До приезда в школу я никогда не сталкивалась с антисемитизмом. Почти за два года мисс Руд не сказала мне ни единого слова. Я никогда не сидела за ее столом во время ужина, хотя мне довелось посидеть за всеми остальными. Я самая толковая в классе, но она ни разу не поинтересовалась, какой колледж я выбрала. Она меня терпит. Стоило мне попросить, и мама перевела бы меня отсюда в другую школу. Но я осталась, потому что подружилась с Люси.

В моих отношениях с Эрнессой виновата я сама, виновата моя ревность к Люси. Может быть, мы и могли бы подружиться тогда, в самом начале. Может быть, мы и «одного поля ягоды».

Папа сидел на моей кровати. Он читал мне сказку. Я повернулась на бок и подглядывала в книгу, следя за словами. Книжка была толстая, на шелковистом бирюзовом переплете отливали позолотой черные буквы. Странички были до того тонкими, что буквы проступали на другой стороне. Эта книга осталась у папы с раннего детства.

— Жила-была бедная девушка-служанка. Как-то раз отправилась она с котомками через лес, но не успела пройти и половину пути, как напали на нее злые разбойники и ограбили…

— Как они могли ограбить бедную служанку? — спросила я у папы. — У нее, наверное, и взять-то было нечего.

Отец не отвечал. Он читал дальше:

— Что же мне, бедной-несчастной, теперь делать? Я ведь даже не смогу найти дорогу из лесу. Место тут безлюдное, знать, судьба мне помереть с голоду.

— Как она могла заблудиться? Ведь до встречи с разбойниками она знала, куда идет? Раз так, то хватит читать. Не надо мне таких сказок.

Папа читал совсем не те слова, что были написаны в книге. Я видела страницы насквозь и не могла сказать, которую именно он читает. А сказка шла своим чередом. Служанка в отчаянии предалась воле Божьей. И в этот миг прилетел белый голубок и спас бедняжку. Он произнес волшебное заклинание, накормил-напоил девушку, дал ей одежду и ночлег. С тех пор малышка-служанка жила в лесу и горя не знала. И вот как-то раз белый голубь попросил девушку оказать ему услугу. Не могла бы она пойти в маленький домик к одной старухе и украсть у старухи золотое колечко для него. «Я сделаю это с радостью», — ответила служанка и прямиком пошла к домику старухи. Но не успела она к нему приблизиться, как старуха выбежала из домика с птичьей клеткой в руке. Девушка бросилась вдогонку…

— И вот ты видишь: сидит в клетке зеленая птица, а в клюве у зеленой птицы золотое кольцо блестит. Птица держит его крепко-крепко. Ты долго-долго гонишься за старухой. Но все равно не можешь ее настичь, хотя ты молодая и сильная, а она старая и горбатая. И сколько ты ни ускоряешь свой бег, старуха всегда оказывается на несколько шагов впереди, она дразнит тебя, размахивая клеткой с зеленой птицей у тебя пред самым носом. Изо всех сил ты перебираешь ногами, но не двигаешься с места. И вот когда ты наконец настигаешь старуху, когда ты уже почти схватилась за прутья клетки, она исчезает за поворотом и — будто сквозь землю проваливается.

— И вовсе не так там заканчивается, — возмущенно кричу я папе, — я знаю, как там должно быть! Девушка крадет у старухи золотое кольцо. Она спасает принца, которого злая колдунья превратила в дерево. Всего на несколько часов в день он превращался в белого голубя. И пока золотое кольцо оставалось у ведьмы, он не мог вернуть себе человеческий облик. И все его слуги, и даже лошади превратились в деревья. Девушка-служанка сняла заклятье с целого леса. Она вышла замуж за принца и стала принцессой. Вот такой у этой сказки конец!

Но папа продолжал читать, не обращая внимания на мои крики.

— И вот ты окончательно заблудилась. Ты прислоняешься к стволу дерева и предаешься воле Божьей. Ты решаешь остаться здесь во что бы то ни стало.

Ложь разлагает мой дневник. Надо вернуться назад и зачеркнуть все, что я написала об Эрнессе и Люси в прошлую пятницу.

