— Ты меня знаешь, Фабрис, я человек прямой и откровенный…

— Это правда, — прервал он меня, — я тебя знаю: ты откровенна. С этим все ясно. А теперь продолжай: я умею переводить твое вранье.

Его слова пресекли мои поползновения, но возражать я не стала. Фабрис никогда не спорит: стоит мне занервничать, как он приносит извинения и берет все сказанное назад. Это самая застенчивая натура на свете и самая скрытная — иными словами, внешне самая что ни на есть пустая. В результате никто не принимает его всерьез, но никто не может устоять перед его шармом. Вот и теперь произошло то же самое: он бросил мне в лицо обидную правду, а я села к нему на постель, и мы начали болтать как ни в чем не бывало. Ему было известно обо мне почти все, он знал о роли Сендстера, пренебрежительно упомянул Дармона и «Пуату»… Похоже, мой отец держал его в курсе каждого эпизода моих приключений. И они не очень-то ему нравились.

— Ты воображаешь себя хитрой бестией, но тебе нужно быть начеку. Ты влезла в рискованную авантюру, с которой можешь не справиться, ради людей, которые подставят тебя в любой момент. Вся эта история дурно пахнет. Так что остерегись. И фиксируй все, что делается вокруг тебя.

Вот так с ним всегда. Мой супруг, аппетитный, как спелое яблоко, по идее, должен был бы иметь нулевой QI, однако он совсем не глуп, напротив, и неизменно доводит свои рассуждения до логического конца.

— Во всяком случае, старайся не выходить за рамки закона. Сто раз прочти каждую букву своего контракта. Потребуй, чтобы тебе дали кабинет в башне «Пуату». Порядок в документах — все равно что добродетели: ни одна из них не нужна, но если их не иметь, то и от пороков пользы не будет.

С ума сойти! Неужто наша юная шведка заставляет его читать Шопенгауэра?

К счастью, Фабрис вспомнил о своей дежурной сверкающей улыбке и начал разглядывать меня так, словно мерку снимал. Живя среди топ-моделей, этих ходячих мумий, он явно находил мои округлости привлекательными. Он погладил меня по руке, как будто хотел снова оценить нежность кожи, о которой сохранил приятные воспоминания. Я шепотом, но не очень уверенно выразила опасение, что для интимной близости выбран неподходящий момент. Фабрис ответил, что я, вероятно, права, он и сам задает себе тот же вопрос, но все же решил изучить ситуацию более тщательно… Изучение прошло великолепно, и я ушла совершенно очарованная. Как истый джентльмен, он проводил меня до самого дома в машине, чтобы я не утруждала себя тасканием чемоданов, набитых одеждой. Это было более чем любезно с его стороны. И более чем великодушно. Великодушно до такой степени, что в момент прощания, на тротуаре улицы Любек, я даже растрогалась:

— Но ты меня все-таки любишь или нет?

Он натянуто улыбнулся.

— Бедная моя девочка, ты уже не знаешь, на каком ты свете. Барахтаешься во всех этих тайнах, и твоя правая рука не ведает, что творит левая. Ты способна изображать Мату Хари так же, как я читать проповеди в Соборе Парижской Богоматери. Но зато твоя красота все искупает.

Он был прав. Но не совсем. Как бы то ни было, тогда я была уверена, что он заблуждается.

Кредитная карточка заманчиво золотистого цвета была украшена моей фамилией и логотипом «Пуату». Через пятнадцать минут после ее получения я уже входила в бутик Mugler на авеню Монтень. По каким-то неведомым признакам, которые никогда не ускользают от продавцов, они сразу почуяли, что к ним пожаловала завидная добыча. Для начала я провела лишь разведывательный рейд и, твердо решив не безумствовать, истратила всего 15 000 франков. Естественно, я не собиралась обременять себя свертками, а оставила им адрес своей квартиры. Перейдя улицу и оказавшись у Dior, я не устояла и купила сумочку Lady Dior, ставшую модной благодаря леди Ди, и в придачу несколько безделушек, которые должны были доставить удовольствие моей матери. Бережливость не то качество, коим нужно злоупотреблять. Раз уж я попала в сказку, пускай она будет расцвечена всеми цветами радуги.

