Но зачем?

Ответ пришел быстро и был настолько очевиден, что Саймон даже удивился, что не понял этого сразу. Он прошел к столу и стал просматривать гору скопившейся корреспонденции. Наконец нашел бумажный квадратик, который искал. Сунув палец под восковую печать, сломал ее и прочел одну-единственную строчку, подчеркнутую дважды.

«Помолвка расторгнута. Нидэм».

Джорджиана позаботилась о том, чтобы его помолвка с Пенелопой не продлилась долго.

«Твой свадебный подарок уже на пути в Лондон», — вспомнились ее слова.

Она погубила себя, чтобы обеспечить ему счастье. И теперь ему остается только протянуть руку и взять его.

Осенний бал у Нортумберлендов был запланирован как последнее официальное событие сезона, прежде чем парламентская сессия закончится и светское общество упакует вещи и разъедется по своим загородным имениям до конца года. И сейчас в огромном холле собралось великое множество гостей — они передавали свои плащи и накидки слугам и направлялись к широкой роскошной лестнице, ведущей в бальный зал, где уже началось веселье. Здесь собралось все лондонское общество — даже невзирая на холодный проливной дождь. И Саймон не сомневался: если все пойдет по плану, то этот бал станет предметом толков и пересудов не только этого сезона, но и нескольких следующих.

К несчастью, он, похоже, оказался незваным гостем на празднике.

— Извините, ваша светлость, но герцог и герцогиня не принимают. — Дворецкий Нортумберленд-Хауса, которому была поручена неприятная миссия выпроводить Саймона, сообщил ему эту весть с легкой дрожью в голосе.

— Вы о чем? — проворчал гость.

Дворецкий попятился и пробормотал:

— Они не… — Он откашлялся. — Не принимают.

Саймон повернулся и взглянул на поток разодетых в пух и прах гостей, поднимавшихся по центральной лестнице в бальный зал.

— А как же все эти люди? — спросил он.

Слуга побледнел и отступил еще на шаг.

— Это… родственники, — пролепетал он.

Саймон подумал, что, наверное, следовало бы посочувствовать бедняге, которому, вероятно, никогда еще не приходилось отказывать герцогу. Но сейчас он был слишком раздражен.

— А музыка наверху? Она тоже для семейной встречи?

Слуга снова прочистил горло.

— Э… кх… Да, наверное.

Все было ясно: герцога Лейтона не пускали в Нортумберленд-Хаус, потому что его сестра родила ребенка вне брака. И имя Лейтонов теперь синоним скандала. Потребовалось меньше одного дня — и все приглашения на светские рауты, запланированные на предстоящие недели, были отозваны. Прямо-таки настоящая эпидемия отмен по всему Лондону.

Если бы и сегодня был какой-то другой день и другой бал, Саймон, возможно, сделал бы то, чего от него ждали, то есть ушел бы. Но сейчас здесь была Джулиана, поэтому он никак не мог уйти.

Взглянув на собеседника, он заявил:

— Что ж, полагаю, мне повезло. Ведь Нортумберленд — мой дальний родственник.

Саймон прошел мимо дворецкого и помчался вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Слуга бежал следом.

— Ваша светлость, вам нельзя туда!

На лестничной площадке Саймон обернулся.

— И как же ты намерен меня остановить, приятель?

— Но, ваша светлость… — Слуга в страхе умолк.

Саймон же обошел группу гостей и прошел в бальный зал. Осмотревшись, он почти сразу же увидел ее — его тянуло к ней как бабочку к огню. О, как же он скучал по ней, как жаждал ее близости, ее смеха, ее смелости… Он обожал ее и не мог без нее. Но она сейчас вальсировала с Аллендейлом.

Так что же делать? Может, подойти сейчас к ней, вырвать из рук графа и увезти?

Собственно, в этом-то и состоял план. Но следовало подождать.

Саймон прошел в зал, не сняв плаща, гости сейчас таращились на него в изумлении, а потом демонстративно отворачивались. Что ж, он и сам проделывал когда-то то же самое в подобных случаях. И он солгал бы себе, если бы сказал, что эти удары не были болезненными.

