В глазах Рича светилось скрытое возбуждение. Он легонько хлопнул Джесса по руке.

— Ты можешь творить чудеса! — сказал он.

— Я? — Джесс расхохотался. — У тебя с головой все в порядке? Ты, наверное, сильно ударился, когда упал.

— Да послушай, дуралей. Уж если ты ничего не смыслишь в логике, так послушай меня!

— О'кей, я слушаю.

— Вспомни, как мы, промокшие, замерзли в лесу. Ты предложил попробовать зажечь те цветки. Но они не загорались, пока ты не произнес над ними стишок, а после этого — вспыхнули!

— Так это просто потому, что они высохли!

— Так ли? Ты не видел, потому что стоял рядом. А я наблюдал со стороны. Там не было и намека на огонь, пока ты не сочинил свой маленький стишок. А теперь немного подумай. Каждый раз, когда здесь происходят чудеса, при этом читаются стихи. Мистер Крамп говорил, что ученые здесь лишь пользуются тем, что придумывают поэты. Слова Силы в этом мире — стихи. Самый скромный поэт, говорил мистер Крамп, может вызвать весну в середине зимы…

— Или уничтожить слизняков, — сказал Джесс. — Как Эрид.

— Или сочинить стихотворение, которое бы помогло отогнать Волка.

— Но я не поэт!

— Держу пари, ты поэт. Ты, конечно, не взрослый, а потому, может быть, пока не очень хороший поэт, но ты вечно сочиняешь стишки, — а разве не этим занимаются все поэты? И я помню, как Базан-меченосец, настоящий Базан, сказал тебе: «Будь осторожен, не бросайся словами». Он это сказал тогда, когда ты сочинил всего несколько строчек. Мне бы он этого не мог сказать.

В голове Джесса царила полная неразбериха.

— Но… — начал он. У него была дюжина возражений. Он знал, что те рифмы и стихи, которые приходят ему в голову, — не настоящая поэзия. Однако, с другой стороны, он не мог возразить Ричу, потому что помнил, какую глубочайшую радость получал не только при чтении стихов, но и тогда, когда они рождались в его собственном воображении. Дома у него, в секретном ящичке бюро, рядом с ископаемой рыбой, пятидолларовой золотой монетой и прочими сокровищами — лежали и восемь или десять таких стихотворений, которые он сам сочинил и записал.

— Но, — сказал он, — я не знаю, как начать.

Рич дотронулся до своего камня.

— Когда мистер Крамп о них рассказывал, он упоминал, что если их соединить, то они могут творить чудеса. Сочини стихотворение о том, как их соединить.

— Но нельзя же сочинять стихи о чем попало, — сказал Джесс. — Настоящие стихи — невозможно. Они сами приходят в голову.

— Ты мне недавно сказал — попробуй. Теперь ты попробуй, — настаивал Рич.

Он протянул камень, и Джесс, после минутного раздумья, взял его. Два камня — светлый и темный — лежали у него на ладони. Джесс пристально вглядывался в них, желая, чтобы хоть что-нибудь пришло на ум.

Этот один и тот один. Ему вспомнились сочиненные им когда-то строчки. Может, они пригодятся? Он пробормотал их вслух, почти не сознавая, что произносит их перед Ричем.

Ничего не случилось. Но он знал по крайней мере одну причину — почему. Стихотворение не было закончено. Он знал это и раньше, потому-то и оставил стихотворение в покое, ожидая, пока придут остальные строчки, какими бы они ни были.

Рич сказал решительно:

— Тебе бы лучше сделать это побыстрее. Волк возвращается.

В воздухе вновь повеяло страшным холодом. В небе на севере вновь ослепительно сверкало под черными облаками, и пронизывающий ветер, вызванный приближением Волка, задул им в лицо.

Джесс отметил это краем глаза как нечто любопытное, и только — он был слишком погружен в свои стихи, чтобы чего-либо испугаться. Что же там дальше? У него ведь были две строчки о необычном арифметическом действии — о том сложении сердец, которое было для него так понятно, хотя он и с трудом разбирался в математике, с которой легко справлялся Рич. «Один и один» означало, вероятно, то, что имел в виду премьер-министр, когда говорил, будто узлы, которыми свяжут Фенриса, не могут быть завязаны одной парой рук.

