«Под бременем всякой утраты…» Под бременем всякой утраты, Под тяжестью всякой вины Мне видятся южные штаты — Еще до Гражданской войны. Люблю нерушимость порядка, Чепцы и шкатулки старух, Молитвенник, пахнущий сладко, Вечерние чтения вслух. Мне нравятся эти южанки, Кумиры друзей и врагов, Пожизненные каторжанки Старинных своих очагов. Все эти О’Хары из Тары, — И кажется бунту сродни Покорность, с которой удары Судьбы принимают они. Мне ведома эта повадка — Терпение, честь, прямота, — И эта ехидная складка Решительно сжатого рта. Я тоже из этой породы, Мне дороги утварь и снедь, Я тоже не знаю свободы, Помимо свободы терпеть. Когда твоя рать полукружьем Мне застила весь окоем, Я только твоим же оружьем Сражался на поле твоем. И буду стареть понемногу, И, может быть, скоро пойму, Что только в покорности Богу И кроется вызов ему. Свежесть Бабах! из логова германских гадов Слышны разрывы рвущих их снарядов, И свист ужасный воздух наполняет, Куски кровавых гуннов в нем летают. Эдвард Стритер (пер. И. Л.) Люблю тебя, военная диорама, Сокровище приморского городка, Чей порт – давно уже свалка стального хлама, Из гордости не списанного пока. Мундир пригнан, усы скобкой, и все лица Красны от храбрости и счастья, как от вина. На горизонте восходит солнце Аустерлица, На правом фланге видны флеши Бородина. Люблю воинственную живость, точней – свежесть. Развернутый строй, люблю твой строгий, стройный вид. Швед, русский, немец – колет, рубит, скрежет, И даже жид чего-то такое норовит. Гудит барабан, и флейта в ответ свистит и дразнится. Исход батальи висит на нитке ее свистка. – Скажи, сестра, я буду жить? – Какая разница, Зато взгляни, какой пейзаж! – говорит сестра. Пейзаж – праздник: круглы, упруги дымки пушек. Кого-то режет бодрый медик Пирогов. Он призывает послать врагу свинцовых плюшек И начиненных горючей смесью пирогов. На правом фланге стоит Суворов дефис Нахимов, Сквозь зубы Жуков дефис Кутузов ему грубит, По центру кадра стоит де Толли и, плащ накинув, О чем-то спорит с Багратионом, но тот убит. Гремит гулко, орет браво, трещит сухо. Японцы в шоке. Отряд китайцев бежит вспять. Бабах слева! бабах справа! Хлестнул ухо Выстрел, и тут же ему в ответ хлестнули пять. На первом плане мы видим подвиг вахмистра Добченко: Фуражка сбита, грудь открыта, в крови рот. В чем заключался подвиг – забыто, и это, в общем-то, Не умаляет заслуг героя. Наоборот. На среднем плане мы видим прорыв батареи Тушина, Тушин сидит, пушки забыв, фляжку открыв. Поскольку турецкая оборона и так разрушена, Он отказался их добивать, и это прорыв. На заднем плане легко видеть сестру Тату — Правее флешей Бородина, левей скирд. Она под вражеским огнем дает солдату: Один считает, что наркоз, другой – что спирт. Вдали – море, лазурь зыби, песок пляжей, Фрегат «Страшный» идет в гавань: пробит ют. Эсминец «Наш» таранит бок миноносцу «Вражий», А крейсер «Грек» идет ко дну, и все поют. Свежесть сражения! Праздник войны! Азарт свободы! Какой блеск, какой густой голубой цвет! Курортники делают ставки, пьют воды. Правее вы можете видеть бар «Корвет». Там к вашим услугам охра, лазурь, белила, Кровь с молоком, текила, кола, квас, Гибель Помпеи, взятие Зимнего, штурм Берлина, Битва за Рим: в конечном итоге все для вас. Вот так, бывало, зимой, утром, пока молод, Выходишь из дома возлюбленной налегке — И свежесть смерти, стерильный стальной холод Пройдет, как бритва, по шее и по щеке. «Пинь-пинь-тарарах!» – звучит на ветке. Где твое жало, Где твоя строгость, строгая госпожа? Все уже было, а этого не бывало. Жизнь – духота. Смерть будет нам свежа. Счастья не будет Олененок гордо ощутил Между двух ушей два бугорка, А лисенок притащил в нору Мышь, которую он сам поймал. Г. Демыкина Музыка, складывай ноты, захлопывай папку, Прячь свою скрипку, в прихожей отыскивай шляпку. Ветер по лужам бежит и апрельскую крутит Пыль по асфальту подсохшему. Счастья не будет. Счастья не будет. Винить никого не пристало. Влажная глина застыла и формою стала, Стебель твердеет, стволом становясь лучевидным. Нам ли с тобой ужасаться вещам очевидным? Будет тревожно, восторженно, сладко, свободно, Будет томительно, радостно – все, что угодно: Счастья не будет. Оставь ожиданья подросткам. Нынешний возраст подобен гаданию с воском: Жаркий, в воде застывает, и плачет гадалка. Миг между жизнью и смертью – умрешь, и не жалко — Больше не будет единственным нашим соблазном. Сделался разум стоглазым. Беда несогласным: Будут метаться, за грань порываться без толку — Жизнь наша будет подглядывать в каждую щелку. Воск затвердел, не давая прямого ответа. Счастья не будет. Да, может, и к лучшему это. Вольному воля. Один предается восторгам Эроса; кто-то политикой, кто-то Востоком Тщится заполнить пустоты. Никто не осудит. Мы-то с тобой уже знаем, что счастья не будет. Век наш вошел в колею, равнодушный к расчетам. Мы-то не станем просить послаблений, – а что там Бьется, трепещет, не зная, не видя предела, — Страх ли, надежда ли, – наше интимное дело. Щебень щебечет, и чавкает грязь под стопою. Чет или нечет – не нам обижаться с тобою. Желтый трамвай дребезжанием улицу будит. Пахнет весной, мое солнышко. Счастья не будет. |
