– Нам не нужен брак... Все это ненужная рухлядь, дань традиции... – Она посмотрела на него с таким отвращением, что ему стало как-то не по себе. – Все, что нам нужно, это то, чем мы обладаем ныне. Когда это есть – это есть. Когда этого нет – этого нет. Понимаешь?

Подобное Берни слышал от нее впервые. Он никак не мог понять, что же могло произойти.

– И сколько же это может длиться?

– День... Неделю... – Она пожала плечами. – Какая разница? Какое это может иметь значение? Кольцо с алмазом здесь не поможет.

– Ну что ж, тогда прошу прощения. – Внезапно озлившись, он захлопнул шкатулку и швырнул ее в один из ящиков стола. – Прошу прощения за то, что поступил как истый буржуа. Все Скарсдейл, понимаешь...

Она взглянула на него так, будто видела впервые.

– Я и понятия не имела, что ты придаешь этому такое значение. – Шила озадаченно смотрела на него, словно пытаясь припомнить его имя. – Я думала, ты все понимаешь как надо... – Она уселась на диван. Берни подошел к окну и, вздохнув, повернулся к ней.

– Нет. Сказать честно? Я вообще ничего не понимаю. Мы спим друг с другом вот уже год. По сути, мы живем вместе, и в Европе в прошлом году мы тоже были вместе. Как по-твоему – что это? Случайная связь?

Сам он относился к этому иначе, пусть ему и был всего двадцать один год.

– Ой, давай только не будем оперировать устаревшими категориями.

Она встала с дивана и потянулась, всем своим видом показывая, что изнывает от скуки. Берни заметил, что на ней нет бюстгальтера, и понял, что может простить ей все.

– Может быть, я поспешил? – Он с надеждой смотрел на Шилу, чувствуя непреодолимое влечение к ней и одновременно презирая себя за это. – Может, должно пройти какое-то время?

Она отрицательно покачала головой и без обычного поцелуя направилась к двери.

– Чего я никогда не хотела, так это выходить замуж, Берни. Это не для меня. После того, как мы получим дипломы, я отправлюсь в Калифорнию... Хочу немного развеяться.

Он вдруг представил Шилу... в коммуне хиппи.

– Что значит «развеяться»? Вечно же так жить не будешь.

Улыбнувшись, она пожала плечами.

– И тем не менее сейчас я хочу именно этого. – Взгляды их встретились. – В любом случае, за колечко спасибо.

Она еле слышно прикрыла за собой дверь, оставив его в темной комнате наедине с самим собой. А ведь он так любил ее... По крайней мере, сам он в этом ни минуты не сомневался. На что он никогда не обращал внимания, так это на ее манеру выказывать полнейшее равнодушие к чувствам других. Он вспомнил, как она разговаривала со своими родителями. Ей было глубоко безразлично, что они думают или чувствуют, поэтому она искренне удивлялась тому, что он, Берни, звонит старикам или перед поездкой домой покупает подарок матери. В день рождения Шилы он послал ей цветы, и она подняла его на смех – он вспомнил об этом только сейчас. Может быть, ей плевать на всех, в том числе и на него? Она просто развлекается, делает то, что ей нравится. До этой самой минуты все в их отношениях устраивало ее, когда же он подарил ей обручальное кольцо, она вдруг испугалась. Он лежал в темноте, думая о ней... Сердце его обратилось в камень.

С той поры все пошло как-то наперекосяк. Она стала заниматься в группе расширения сознания, где то и дело проходили коллективные обсуждения ее отношений с Берни. Возвращаясь домой, она едва ли не ежеминутно корила Берни за его ценности и его цели. Теперь ей не нравилось и то, как он говорит с нею.

– Не надо говорить со мной как с ребенком! Черт возьми, я ведь женщина! Вся эта твоя бравада гроша ломаного не стоит! Сплошная показуха! Я такая же сообразительная, как ты, и оценки у меня не хуже твоих – понял? Одного-единственного органа не хватает, чтобы стать такой же, как ты, – ну и что из того?

