, а между — ничего.

— Ничего, кроме скуки, лицемерия, обыденности. Большинству этого вполне достаточно, но это не значит быть по-настоящему живым. Все равно что живые на празднестве мертвецов.

— А что означает быть по-настоящему живым? — спросила Эрнесса.

— Не ведать страха, — ответила Дора.

— И всё? Тебе пора бросить твоего драгоценного Ницше. На самом деле быть живым — это совсем другое, это наслаждаться, не теряя своей личности. — И Эрнесса пояснила специально для Кики: — Это значит получить оргазм, не закрывая глаз.

Отвернувшись от Эрнессы, Дора обратилась к остальным:

— Она — лжепророк! Уверуйте вместе со мной в дионисийскую жизнь и в возрождение трагедии. Время сократического человека миновало: возложите на себя венки из плюща, возьмите тирсы в руки ваши и не удивляйтесь, если тигр и пантера, ласкаясь, прильнут к нашим коленям. Имейте только мужество стать теперь трагическими людьми, ибо вас ждет искупление[6].

— «Рождение трагедии», — сказала Эрнесса.

Мы все потеряли дар речи.

Обе они были посвящены в тайну, мне недоступную. Потом я ходила в библиотеку, чтобы отыскать эту цитату. Мне такого ни в жизнь не запомнить.

Никто и не подумал смеяться.

— Да ну, опять тирсы эти. А мне бы настоящую штуку. — Кики встала и собралась уходить.

Я представила, как Дора в своей комнате чахнет над книгами Ницше, заучивая цитаты, только для того, чтобы заставить нас, плебеек, почувствовать себя круглыми дурами. Что ж, Эрнесса сегодня предоставила ей великолепную возможность выпендриться по полной.

Прозвенел звонок на урок, все потушили сигареты и заторопились наверх. Последней выходила я. Я уставилась на пустой диван, обитый искусственной кожей, к которому вечно прилипали наши потные ноги, и пыталась понять, что же ускользнуло от меня во время разговора. Напрасно. Хотела бы я научиться ставить Дору на место, как это делает Эрнесса. Но даже если я знаю, о чем говорю, Дора все равно не принимает меня всерьез. Просто не желает. Вот если говорит Эрнесса — ее все слушают. В следующий раз расспрошу мисс Норрис обо всем этом. Уверена, она мне сумеет объяснить.

Я — непроходимая тупица. Самое подходящее слово. В башку ничего не лезет.

На уроке греческого я прочитала мисс Норрис свои записи о той дискуссии (с некоторыми добавлениями). Мисс Норрис выслушала меня и сказала:

— Поймите, дитя мое: великая греческая трагедия — явление экстраординарное. Она объединяет в себе множество противоречивых вещей: культ, магию, древнюю науку. В ней уживается рациональное и иррациональное, красота и жестокость. Противоположности в ней — близнецы. Там даже Платон исполнен чуждых идей. К примеру, если бы ваша подруга Эрнесса примкнула к дионисийцам: мятежная душа, она все же способна мыслить трезво и владеть собой. — Мисс Норрис улыбнулась мне. — Древние греки совершенно непостижимы с точки зрения нашего образа мышления, дорогая. Мы вчитываем в них все, что нам заблагорассудится. Это похоже на толкование снов.

Я собиралась возразить, что Эрнесса мне никакая не подруга, но вместо этого сказала, что на самом деле ничего не понимаю. Чем дионисийское отличается от аполлонического? Мисс Норрис посоветовала мне записать наш разговор в дневник.

— Чуть позже мы с вами к нему вернемся, если захотите.

Да, мне далеко до Эрнессы и Доры в смысле сообразительности. И философов я почти не читала.

Эрнесса давно не просит меня отмечать ее перед завтраком. Наверное, нашла кого-то другого. Я сказала ей:

— Зря ты не ходишь на завтраки — они у нас вкуснейшие. Миссис Винг с четырех утра печет рулеты, пончики, булочки с корицей. Запах сдобы пробирается наверх — в наши комнаты. Этот чудесный аромат вытаскивает меня из постели.

— Подобная еда меня не интересует — она слишком сладкая. Сахар — белая смерть.

Хотела бы я знать — какая еда ее вообще «интересует»? На ланч она не ходит. После уроков тут же запирается у себя в комнате. Всякий раз, когда я вижу ее за ужином, она накрывает на стол и возится так долго, что сама садится есть, когда уже пора убирать посуду. Эрнесса — единственная, кто вызывается сходить на кухню за добавкой, когда на обед у нас что-то вкусненькое. В остальные дни она просто ковыряет вилкой в тарелке. Как-то я наблюдала за ней до тех пор, пока она не подняла свои черные глаза и в упор не взглянула на меня через стол. Мне пришлось отвести взгляд. И конечно, она избегает десертов. Даже кукурузных колечек с кофейным мороженым. Никто не в силах отказаться от них. Однажды я подслушала, как миссис Давенпорт заметила жеманно: