За этот месяц была лишь пара таких моментов, когда я останавливала его руку, двигающуюся дальше, чем мне хотелось. Дважды – в его доме, когда вечерами пятницы мы валялись на его кровати так близко друг к другу, что это казалось неизбежным. Еще раз – в машине, припаркованной у озера, когда на улице было холодно. Тогда он резко отстранился от меня, покачав головой в темноте. Непросто было не только ему, для меня все тоже становилось сложнее и сложнее.

- Ты любишь его? – спросила Скарлетт, когда я рассказала я о последнем случае. Мы с подругой сидели на скамейке возле «У Милтона», пили томатный сок и хрустели чипсами.

- Да, - Я никогда не говорила этого, но это было правдой.

- А он? Он любит тебя?

- Д-да, - ответила я, чуть запнувшись. Положительный ответ не сработал. Скарлетт отставила в сторону коробочку с соком.

- Он говорил тебе это?

- Нет. Ну, не совсем.

Подруга выпрямилась, ни говоря ни слова. Судя по всему, она составила свое мнение.

- Но это же такое клише, - затараторила я. – В смысле: «Ты меня любишь?» - как будто играет роль во всём на свете. Как будто, если он сказал это, я должна с ним переспать, а если нет – то не должна.

- Он этого не говорил, - повторила Скарлетт. – Все, что я могу сказать – я надеюсь, что ты все же услышишь это, прежде чем решишь двигаться дальше.

- Это всего лишь три слова, - я закинула в рот последние ломтики картошки. – Многие люди спят вместе, не говоря друг другу «Я люблю тебя»

Скарлетт подтянула колени к груди, насколько это было возможно с ее животом.

- Не такие люди, как мы, Галлея. Не такие.

Моя мама, всегда с большой серьезностью подходящая ко всем делам, была абсолютным фанатиком организации праздников. В нашем доме Рождество начиналось в ту же секунду, когда был съеден последний кусочек угощения на День благодарения, а елка, украшенная слишком большим количеством игрушек, не убиралась до Нового года. Это доводило папу, который называл себя рождественским атеистом, буквально до истерики. Если бы все зависело от него, елка убиралась бы через десять секунд после торжественного открытия подарков, хотя я подозреваю, что, если бы у папы был выбор, никакой елки в нашем доме вообще бы не ставилось. Мы бы просто отдали друг другу подарки в тех упаковках, в каких они пришли (пакеты из магазинов или почтовая бумага), съели бы праздничный ужин, а потом смотрели футбол по телевизору. Но, женившись на маме, которая с детства обожала Рождество и Новый год не меньше Дней рождений, он распрощался с этим спокойным и уютным сценарием.

Я думала, что события с бабушкой Галлеей сделают праздник чуть менее важным, ну или, по крайней мере, отвлекут маму – но я ошиблась. Для нее по-прежнему не было ничего важнее, чем Лучшее Рождество, Что У Нас Когда-либо Было. Когда мы вернулись домой из Буффало, она еще двадцать четыре часа не задумывалась о предстоящих праздниках, но уже на следующий день подготовка шла полным ходом.

- Нам нужно купить елку, - объявила мама вечером четвертого декабря, когда мы как раз сидели за ужином. – Думаю, сегодня будет отличным вариантом. Будет здорово сделать что-то всем вместе.

Папа изобразил на лице традиционное Рождественское Недовольство, которое заключалось в сочетании закатывания глаз и тяжелого вздоха. Это было его личной праздничной традицией.

- У меня много уроков, - применила я свое стандартное оправдание, и папа пнул меня под столом. Если он едет, значит, еду и я.

Выбор елок был огромным, так что мама добрых полчаса бродила между деревьями по морозу в поисках Идеальной Рождественской Елки. Я осталась возле машины, а папа покорно ходил за ней по пятам, широко зевая время от времени. Снова заиграла проклятая рождественская песня, которая уже навязла у меня в зубах, и которую я узнавала уже по первым нотам.

- Привет, Галлея! – я обернулась и увидела Элизабет Гандерсон, стоящую возле меня, держа за руку маленькую девочку в тяжелом зимнем пальто и розовых валеночках. У них были практически одинаковые лица и волосы одного цвета. В последнее время я не так уж часто видела Элизабет – после того скандала с ее парнем и лучшей подругой, она не ходила в школу несколько недель, из-за «операции по удалению аппендикса», а по школе гуляли слухи, что у нее случился нервный срыв, но подтверждения этому не было.

