Беннетт добродушно хлопнул Джеймса по спине и рассмеялся.

— Вы мне нравитесь, Ругье, — дружелюбно сказал он. — Банковское дело — мой бизнес, это так. Он позволил мне иметь все это, — Беннетт широким жестом словно охватил весь Кенвуд-Хаус. — А охота — моя страсть.

Они прошли через портретную галерею — десятки английских аристократов смотрели на них с величественным равнодушием.

Вскоре Беннетт остановился и огляделся, после чего сделал Джеймсу и Клариссе знак следовать за ним в холл направо. Они прошли еще пять комнат, прежде чем банкир неуверенно остановился перед дубовой дверью. Он толкнул ее — за ней оказался массивный письменный стол красного дерева и три кожаных кресла.

— Ну вот, — воскликнул он, шагнув внутрь, и, обойдя письменный стол, устремился к месту, где на столике выстроились изящные графины, хрустальные бокалы и стаканы.

Джеймс устроился в одном из кресел, которое оказалось очень мягким и гостеприимным. Кларисса опустилась в другое кресло.

— Не скажу, чтобы у меня был опыт в этой сфере, — начал Джеймс, наблюдая, как Беннетт наливает в бокалы бренди и как в них плещется янтарная жидкость, — но ворочать каждый день огромными суммами денег не может быть скучным занятием.

Беннетт подал Джеймсу и Клариссе их бокалы, взял свой, сел за стол и вздохнул:

— Казалось бы, так, Ругье, казалось бы, так.

Он сделал большой глоток и от удовольствия закрыл глаза.

— И для некоторых это так и есть — для моего отца, например. Но есть вещи куда более значимые, чем деньги. Мое присутствие здесь, в Англии, подтверждает это.

— Pourquoi?[2] — поинтересовалась Кларисса и пригубила бренди.

Беннетт следующим глотком осушил свой бокал и потянулся к графину, чтобы снова наполнить.

— Ну, я предпочел бы быть дома, в Галифаксе. Но, если верить Айрис, сейчас нужен англичанин. Между нами говоря, не из-за денег, она могла бы выйти за Джорджа Фицбрука, на что и надеялись мы с ее матерью.

— Понимаю. То есть я должна благодарить вашу дочь за свое присутствие здесь.

В голосе Клариссы Джеймс отметил обличительные нотки, но Беннетт, судя по всему, этого не заметил.

Их хозяин издал возглас неудовольствия.

— Полностью. Девочка начиталась волшебных сказок — вот почему вы здесь. Нет, не посчитайте, что я не рад вас здесь видеть, скорее наоборот. Мне повезло, что я случайно повстречал у Пембрука лорда Мейхью. Меня все уверяли, что вы слишком заняты, чтобы приехать сюда. Только Мейхью говорил обратное.

Джеймс смаковал бренди, удерживая его на языке, и обдумывал новую информацию. Ничто в поведении Беннетта не указывало на то, что он знает о существовании «Монахов», но он упомянул Мейхью, а это могло быть ниточкой, за которую стоило потянуть.

— Я обидел вас, не так ли? — спросил Беннетт Клариссу, и было видно, что он обеспокоен. — Айрис говорит, что я самый большой невежа во всей Канаде, но я надеялся, что здесь не приобрету такую известность.

Он ослепительно улыбнулся.

Кларисса колебалась, и Джеймс напрягся. Они не могли позволить себе оскорбить Беннетта в самом начале игры.

— Non, мистер Беннетт, никакой обиды, — ответила Кларисса и сопроводила свой ответ большим глотком бренди.

— Я опьянела, да? — спросила Кларисса, когда Джеймс вел ее по лестнице. Ей казалось, что ее тело стало тяжелым как свинец, каждый шаг требовал неимоверных усилий.

Джеймс крепче обхватил ее за талию.

— Ради Бога, говорите тише. Не надо кричать.

Кларисса не могла сообразить, о чем он толкует. Она едва слышала его, тем более себя. Она не протестовала и позволила отвести себя в спальню и усадить в кресло у камина.

— Хорош-ш… — не сумела закончить слово Кларисса.

— Да, — ответил Джеймс, стоя над ней и уперев руки в бока. — Вы опьянели.

— Сильно навеселе? — Кларисса безуспешно пыталась закинуть ногу на ногу.

— Да.

— Совсем пьяная?

Джеймс кивнул, подтверждая ее слова, потом опустился перед ней на колени и потянул за узел шейного платка.

— Пьяная как зюзя? — спросила Кларисса. — Хотя должна признать, что я совсем не понимаю этого выражения. И «навеселе» не понимаю, но «как зюзя» уж совсем ни на что не похоже.

