Антракт к последнему действию глухо предвещал трагедию. В нём чуть слышалась та же преображённая композитором «цыганская» тема Кармен, но звучала она грустно и зловеще. Тема нарастала до громового удара и замирала, растворяясь в едва слышном мажоре последнего аккорда тихим вздохом облегчения.

Публика слушала этот антракт невнимательно и равнодушно.

Весь заключительный акт, сияющий мелодиями, бурно цветущий голосами и оркестром, украшенный колыханьем вееров, бравурным маршем приближающейся корриды и потрясающий последней встречей Хосэ и Кармен на пыльной площади перед воротами цирка, — весь этот акт не вызвал в зале ни малейшего движения.

— Они боятся толпы, — тихо произнёс Гиро.

Упал занавес. Несколько жидких хлопков на ярусах. Публика загудела и стала расходиться.

К Бизе подошли либреттисты. Он молча пожал им руки. Галли-Марье стояла перед занавесом, опустив тонкую руку с веером и тяжело дыша.

— Спасибо, друзья, — сказал Бизе, — мы все потрудились немало… А теперь отдыхать, отдыхать…

Он подхватил под локоть Гиро. Они ушли из театра последними.

Они бродили по Парижу всю ночь.

Постепенно гасли огни кабачков и ресторанов. Золотое вечернее зарево меркло на небе. Дома возвышались, как пустые коробки, и молодая зелень каштанов казалась серой.

Елисейские поля словно вымерли. Друзья шли молча, опустив головы, не глядя друг на друга.

— Газетчики точат ножи, — неожиданно сказал Бизе. — Мне весь вечер казалось, что в партере сидят испанские ведьмы.

— Однако у тебя позади «Джамиле», «Искатели жемчуга», «Пертская красавица» и «Арлезианка», — отозвался Гиро, — а впереди «Сид». Не так уж плохо…

Бизе помолчал.

— Они всегда меня не любили. Я не целовал рук попам и не угождал красивым буржуазкам с их турнюрами, зонтиками, собачками и ливрейными лакеями.

Бизе мрачно посмотрел на Триумфальную арку.

— В этом городе всё не для нас. Арки для полководцев, проспекты для парадов, рестораны для гурманов, биржа для спекулянтов, а опера для глупцов… Пойдём!

Ранним утром они стояли на тихой набережной острова Сен-Луи под старыми деревьями. Одинокие рыболовы сидели с удочками возле моста в надежде выловить себе бесплатный завтрак. Сена казалась серебряной. К западу темнел массив собора, похожий на спящего дракона.

— Через час газетчики начнут продавать рецензии на сумасшедшую музыку Бизе. О нет, Эрнест, меня не пропустят вперёд! Они не дадут мне разогнуть спину.

Буксирный пароход протяжно загудел и выпустил длинную струю пара. По мосту загремел дилижанс.

На бульваре Сен-Жермен Гиро купил утреннюю газету.

— Так и есть… «Куда идёт Комическая опера? По поводу скандальной премьеры «Кармен»…»

Бизе швырнул газету на мостовую.

Пресса свирепствовала. ««Кармен» мало подходит для театра, — писали газеты, — музыка банальная, образ героини неприятен…»

Бизе перестал читать газеты. «Я никогда не сложу оружия, Эрнест», — заявил он Гиро. Он уехал за город на лето. Сезон ещё не кончился. «Кармен» продолжала идти в Комической опере.

2 июня 1875 года Галли-Марье явилась на спектакль в подавленном настроении.

— Не знаю, что со мной, мне страшно, — сказала она директору.

— Вы просто переутомились, сударыня, — отвечал Дю Локль.

Занавес упал в полночь. Галли-Марье разрыдалась в уборной на плече у костюмерши.

— Дайте ей валерьяны, — сердито распорядился Дю Локль, натягивая перчатки.

Утром принесли телеграмму.

В январе 1876 года в партере Комической оперы сидели два человека, безукоризненно говорившие по-французски. Но, обращаясь друг к другу, они переходили на язык, не понятный никому из присутствующих.