Он ужаснулся еще больше, когда Шила оставила балет. Она продолжала заниматься русским, но теперь больше всего на свете ее занимала личность Че Гевары. Она ходила в огромных походных ботинках и покупала тряпки в армейской лавке. Больше всего ей нравилось щеголять в надетой на голое тело мужской нижней рубахе, через которую просвечивали ее темные соски. Берни поймал себя на том, что ему стало неудобно ходить по улицам рядом с нею.

– Ты это серьезно? – спросила она изумленно, когда он сообщил ей о своем желании пойти на выпускной вечер, пусть тот и был старомодным дурацким действом. Память о нем следовало сберечь для других времен – этот его аргумент подействовал, и Шила решила пойти вместе с ним. В канун вечера она появилась в его комнате одетой в солдатскую робу, из-под которой виднелась драная красная майка. Ее грубые, под стать армейским, ботинки были выкрашены золотой краской. Шила, смеясь, называла их «своими новыми бальными туфельками». Сам Берни был одет в белый смокинг, купленный отцом в «Брукс бразерс», который как нельзя лучше шел к его рыжеватым волосам, зеленым глазам и смугловатому от легкого загара лицу. Шила же выглядела достаточно нелепо.

– Тем ребятам, которые относятся к этому делу серьезно, твой вид покажется оскорбительным. Если уж туда идти, то надо и одеваться соответственно.

– Бога ради, оставь ты эти свои разговоры. – Она плюхнулась на диван, всем своим видом выражая презрение. – Ты стал похожим на лорда Фаунтлероя. Надо бы рассказать об этом нашей группе. Интересно, что они об этом скажут.

– Плевать я хотел на твою группу!

Впервые за все время общения с Шилой он потерял контроль над собой. Она лежала на диване, покачивая своими золотыми ботинками и изумленно взирая на него.

– Оторви свой зад от дивана и пойди переоденься!

– Да пошел ты...

– Я серьезно, Шила. В этой одежде ты туда не пойдешь.

– А вот возьму и пойду.

– Нет, не пойдешь.

– Тогда и ты не пойдешь.

Он на мгновение застыл, но тут же решительно направился к двери.

– Нет. Я все же пойду. Но пойду один.

– Счастливо.

Она сделала ему ручкой, и он вне себя от ярости вышел из комнаты. Танцевать ему на вечере было не с кем, он торчал в зале разве что из принципа. Вечер был окончательно испорчен. Нечто подобное случилось и на церемонии вручения дипломов, в довершение всего свидетельницей происходившего там стала мать Берни. После того как Шила поднялась на сцену и ей вручили диплом, она повернулась к залу и обратилась к собравшимся с краткой речью о том, как бессмысленны символические установления истеблишмента в мире, где права женщин попираются. Посему она не может не протестовать против шовинизма, царящего в Мичиганском университете. После этого на глазах пораженной публики она разорвала свой диплом, отчего Берни едва не заплакал. Что он мог сказать матери теперь? С Шилой говорить тоже было не о чем, это он понял тем же вечером, когда они стали собирать вещи. О чувствах, испытанных им в зале, лучше было молчать, он мог наговорить лишнего. Она молча доставала из ящиков свои вещи. Этим вечером его родители ужинали с друзьями в отеле, он собирался присоединиться к ним утром, чтобы отметить факт окончания университета, после чего все они должны были вернуться в Нью-Йорк. Он печально посмотрел на Шилу. Последние полтора года казались прожитыми зря. Вот уже несколько недель они с Шилой не могли найти общего языка. Но он никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что у них все кончено, хотя одновременно с этим собирался прокатиться по Европе совсем не с ней, а с родителями. Берни никак не мог понять – как она, такая страстная в постели, умудряется быть такой бесчувственной во всем остальном. Эта странность поражала его с первого дня их знакомства. Впрочем, он слишком любил ее для того, чтобы обращать внимание на подобные вещи... Первой молчание нарушила Шила:

– Завтра вечером я улетаю в Калифорнию.

Берни пораженно замер.

– Разве твои родители... не хотят увидеть тебя?

Она улыбнулась и бросила в дорожную сумку связку носков.

– Ясное дело, хотят.

Она пожала плечиками, и ему вдруг захотелось влепить ей пощечину. Он ведь действительно любил ее... хотел жениться на ней... она же все это время думала только о себе. Большего эгоцентрика, чем она, встречать ему еще не доводилось.