Глядя на камни, Джесс нашел их, две последние строки, согласующиеся с началом стихотворения, и победно рассмеялся, хотя тьма вокруг него сгущалась все больше.

Он повторил снова все стихотворение, вызывающе и громко, чтобы слышать его сквозь рев ветра, и не заботясь о том, слышит ли его кто-нибудь.

И когда он закончил, драгоценные камни сдвинулись воедино. Они соединились, сомкнулись, образовав диск.

Джесс взглянул на лицо Рича. Но это было чужое лицо — бледное, тонкое, худощавое, обрамленное рыжими волосами. Вдруг он с изумлением понял, что это не чужое, а знакомое лицо, — что это лицо, которое он видел, глядя в зеркало.

Но в то же время он находил в нем и Рича, сурового Рича с густыми бровями и гривой черных волос.

У Джесса голова пошла кругом. Взгляд его затуманился, раздвоился, и ему почудилось, будто он видит мир сразу двумя парами глаз. Все вокруг потемнело, и он крикнул во тьму:

— Что происходит? Кто я такой? — и открыл глаза.

Теперь он знал, кто он такой. Он был Ричем и Джессом. Они слились, как сливаются капли воды в одном потоке могучей реки. Он был Другим.

В нем соединились поэтичность Джесса и логика Рича. Сила Рича и живость Джесса, уверенность Рича и воображение Джесса, — слились, когда два камня на его ладони — светлый и темный — соединились в один. Все, что мог сделать каждый из мальчиков по отдельности, — объединилось, все их способности неимоверно возросли, умноженные силой камня.

Сейчас он возвышался над Волком, который подошел к его ногам и вилял хвостом, как щенок, и закатывал глаза, глядя на него. Волк больше не вызывал страха, потому что страх неведом был человеку, в котором объединились Джесс и Рич.

Он подобрал блестящий шнур и надел петлю на шею зверя, держа другой конец в руках, как поводок, и Волк заскулил. Он погладил его.

Он опустил драгоценный диск в карман. Потом он увидел девятерых девочек, все еще лежащих там, где они упали. Они показались ему меньше маленьких детей. Он остановился и стал касаться рукой каждой из них, и от его прикосновения они вздыхали и после легкого вздоха словно пробуждались.

Он повернулся и пошел на север. Там, где он проходил, сожженная земля начинала зеленеть. Трава пробивалась сквозь сухие комья, и расцветали маленькие маргаритки, и казалось, что зелень усыпана снегом.

Он вышел к голому мысу, нависавшему над молочно-белым морем. Клубы пара подымались над пенящейся водой. Мыс заканчивался высокой остроконечной скалой. Это, он знал, и была та скала, которую Уодинг назвал «Бел-Драпа» или «Держи крепко».

Он уже собрался привязать поводок Волка к скале, но вдруг помедлил и пригляделся внимательнее. Его глаза обрели новую зоркость, и он увидел, что скала колеблется, как туман. А внутри нее виднелась призрачная фигура, создававшая видимость камня. И хотя не было видно лица, он знал, что там — Скримир.

Человек, бывший Джессом и Ричем, рассмеялся.

— А, Скримир, — сказал он. — Изо всех твоих выдумок эта — самая хитрая. Но будь по-твоему! Если уж тебе хочется казаться камнем — оставайся камнем навсегда!

Он протянул руку, как только Скримир запаниковал, и от прикосновения его руки тот окаменел. Человек убрал руку. Перед ним стояло каменное изваяние. Теперь уж Скримир никогда не сможет изменить свою форму.

Человек, бывший Джессом и Ричем, набросил петлю серебристого шнура на каменную фигуру и крепко завязал его. Волк покорно улегся. Проросшая повсюду трава покрыла и каменистый мыс, и пробилась сквозь Волка, и от чудовища не осталось ничего, кроме маленького холмика, на котором покачивались маргаритки.