После уроков мы с Дорой и Чарли пошли в кофейню в колледже Брэнгвина. Я люблю там бывать. Сидим, попиваем кофе под сигаретку, изображая из себя студенток. Вот только форма выдает. Чарли в своем платье-сарафане в складку выглядит лет на двенадцать. Дора подворачивает пояс серой форменной юбки, которую носит практически круглый год, надевает под низ черные колготки, наверх — черный свитерок. Вместо школьных черно-белых ботинок на ней изящные черные полусапожки. Когда она появляется из ванной комнаты — в ушах золотые сережки, губы слегка подкрашены розовой помадой, — от нее глаз не отвести. Маскировка полная — школьной формы как не бывало. Правда, если кто-то из учителей нас засечет, то ей влетит и за форму, и за серьги, и за макияж. Но это чепуха, потому что за курение вне школы нам всыплют еще сильнее. В школе они разрешают нам курить, а вот за ее пределами — ни-ни. Удивительное лицемерие! Они понимают, что не могут запретить пансионеркам курить, если наши родители не против, но когда мы выходим за ворота школы, все должны видеть в нас образцовых юных леди. Ну да, образцовых юных «ледей», которые думают только о сексе, наркотиках и сигаретах.

Но почему-то до сих пор никто не засек, что мы ходим в это кафе.

Разумеется, его «открыла» Дора. Она любит читать тут философию под кофе и сигарету. Вот притворщица! Когда она впервые нацепила на нос очочки в тонкой оправе, я была уверена, что это для поддержания образа интеллектуалки. И очень удивилась, обнаружив, что линзы в ее очках с диоптриями. У Софии тоже есть очки, но в них простые стекла, и она всегда о них забывает. А вспомнить одновременно и об очках, и о «Постороннем»[12] — вообще без шансов, ну да это не страшно, она все равно его не читает. Надо признать, Дора очень красива. У нее темно-зеленые глаза и чудесные волосы цвета красного дерева — длинные, тяжелые, похожие на конскую гриву. Но в очках она выглядит сорокалетней теткой. Это все поза. Такая же, как прикинуться «не от мира сего». Ее отец — спец по психам, поэтому он всех считает психами. Отец поощряет Дорино притворство. Она ходила к аналитику с десяти лет. Будь она действительно сумасшедшей, ей бы это вряд ли так уж понравилось.

Дора дружит со мной, потому что мой отец был настолько безумен, что покончил с собой. Надо бы ее разочаровать: отец взял в руки лезвие, будучи совершенно в здравом рассудке. Однажды Дора сказала, что все выдающиеся писатели и художники в конце концов либо сходят с ума, либо совершают самоубийство, либо и то и другое.

— В этом нет ничего зазорного, — вещала она, — Шелли утонул, переплывая Геллеспонт[13]. Китс практически угробил себя, ухаживая за своим чахоточным братом. Клейст, Тракль, Вальзер, Гёльдерлин… Слыхали о них?

Я заткнула уши.

Перед уходом из школы я сказала девчонкам, что надо бы позвать и Люси с Эрнессой. (Как ни тяжко мне было соединять их имена, но теперь это делали все. И уже ничего не значило то, что мы вместе выбрали смежные комнаты, когда я вытянула счастливый номер. Я могла получить самую лучшую отдельную комнату, как Эрнесса. Я сама это допустила. И никогда даже не пыталась это остановить. Как никогда не пыталась остановить отца.) Мы их не нашли, но уже через полчаса они сами явились в кафе. Эрнесса даже не взглянула в нашу сторону. Люси робко улыбнулась. Она так боялась оказаться рядом с нами — со своими так называемыми подругами. Как овца на привязи она засеменила вслед за Эрнессой к столику в другом конце зала. Она шла, втянув голову в плечи. Юбка на ней висела мешком. Волосы были всклокочены и спутаны. А прежде они были такими чудесными. И сама Люси была мне как чужая, а прежде казалась такой близкой…

Они сели рядом. Я слышала, как Люси заказала кофе, потом они закурили. Когда подали кофе, Люси обхватила чашку ладонями, словно хотела согреться. Но на улице было не так уж холодно. Сигареты лежали в черной пластиковой пепельнице в центре стола. Люси и Эрнесса наклонились друг к другу, как будто были увлечены беседой, и дымок, струившийся от пепельницы, окутывал их головы. Именно такими я представляла себе студенческие парочки, которые приходят сюда по вечерам. Мне было больно глядеть на них, но отвести взгляд было выше моих сил.