— Что-то вроде этого, — неопределенно ответил Джеймс.

— Кларисса, сядь. — Изабелла Коллинз, дочь графа Тьюлейна, жена Роберта Коллинза, маркиза Уэстбриджа, с которым они давно жил и врозь, и горячо любимая мать Клариссы, сидевшая на обитом золотистой тканью диванчике, похлопала по креслу, которое стояло рядом.

— Мама, пожалуйста, — простонала Кларисса. Она стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу окна. Внизу, на улице Фонтен, безмятежно ходили люди, ничего не ведающие о волнениях, сотрясающих дом Клариссы и ее матери. — Как ты можешь оставаться такой спокойной?

— Я хочу есть и пить. Подойди ко мне и сядь, cherie[1].

Кларисса подняла голову и повернулась к матери, лицо которой было печальным и озабоченным.

— Мы в опасности, Бернар в опасности, — начала, она, садясь рядом с матерью и принимая от нее чашку с чаем. — Я была в его мастерской, в его доме, Бернара нигде нет.

— Даже в трактире? — шепотом спросила Изабелла.

Кларисса взяла еще один кусочек сахара и положила в чашку.

— Да, — мрачно ответила она, — и в трактире нет.

— Я уверена, что месье Сен-Мишель не хотел вмешивать тебя в это дело, — Изабелла успокаивающе похлопала Клариссу по руке, но ее темные глаза выдавали тревогу.

Кларисса со стуком поставила чашку на серебряный поднос, расплескав чай, часть которого пролилась на тарелку с печеньем.

— Но я замешана — мы оба замешаны, мама. Эти ужасные люди угрожали нам обоим. Не знаю откуда, но они знали, что я была там, — такое впечатление, будто они вели наблюдение за мастерской Бернара.

Изабелла задумчиво водила пальцем по краю чашки.

— Cherie, они не могли услышать твои шаги?

— Даже если услышали, как они узнали о тебе? — возразила Кларисса.

— У какой молодой женщины нет матери?

Будучи не в силах сидеть спокойно, Кларисса встала и беспокойно заходила по ковру.

— Мама, слишком много совпадений. Я не верю, что все это можно объяснить так просто.

Изабелла аккуратно поставила чашечку с блюдцем на поднос и кашлянула, прочищая горло.

— Кларисса, cherie, нет причин драматизировать случившееся.

— Напротив — дело не в том, что у меня разыгрались нервы, — возразила Кларисса. Сцепив руки за спиной, она ходила взад-вперед по комнате.

Она была напугана. Страх засел глубоко внутри ее, и на то были все основания. Однако поведение матери удивляло ее. Пока они не перебрались из Лондона во Францию, Изабелла была нежной матерью, любящей женой и надежным другом. Ее красота и обаяние дополнялись любовью, которую она изливала на тех, кому повезло сопутствовать ее жизни.

А потом выплыла наружу связь ее мужа с другой женщиной. Кто она, оставалось тайной для всех. Отец… Клариссы ничего не отрицал и не подтверждал, Но жизни семейства был нанесен невосполнимый урон. Изабелла замкнула свое сердце, ушла в себя, предпочтя существование без волнений, на безопасном удалении от всего, чем чревата светская жизнь.

Предательство отца ударило и по Клариссе, хотя она отреагировала на него иначе, чем мать. Она пришла в ярость. Она озлобилась. Она жаждала мщения.

Кларисса стала жертвой двойного предательства: ей пришлось разочароваться в самом важном человеке в ее жизни. Если отец открыл ей глаза на то, какими ненадежными были счастье и безопасность ее хорошо обустроенного мирка, Джеймс окончательно разрушил его. Джеймс Марлоу, младший сын барона Ричмонда, любовь всей ее жизни, разрушил ее мир точно так же, как ее отец разрушил мир Изабеллы.

— Моя дорогая, — сдержанно произнесла Изабелла, врываясь в мысли Клариссы. — Давай не будем снова ссориться из-за этого.

Кларисса перестала ходить по комнате, подошла к матери и опушилась перед ней на колени.

— Маман, мы разные, ты знаешь это так же хорошо, как и я. Любовь сделала тебя слабой, меня же — сильной. Я люблю Бернара, он стал мне в Париже и наставником, и лучшим другом. Я обязана ему столь многим, что вряд ли смогу когда-либо отплатить тем же. Вот почему я должна позаботиться о его безопасности. Я просто не могу заниматься ничем другим. Можешь ты это понять?