Несколько дней я раздумывала, не потребовать ли мне в самом деле кабинет в башне «Пуату», но потом отказалась от этой мысли. К чему осложнять себе жизнь? Если им потребуется мое присутствие, они знают, где меня найти. Я предпочла заняться новым дизайном своей квартиры. Меня привлекал строгий стиль, лишенный украшательства, но моя мать воспротивилась этой крайности. Чердаки Кергантелека были битком набиты выцветшими «морскими видами», ободранными вольтеровскими креслами и колченогими столиками, оплатить которые она намеревалась заставить, притом втридорога, фирму «Пуату». Для этого она попросила меня раздобыть на блошином рынке фальшивые чеки и продумать, как удачнее сочетать старину с современностью и пустотой. Трудности часто стимулируют талант, и в конечном счете эти несколько древностей не могли очень уж грубо нарушить общую гармонию, совсем наоборот.

Наконец-то солнце заиграло на стенах, отмытых и выкрашенных в легкие веселые цвета. Темные паласы были сосланы в чулан, а ковры в подвал. Отциклеванный и покрытый лаком паркет заблестел, как ледяной каток, и пройти по нему в носках или чулках, неся поднос, стало весьма проблематично. Сендстер даже не думал оспаривать мои планы. Что ни день он являлся и забирал то портьеры, то тумбочку под телевизор, то столик для своего маленького замка на Мальте, единственном «английском» острове, чей климат он хорошо переносил, а уж банковскую систему просто обожал. Все мои инициативы его вполне устраивали. И только в одном пункте он был непреклонен, потребовав украсить огромным зеркалом стену, обрамлявшую камин, как раз там, где я собиралась разместить книжные полки. Мне была противна эта вызывающая безвкусица, тем более что он желал зеркало с тонированным стеклом. Я, конечно, не была юной непорочной девой, взращенной у чистого источника, но категорически не желала жить в борделе. После бурных споров мне удалось добиться лишь одного — чтобы зеркало было нетонированным. Итак, он достиг своей цели, и комната стала похоже на казино в Лас-Вегасе. Впрочем, зеркало зрительно увеличивало ее и освещало так удачно, что я сдалась. И хорошо сделала, потому что Сендстер все равно не уступил бы. Но этим не ограничилось: люди из его секретной службы встроили зеркала без амальгамы по бокам камина, в стену, за которой располагалась маленькая гардеробная при моей спальне. Более того, они вмонтировали микрофоны в оба дивана и под обеденным столом. Таким образом Сендстер, затаившись в этой мини-обсерватории, мог видеть и слышать все, что происходило и говорилось в моем прелестном салоне. И притом без всякого риска, что шпиона накроют за этим занятием: дверь каморки была скрыта в платяном шкафу напротив моей постели.

В течение тех месяцев, что я прожила на улице Любек, Сендстер организовал около десятка тайных вечерних приемов. Я играла роль хозяйки салона и записывала на пленку беседы гостей. На многих таких ужинах за столом сидели высокопоставленные африканские чиновники и их так называемые оппоненты, в частности конголезцы. Но так же часто бывали здесь и французские политические деятели, вполне респектабельные личности, желавшие по каким-то необъяснимым причинам встретиться с людьми, которых трудно было назвать почтенными. Сендстер никак не комментировал эти встречи. Ему было важно лишь запечатлеть их.

— Воспринимайте эти кассеты и фотографии как страхование жизни. Когда наши фокусы перестанут их забавлять, они трижды подумают, прежде чем обрубить нити, на которых пляшут наши марионетки, если узнают, что они спутаны с их собственными.

Вот так обстояли дела, и мне оставалось только подчиняться. Впрочем, даже если бы диктаторские замашки Сендстера и подстрекнули меня к мятежу, моя мать живо пресекла бы это стремление к независимости. Она дожила в бедности до шестидесяти лет, как вдруг перед ее семьей замаячила перспектива богатства, и она не собиралась упускать его. Желая удостовериться в моей лояльности, она совершила вылазку в Париж, прихватив с собой и отца. Такого с ними не было уже целых три года. Официально это объяснялось необходимостью проследить за обновлением моего жилья. На самом же деле мать приехала, чтобы надавать мне инструкций.