Но отношение к нему всех этих людей, еще несколько дней назад готовых лизать ему пятки, а теперь поворачивавшихся к нему спиной, не имело сейчас для него ни малейшего значения, главное — они расступались, освобождая ему дорогу к Джулиане. К его Джулиане.

Саймон сделал глубокий вдох и, отринув все условности и все то, чему его учили и что он сам всю жизнь проповедовал, направился прямиком в центр зала. Доказывая самому себе и всем окружающим, что Джулиана была права и что репутация — ничто в сравнении с любовью.

Аллендейл первый его увидел. И дружелюбная улыбка графа тотчас исчезла, сменившись изумлением. Он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Оркестр продолжал играть, когда Саймон приблизился к ним, и он услышал замешательство в голосе Джулианы, когда она спросила:

— Что случилось?

Голос ее был благословением — о, этот ее мелодичный итальянский акцент, как же он по нему соскучился!

Но Джулиане Саймон ничего не ответил — с ней он поговорит потом, когда они останутся наедине.

Повернувшись к графу, он произнес:

— Аллендейл, я забираю вашу партнершу.

Рот Бенедикта открылся, потом закрылся; и казалось, он силился вспомнить, как себя вести в такой ситуации. Наконец граф повернулся к Джулиане, как бы предоставляя выбор ей.

Саймон сделал то же самое, протянув девушке руку в перчатке.

— Джулиана, — сказал он, — мне бы ужасно хотелось вызвать сейчас скандал.

Она долго таращилась на руку, потом посмотрела ему в глаза. В ее глазах была невыносимая печаль. И он внезапно понял, каков будет ее ответ.

— Нет, — сказала она, покачав головой.

Он по-прежнему стоял перед ней с протянутой рукой, и Джулиана, вновь покачав головой, прошептала:

— Я не буду твоим скандалом. Не в этот раз.

Саймон увидел, как глаза ее заволокло пеленой слез.

А уже в следующее мгновение она повернулась и поспешила к выходу.

Саймон тотчас же понял, что произошло. Она оставляла его. Она его отвергла. Он перевел взгляд на Аллендейла. А тот тихо сказал:

— Как ты мог поступить так с ней?

Не успел смысл этих слов дойти до него, как Аллендейл тоже последовал к выходу.

Саймон смотрел им вслед, смотрел, как Джулиана спешит покинуть зал, а гости перед ней расступались. И он сделал то единственное, что мог сейчас придумать. Прокричал:

— Джулиана!..

Гости в изумлении ахнули после этого громогласного крика, совершенно неуместного в бальном зале, да и в любом другом подобном месте. Но ему было все равно. Герцог рванулся к выходу, но тут чья-то рука легла ему на плечо. Повернув голову, он увидел Ралстона. Тот удерживал его, а Саймон, вырываясь, снова прокричал на весь зал:

— Джулиана!

Тут она обернулась, и Саймон, увидев ее глаза цвета цейлонских сапфиров, сказал то единственное, что пришло в голову, то единственное, что имело сейчас значение. Вернее, не сказал, а прокричал:

— Я люблю тебя, Джулиана!

Ее прекрасное лицо тут же сморщилось, и слезы, которые она до сих пор сдерживала, заструились по щекам.

Развернувшись, она выбежала из зала. Аллендейл — следом за ней.

Саймон наконец-то вырвался из хватки Ралстона и поспешил за девушкой, намереваясь догнать ее. Намереваясь все исправить.

Оркестр же вновь заиграл, и на его пути внезапно оказались толпы гостей. Куда бы он ни повернулся, всюду были вальсирующие пары, мешающие ему добраться до выхода из зала. Однако никто из них не встречался с ним взглядом, никто не заговаривал с ним. Он наконец прорвался сквозь толпу, сбежал по лестнице и выскочил из дома. Джулианы уже не было — был один лишь проливной лондонский дождь.

И в эту минуту, вглядываясь во мглу, снова и снова вспоминая события нескольких последних минут, он почувствовал, как им овладевает страх. Он боялся, что потерял самое для него дорогое, потерял Джулиану.