Изабелла взяла руку Клариссы и поцеловала, а потом, словно величайшее сокровище, прижала к своей щеке.

— Понимаю, моя дорогая. Но что мы можем сделать? Судя по всему, Сен-Мишель не хочет, чтобы ты ему помогала. Не забывай: ты всего лишь одна слабая женщина против трех негодяев. Много ли у тебя шансов?

— Ты права, — согласилась Кларисса, — хотя, возможно, они есть.

Если Джеймс и вынес что-либо из предыдущих посещений Парижа, то сформулировать это можно было бы так: жди неожиданностей. Бордель «Все и даже больше» относился как раз к разряду неожиданностей — он находился в центре Монмартра. Заведение это было куда помпезнее подобных домов в Лондоне, а то и всей Англии, как догадывался Джеймс.

Прекрасные женщины, поражавшие разнообразием роскошных форм и цвета кожи, прохаживались вокруг места, отведенного для застолий, большинство из них танцевали на сцене в разной степени оголенное, что придавало пикантность представлению. Полумрак и мили синего бархата, которыми были задрапированы все поверхности, создавали атмосферу жарких грез, а медленная ритмичная музыка — музыканты сидели вблизи танцующих — навевала мысли о занятиях, коим лучше предаваться за закрытыми дверьми.

Откуда-то появилась изящная женщина с пастушьим посохом в руках. На ней была белая, украшенная атласными анютиными глазками шляпка, из-под которой ниспадали длинные каштановые кудри, шелковые чулки, подвязки — и ничего больше. Ее попка была такой круглой и твердой, что Джеймсу немедленно захотелось куснуть ее. Он поскреб рукой подбородок и взглянул на агента «Монахов», сидящего напротив.

— Это проверка, да?

Мужчина, который представился Дюраном, не отводя глаз от сцены, издал в ответ неопределенный звук.

— Значит, так и есть, — пробормотал Джеймс, одним глотком покончив с бренди. Он предполагал, что потеря изумрудов пошатнет его положение в организации. Так и случилось. Хуже того: ему предстояло встретиться с неким человеком рангом выше Дюрана, который, насколько мог судить Джеймс, находился где-то на середине иерархической лестницы. Это означало, что Джеймс продвинулся дальше Мореля, но все же ему не настолько доверяют, чтобы он мог встретиться лицом к лицу с главарем.

В течение двух последних дней он, как ему было приказано, посещал разные бары, парки, а теперь вот и бордель «Все и даже больше». Каждый раз новый агент расспрашивал его о том, как были утрачены изумруды, без сомнения пытаясь поймать на лжи. Джеймсу это ничем не грозило, лгать стало для него так же естественно, как дышать, но все же это угнетало. Он знал, что изумруды нигде не всплывут, ими не будут торговать, но «монахи» оказались подозрительнее и подготовленнее, чем поначалу представлялось «коринфянам».

Джеймс подозревал, что ему собираются поручить нечто важное. Он только не знал, что могло быть важным для «Монахов».

— А последний изумруд? — спросил Дюран, не отрывая тусклого взгляда от сцены.

Джеймс снова взглянул на невыразительное лицо собеседника.

— Насколько мне известно, он попал к «коринфянам», если только Диксон не переиграл их.

Дюран взял со стола богато украшенную табакерку, открыл ее и положил щепотку в свой крючковатый нос.

— Для вас это не имеет значения.

Пастушка начала раскачиваться под музыку, выгибая спину.

— Ладно, Дюран. Давайте к делу. Чем я могу возместить потерю изумрудов?

— Наконец-то о деле, — буркнул Дюран, бросая табакерку на стол.

Джеймсу приписывали множество качеств. Терпение к ним не относилось. Он никогда не выбирал слова, и последний час, проведенный в обществе Дюрана, не побудил его изменить своей привычке. Однако он выжидал, когда заговорит сидевший напротив, занимая себя мыслями о пастушке.

— Есть один богатый канадец, который грезит пробиться в ряды британской аристократии, — начал Дюран, снова уставившись на танцующих девушек. Он непременно хочет, чтобы некий парижский художник написал портрет его дочери, — видимо, это важно для него, так?