— Бедняга Поль — он из числа тех ничтожеств, которых замечаешь не больше чем канализационный люк под ногами. Настолько мелок, что даже никому не мешает. И в этом его сила: он летает на малой высоте, где его не засечет никакой радар…
В передней висела унылая картинка с изображением бечевой дороги[22] под зимним дождем. Я стала искать глазами чулан, куда можно было бы ее запихнуть, но тут Сендстер объявил, что «этот очаровательный маленький Коро[23] повешен здесь в честь вашего приезда». Так что я смолчала и, глядя на его жирный угрожающий затылок, покорно проследовала в гостиную, где тоже оказалось полно картин, ковров и безделушек… Свет, и без того скупо сочившийся на третий этаж с узенькой улочки, полностью терялся в этой вакханалии бархата и тисненых обоев. К счастью, три другие комнаты еще не были обставлены. Значит, достаточно будет свалить туда весь этот хлам, а стены перекрасить в белые, розовые и серые тона… Я не успела как следует поразмышлять над этими пустяками — Сендстер вернул меня на грешную землю.
— Дармон заедет за вами к восьми вечера. Поэтому я и попросил вас приехать в Париж. Он повезет вас на ужин. Постарайтесь быть в хорошей форме: ужинать вы будете у Поля Сен-Клода, моего босса. А теперь и вашего тоже. Я забегу завтра утречком, и вы мне все расскажете.
Я открыла чемодан и включила воду в ванной. Ванная напоминала гостиничную: мыло, шампуни, зубная щетка — все было запечатано в целлофан. Бедняга Сендстер в своем шикарном халате, наверное, возомнил себя не то Рупертом Мэрдоком, не то бароном Ротшильдом, но как хозяин дома понятия не имел, чем полагается встречать гостей; у него была масса вкуса, только плохого. Если фирма «Пуату» собирается платить мне за безделье, то в благодарность я хотя бы оформлю эту квартиру. Их кредитная карточка заранее жгла мне руки. В четверть девятого зазвонил телефон — Дармон попросил меня спуститься. Он ждал на тротуаре. Я заговорила с ним томным голосом опасной обольстительницы:
— Так, значит, я не очень красива, но умею заставить людей поверить в свою красоту? Ну а вы — вы не очень-то хитры, даже если ваши шавки уверяют вас в обратном. Не знаю, каковы ваши намерения, но хочу вас разочаровать: вы меня пока еще не заполучили.
Мое заявление его ничуть не обескуражило. Улыбнувшись, он поцеловал мне руку, обнял за талию и шепнул на ухо:
— Внешняя красота — это пустяк, сущий пустяк. Я по примеру классиков «предоставляю красивых женщин мужчинам, лишенным воображения». Избрать себе подругу за красоту — все равно что съесть птичку потому, что она сладко поет… Но я в любом случае нахожу вас восхитительной.
Его проникновенный голос и медленный ритм фраз идеально примиряли врожденный цинизм с благоприобретенной любезностью, и я, как всегда, покорилась очарованию этой насмешливой учтивости, в которой не было ни капли пошлости или вожделения, — в общем, она меня устраивала на все сто. Шофер открыл перед нами дверцу машины, и мы отправились на авеню Жоржа Манделя, к Полю и Клеманс. По дороге Дармон буквально стер их в порошок:
— На официальных приемах Поль утверждает, что их квартира принадлежит дирекции «Пуату», но это вранье. Он добился, чтобы ее записали на его имя. В газетных интервью он нахваливает себя как идеального хозяина своих рабочих, но это выглядит попросту издевательством. Стоит только посмотреть на меню Клеманс: она ест икру как зеленый горошек. Каждый месяц она выбрасывает на ветер суммы, которых хватило бы на прокорм целого предместья Сен-Сен-Дени.
Колонны, портики, статуи, затейливые цветочные гирлянды… Дом выглядел настоящим именинным тортом. Архитектор, наверное, извел на эти финтифлюшки целую гору мрамора и прочего камня. В вестибюле нужно было пройти через множество застекленных дверей красного дерева. Лифт из кованого железа в стиле «исторический памятник» вмещал не менее десяти человек. Настоящий апофеоз роскоши, одновременно чопорной, унылой и хвастливой, просто «Тысяча и одна ночь»! Дармон выбрал единственно возможный тип поведения — полностью игнорировать ее.