— Обрати внимание на инструментовку, Модя, — сказал старший, — какая прелесть! Как жаль, что он умер в расцвете сил!

— День в день через три месяца после провала премьеры, — откликнулся младший.

Старший покачал головой. Это был благообразный, ещё не старый человек, но на висках у него уже пробивалась седина.

— Дело не в провале, — сказал он. — Бизе слишком много работал. Он работал не разгибая спины с молодых лет. Вот сердце и не выдержало… Так же недолго жил и Моцарт.

Соседняя дама шёпотом обратилась к своему спутнику:

— Это поляки, не правда ли, Шарль?

Спутник вставил в глаз монокль, внимательно посмотрел на соседей и улыбнулся.

— Нет, Констанс, они говорят по-русски. Это композитор Чайковский с братом.

— Разве в России есть композиторы?..

Галли-Марье в этот вечер была великолепна. Голос у неё был небольшой, но актёрское дарование — природное. Известные слова сцены гаданья «прежде я… а он потом» прозвучали на весь театр в гробовом молчании зала, как заклинание.

После смерти Бизе «Кармен» шла целый сезон без обычного рассеянного гула в партере. Дух Бизе как будто витал в театре и заставлял зрителей молчать.

— Я убеждён, что лет через десять «Кармен» будет самой популярной оперой в мире, — сказал Пётр Ильич в антракте.

— Здесь говорили, что опера эта непристойна, — заметил Модест. — Помнишь, ещё Шиловский присылал из Парижа вырезки… «Площадной роман солдата и табачницы…»

Пётр Ильич сердито сорвал с носа пенсне.

— Вздор! Это едва ли не самое выдающееся лирико-драматическое произведение нашей эпохи! Помилуй боже, каким пошляком надо быть, чтоб увидеть в «Кармен» что-либо непристойное!

Пётр Ильич купил в фойе портрет Бизе. На него глядел человек с усталыми, умными глазами.

…Январь в Париже был необыкновенно тёплым. Высокие золотистые облака медленно шли над куполами, крышами и арками. Над рекой висел лёгкий туман, скрывавший стройные очертания собора. Крики газетчиков и разносчиков, бесконечный перестук копыт, дребезжанье омнибусов, дальние трубы военных сигналов, смех, восклицания, шарканье ног, плаксивая мелодия уличной шарманки — всё это сливалось в хаос звуков, словно где-то настраивал свои инструменты невидимый оркестр, никогда не начинающий играть.

Париж продолжал жить.

Пассажиры дилижанса, который ехал из Саламанки в Торо, перешёптывались, глядя на мальчика лет десяти, одетого в бархатный костюм с широким кружевным воротником и широкополую шляпу с пером:

— Что это за мушкетёр? Малолетний д’Артаньян?

— Посмотрите на его торжественное лицо! От самой Саламанки ни слова не сказал!

— Вероятно, из циркачей, — предположила пожилая дама с корзинкой, набитой бутербродами. — Послушай, мальчик, не хочешь ли копчёной колбаски с перцем?

Мальчик встал и изящным жестом приподнял шляпу над головой.

— Я очень тронут, почтеннейшая сеньора, — проговорил он, — но я вовсе не испытываю голода.

Мальчик уселся, шляпа улеглась обратно на чёрные кудри, а руки скрестились на груди.

— Да это Наполеон! — пробормотал странствующий торговец галантереей, вытаскивая из жилетного кармана зубочистку, — но по ошибке он надел костюм из другой пьесы.

— Чего только не увидишь в наши смутные времена! — пробормотал провинциальный священник, складывая руки на животе. — А что пишут из Мадрида?

— Наш король прибыл в столицу, — сообщил галантерейщик.

— Какой наш король? — кисло спросил путешественник в высоких запылённых сапогах, по виду помещик-скотовод.

— Я имею в виду его величество Амадея Савойского, — сказал галантерейщик.