- Привет, Элизабет, - вежливо улыбнулась я. Мне не хотелось разговаривать с ней, но и грубить тоже не стоило.

- Лизабет, я хочу посмотреть на омелы, - пропищала маленькая девочка, дергая Элизабет за руку. – Пошли!

- Одну минуту, Эми, - прохладно отозвалась Элизабет, крепко держа ее за руку. Девочка надулась. – Ну, Галлея, как у тебя дела?

- Неплохо. Вот, выбираем елку с родителями.

- Да, мы тоже, - она посмотрела Эми, которая отпустила ее руку и сейчас крутилась возле ее ног. – Как там Мэйкон?

- Хорошо, - ответила я так холодно, как только могла, глядя на розовые валеночки Эми.

- Я часто видела его у Ретты, - сказала Элизабет. – Ты же знаешь, Ретту, верно?

Правильный ответ был, разумеется:

- Конечно.

- Тебя я с ним не видела, решила, что просто пропустила, - она откинула волосы назад классическим жестом Элизабет Гандерсон, и я практически представила ее форму болельщицы, высокие прыжки и махи помпонами. – Ты же знаешь, после того, как мы с Маком расстались, я проводила там много времени.

- Это плохо, - сказала я. – Насчет тебя и Мака.

- Да, - ее дыхание вырывалось в небольшими облачками пара. – Мэйкон был таким вежливым, он понимает все об этом. Тебе повезло быть с ним.

Я наблюдала за ней, забыв на мгновение о том, что собиралась быть дружелюбно-холодной. Я пыталась прочитать то, что написано в ее глазах, то, что она пыталась скрыть за своими словами. Что же там произошло у Ретты, в месте, о котором я никогда раньше не слышала? Элизабет Гандерсон, естественно, никогда не была наказана, ее жизнь не контролировалась ее матерью. Элизабет Гандерсон могла ходить, куда угодно.

- Элизабет! – мы обе оглянулись и увидели высокого мужчину, стоящего рядом с БМВ с елкой наперевес. Мотор машины уже был заведен. – Милая, поехали. Эми, иди сюда.

- Ладно, - она снова посмотрела на меня, когда Эми понеслась к машине, - думаю, увидимся завтра в классе, верно?

- Да.

Она помахала, словно мы были подругами, и отец открыл дверь машины для нее. Когда они отъезжали, свет фар не секунду ослепил меня, и я не знала наверняка, смотрит ли она на меня.

- Мы нашли! – услышала я веселый голос мамы. – Она просто совершенна, и это замечательно, потому что твой отец уже начал терять терпение.

- Ну и хорошо, - отозвалась я.

- Это была твоя подружка из школы? – поинтересовалась мама, глядя вслед машине Элизабет.

- Нет, - пробормотала я. Рождественское Бормотание.

- А я знаю ее?

- Нет, - громче сказала я. Она считает, что знает всех вокруг. – Я ее ненавижу

Мама отступила на шаг, глядя в мое лицо. Понятно, она пыталась прочитать мои мысли, как заправский психотерапевт.

- Ненавидишь, - повторила она. – Почему же?

- Просто так, - теперь я уже жалела, что вообще заговорила об этом.

- Ладно, вот это чертово дерево, - к нам подошел папа с елкой на плече. Его голос, знакомый многим по радио, заставлял людей оборачиваться. Я отскочила в сторону, чтобы не быть наколотой на иголки. - Самое лучшее из всех, как полагает наша мама, - он отвесил шутливый поклон в ее сторону.

- Поехали домой, - предложила мама, все еще наблюдая за мной сквозь еловые ветви. Можно подумать, она никогда раньше не слышала, чтобы я ненавидела кого-то. – Уже поздно.

- Согласен. Если нам повезет, мы сможем разместить ее в багажнике и на заднем сиденье.

Они стали ходить вокруг машины с елкой, а я забралась внутрь, захлопнув дверь сильнее, чем следовало бы. Ненавидела я Элизабет Гандерсон , сам факт того, что бог дал мне девственность, которую следовало потерять, или Рождество – оставалось загадкой. В сентябре я сказала Скарлетт, что Мэйкону подойдет кто-нибудь вроде Элизабет, и, возможно, я была права. Я была не готова думать о другом: о том, например, что не только я некрасиво поступала с Мэйконом, но и он со мной. Может, другая девчонка не мучалась бы этими сомнениями, но для кого-то вроде меня это было нелегко.