Дворецкий в белом фраке и белых перчатках принял у нас пальто и передал их дальше по инстанции, гардеробщикам. Второй дворецкий проводил нас в салон, для чего потребовалось пройти по километровому коридору с беломраморным полом в черных медальонах. Квартира была гигантских размеров, типа «там, где солнце никогда не заходит». В гостиной нас встретила Клеманс, светская и холодная, апатичная и учтивая, улыбающаяся и отрешенная, респектабельная до такой степени, что даже позволяла себе иногда пренебрегать правилами, которые обеспечивали ей, притом совершенно незаслуженно, эту сказочную жизнь. Из вежливости она упомянула нашу с ней встречу на приеме у Dior в Институте арабского мира, но таким безразличным тоном, что ее любезность прозвучала как стук ледяшки, упавшей наземь. Меня представили владельцу какого-то рекламного агентства и его жене, финансовому директору Генерального управления водными ресурсами и его половине, издателю дома «Альбен Мишель» и секс-бомбе, которая его сопровождала. Эта особа носила за всё про всё слабый намек на черную юбочку, а сверху что-то вроде прозрачной накидки того же цвета. Ее улыбка профессионального убийцы ясно гласила: «Осторожно, минное поле!» Среди всего этого старичья она выглядела приятным освежающим исключением. Я только мысленно помолилась, чтобы никто из присутствующих не сообщил ей, что я хозяйка модельного агентства, иначе не избежать мне танца живота.
Куда ни глянь, всюду сновали официанты. Один из них поднес мне шампанское в чаше размером с тазик, чем весьма удивил меня: в Париже уже десять лет пьют шампанское из высоких узких бокалов. Чтобы, упаси боже, не плеснуть на пол, я уселась на один из пяти (!) широких диванов гостиной. Она была просторна, как актовый зал, однако ее атмосфера дышала уютным, дремотным покоем. Комнату освещало великое множество ламп, но все они источали приглушенный или слегка тонированный свет. Стенные драпировки, изначально розовые или бежевые, выглядели так, будто их окунули в чай. Здесь царил искусно организованный беспорядок, а уж разложенные повсюду альбомы живописи можно было бы листать часами. Имелась тут и настоящая живопись — большая современная картина, стоявшая прямо на полу, прислоненная к комоду. Декоратор Сен-Клодов постарался на славу: этот салон, служивший для их презентации, создавал самый что ни на есть лестный автопортрет хозяев. Я сидела в приятном забытье, как вдруг ко мне подобралась красотка спутница издателя. У нее был ястребиный профиль и соответствующий характер.
— Обалдеть можно! Вы успели принюхаться к этой курице Клеманс? Она считает себя обязанной с ног до головы обливаться Guerlain, чтобы забыть про свою трудную жизнь в разъездах на «остине» между Franck & fils и Dalloyau.
Я была отнюдь не против слегка перемыть косточки хозяйке салона. Она, как и все мы, вела свой корабль по волнам денежного океана, но, в отличие от других, не довольствовалась малым, а стремилась урвать по максимуму. Дав волю глупой зависти, я внесла поправку: скорее легче представить Клеманс в магазинах Dior и Chanel, чем у Franck & fils. Юная хищница согласилась со мной.
— А вы только гляньте на свечи — они от Fauchon, а бокалы от Baccarat. Она покупает только известные марки. Ей не хватает вкуса понять, что вещи могут красивыми и без лейблов.
Ну и так далее. Она не скупилась на шпильки и никого не пощадила: ни Дармона («кажется, он ходит в министрах с тех пор, как я родилась на свет»), ни издателя («ему бы сделать липосакцию — только не жира, а самодовольства»), ни Поля («этот как опьянел от денег, так и не просыхает»)… Я не пожалела, что она удостоила меня беседы. Девочка была одета как для карнавала в Рио, но на этом торжественном съезде живых мертвецов только она и обещала хоть какое-то развлечение. Когда ее друг-издатель подошел к нам, чтобы вести ее к столу, Дармон представился ей и поздравил с тем, как отважно она носит такие прелестные декольте. Но красотку не так-то легко было смутить:
