2. «Осень пахнет сильной переменой…» Осень пахнет сильной переменой — И вовне, и хуже, что во мне. Школьникам эпохи безвременной Хочется погибнуть на войне. Мечется душа моя, как будто Стыдно ей привычного жилья. Жаль, что не дотягивать до бунта Не умеем Родина и я. Надо бы меняться по полшага, Чтобы не обваливаться враз. Всякий раз взрывается полшара, Как терпенье кончится у нас. Все молчит в оцепененье чудном. Кастор с братом дремлют на посту. Гастарбайтер с гаденьким прищуром Выметает ломкую листву. Августейший воздух загустевший Разгоняет пришлая метла, Разметая в жизни опустевшей Место, чтобы сжечь ее дотла. Будет все, как водится при взрыве — Зов сирены, паника родни, Зимние, голодные и злые, Оловом окрашенные дни. Но зато рассвета багряница, Оторопь сучья и дурачья, Сладость боя, свежесть пограничья — Нищая земля, еще ничья! Все, что было, рухнет в одночасье. Новый свет ударит по глазам. Будет это счастье иль несчастье? Рай в аду, вот так бы я сказал. И от этих праздников и боен Все сильней душа моя болит, Как страна, в которую не встроен Механизм ротации элит. «Оставь меня с собой на пять минут…» Оставь меня с собой на пять минут — Вот тут, Где шмель жужжит и старец рыбу удит, Где пруд и сквер, А не в какой-нибудь из адских сфер, Где прочих собеседников не будет. Оставь меня с собой на пять минут. Сойдут Потоки страхов, сетований, жалоб — И ты услышишь истинную речь. «Дать стечь» — Молоховец сказала б. У Петрушевской, помню, есть рассказ — Как раз О том, как одинокий паралитик Встречает всех угрюмым «мать-мать-мать», И надо ждать, Покуда жалкий гнев его не вытек. Потом Он мог бы поделиться опытом Зажизненным, который в нем клокочет, — Минут пятнадцать надо переждать. Пусть пять. Но ждать никто не хочет. …Сначала, как всегда, смятенье чувств. Я замечусь, Как брошенная в комнате левретка. Мне трудно вспомнить собственный язык. Отвык. Ты знаешь сам, как это стало редко. Так первая пройдет. А на второй Слетится рой Воспоминаний стыдных и постылых. Пока они бессмысленно язвят, Придется ждать, чтоб тот же самый взгляд Размыл их. На третьей я смирю слепую дрожь. Хорош. В проем окна войдет истома лета. Я медленно начну искать слова: Сперва — Все о себе. Но вытерпи и это. И на четвертой я заговорю К царю Небесному, смотрящему с небес, но — Ему не надо моего нытья. Он больше знает о себе, чем я. Неинтересно. И вот тогда, на пятой, наконец — Творец, Отчаявшись услышать то, что надо, — Получит то, зачем творил певца. С его лица Исчезнут скука и досада. Блаженный лепет летнего листа. Проста Просодия – ни пыла, ни надрыва. О чем – сказать не в силах, видит Бог. Когда бы мог, Мне б и пяти минут не надо было. На пять минут с собой меня оставь. Пусть явь Расступится – не вечно же довлеть ей. Побудь со мной. Мне будет что сказать. Дай пять! Но ты опять соскучишься на третьей. «Ведь прощаем мы этот Содом…» Ведь прощаем мы этот Содом Словоблудья, раденья, разврата — Ибо знаем, какая потом За него наступила расплата. Им Отчизна без нас воздает. Заигравшихся, нам ли карать их — Гимназистов, глотающих йод И читающих «Пол и характер», Гимназисток, курсисток, мегер, Фам фаталь – воплощенье порока, Неразборчивый русский модерн Пополам с рококо и барокко. Ведь прощаем же мы моветон В их пророчествах глада и труса, — Ибо то, что случилось потом, Оказалось за рамками вкуса. Ведь прощаем же мы Кузмину И его недалекому другу Ту невинную, в общем, вину, Что сегодня бы стала в заслугу. Бурно краток, избыточно щедр, Бедный век, ученик чародея Вызвал ад из удушливых недр И глядит на него, холодея. И гляжу неизвестно куда, Размышляя в готическом стиле — Какова ж это будет беда, За которую нас бы простили. «Смерть не любит смертолюбов…» Смерть не любит смертолюбов, Призывателей конца. Любит зодчих, лесорубов, Горца, ратника, бойца. Глядь, иной из некрофилов, С виду сущее гнилье, Тянет век мафусаилов — Не докличется ее. Жизнь не любит жизнелюбов, Ей претит умильный вой, Пухлость щек и блеск раструбов Их команды духовой. Несмотря на всю науку, Пресмыкаясь на полу, Все губами ловят руку, Шлейф, каблук, подол, полу. Вот и я виюсь во прахе, О подачке хлопоча: О кивке, ресничном взмахе, О платке с ее плеча. Дай хоть цветик запоздалый Мне по милости своей — Не от щедрости, пожалуй, От брезгливости скорей. Ах, цветочек мой прекрасный! Чуя смертную межу, В день тревожный, день ненастный Ты дрожишь – и я дрожу, Как наследник нелюбимый В неприветливом дому У хозяйки нелюдимой, Чуждой сердцу моему. |