Он не обращал внимания на ее лепет и молча раздевал ее с отчужденной педантичностью.

Клариссу это раздражало. Даже пребывая в таком плачевном состоянии, она понимала, что ее возмущал не тот факт, что он раздевал ее. Нет, ее возмущало то, что он казался абсолютно равнодушным к ней.

— Должна сказать, — начала она, приподнимаясь, потому что он стаскивал с нее рубашку, - это совсем не похоже на то время, когда вы специально наливали мне слишком много шампанского.

Его пальцы замерли, пуговица застряла в петле на полпути.

— Кларисса, если мне не изменяет память, вы выпили два бокала, и это вы стащили шампанское у родителей, когда у них был и гости.

— Два бокала, и все? — Кларисса смотрела, как Джеймс управляется с ее пуговицами. — Разве не тогда мы в первый раз занялись любовью?

Он высвободил из рукава одну ее руку, потом другую и бросил рубашку на пол.

— Кларисса, нам нужно говорить об этом? — Его голос звучал угрюмо и непреклонно.

Он присел, чтобы снять с нее сапоги, и легко стянул сначала один, потом другой.

— Я любила вас, вы знаете. — Кларисса не собиралась произносить это вслух, но судя по тому, как резко Джеймс вскочил на ноги, она это сделала. — Больше, чем кого-либо до нашей встречи и после нее. Вам не нужно было заботиться о шампанском. Я сама хотела…

Джеймс приподнял Клариссу, поставил перед собой на ноги и начал разматывать полоску ткани вокруг ее груди.

— Кларисса, вы пьяны. Вы не знаете, что говорите.

Она схватила его за руки, чтобы хранить равновесие, и посмотрела ему в глаза.

— И вот что получилось в результате полета фантазии испорченной молодой женщины — мы оказались вместе, несмотря ни на что.

— Кларисса… — умолял он хриплым голосом, заканчивая разматывать бандаж. С трудом отцепив ее руки, он смотрел на нее потемневшими глазами. — Нет смысла вспоминать прошлое.

Она закрыла глаза и покачивалась, испытывая облегчение оттого, что можно свободно дышать. Джеймс обнял ее и прижал к себе, его руки оказались на ее голой груди. Кларисса положила на них свои руки.

— Я думала, вы тоже хотите меня. Как я могла так ошибаться?

Кларисса открыла глаза, посмотрела на него, и у нее перехватило дыхание от того, что она прочитала на его лице. Ему тоже было больно, боль сидела глубоко в его сердце, но она не замечала этого, потому что он прятал ее.

А потом он жестко поцеловал ее, впившись в губы, потому что ему хотелось большего. Его язык с такой силой понуждал ее губы раскрыться, что это и испугало Клариссу, и взволновало. Он подхватил ее на руки — она почувствовала их силу. Она обвивала руками его шею, прижималась голой грудью к его груди и с ответной страстью не давала разомкнуться их губам все то время, пока Джеймс шел к кровати.

И тут он подбросил ее в воздух, и она приземлилась, распростершись на мягком упругом ложе.

— Доброй ночи, Кларисса, — медленно проговорил он, тяжело дыша.

Голова у нее кружилась, и она закрыла глаза, уверенная, что плохо расслышала. Но когда она снова открыла глаза, он исчез. Она была одна в очень красивой голубой комнате.

Когда Кларисса начинала делать наброски, она ощущала себя всевидящей, но невидимой. Несколькими быстрыми движениями угольного карандаша она извлекала правду в те краткие моменты, когда натура открывалась ей, пока та не успевала спрятать свою сущность. Красота, настоящая красота часто была суровой и грубой. Она находила такую красоту в торговцах рыбой, пытающихся всучить свой дурно пахнущий товар, в проститутках, предлагающих себя на грязных городских улицах. Была ли это сценка с соседской кошкой, греющейся на солнце, или с усталыми няньками в парке и их орущими подопечными — художнику, который жил внутри Клариссы, каждая частица жизни дарила озарение, Кларисса любила акт творения. Но еще больше ей нравилось постепенно познавать внутреннюю суть людей. Может быть, она жаждала понимания, потому что сама почти не умела скрывать свои чувства и прятаться от других. Эмоции бурлили в ней и обнаруживали себя при малейшем толчке. Сдерживать свою природную открытость было для Клариссы так же противоестественно, как если бы она оказалась в Индии и стала слоном. Любознательность, стремление открывать новое, понимать окружающий мир усиливали ее страстность и побуждали вновь и вновь исследовать жизнь с помощью своего искусства.