Тут он задумался. Я не хотела встречаться с ним глазами, но чувствовала, как он напрягся.

— Я еще не решил, — сказал он наконец.

— Ты мог бы меня отпустить, — сказала я.

— Нет, ни за что! — Его голос стал резок. — Ты принадлежишь мне, и сама знаешь это. Я дал тебе шанс, Кэтрин, много шансов, и не моя вина, что ты их все просрала. Все до единого.

— Но ты ведь не сможешь держать меня здесь вечно. Рано или поздно меня найдут. И ты потеряешь работу.

Он коротко хохотнул:

— Что ты хочешь сказать? Что если я собираюсь что-то еще с тобой делать, то лучше сразу тебя убить?

Я кивнула.

— Ты хочешь, чтобы я убил тебя? — спросил он с любопытством.

Я опять кивнула. Не могла я больше бороться, ничего уже не хотела — только бы все поскорее закончилось.

Он вдруг поднялся одним быстрым движением и встал надо мной. Меня затошнило.

— Вот это бесит меня в тебе больше всего! — резко сказал он, начиная заводиться. — Ты сдаешься сразу же, без боя. Где твой бойцовский дух?

Он толкнул меня ногой в грудь. Я повалилась на ковер, но снова попыталась сесть, размазывая по лицу слезы и кровавые сопли. Я ждала удара. Я ждала, что он ударит меня по голове или в живот. Я жаждала забвения, всем сердцем хотела этого.

Ли произнес сквозь стиснутые зубы с таким презрением и ненавистью, что у меня вспыхнули уши:

— Посмотри, на кого ты похожа. Лежишь тут в куче дерьма, да и сама дерьмо. Мерзкая, грязная, уродливая шлюха, вот ты кто, Кэтрин. Даже не знаю, то ли убить тебя, то ли выебать, то ли просто нассать тебе на голову.

Услышав треск расстегиваемой молнии, я закрыла лицо руками. А он действительно начал мочиться прямо на меня, обливая мне волосы и то, что осталось от моего дорогого костюма, на новый серый ковер. Я старалась, только чтобы моча не попала мне в глаза или рот. Но от запаха, от звука меня вырвало.

Ли застегнулся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, не закрыв дверь. Я поползла к ней, мечтая добраться до ванной, но через минуту он вернулся, неся ведро воды, губку, которой я обычно мыла ванну, и кусок мыла. Вода в ведре пахла хлоркой.

— А ну, приведи себя в порядок, сука! — прошипел Ли.

И вышел, заперев за собой дверь.

От отчаяния я завыла. Но наручники он на меня все-таки не надел.

Я проснулась, задыхаясь от ужаса. Где я? Рядом со мной зашевелился Стюарт, и я вздохнула с облегчением. Слава богу, это он. Не Ли. Слава богу! То был просто очередной кошмар.

Так, что там советовал Алистер? Расслабиться и дать мыслям свободно течь? Хорошо. «Давайте, мысли, я знаю, что вы ненастоящие. Вы просто мой насморк. Утекайте прочь».

Все равно страшно! Может быть, разбудить Стюарта? Нет, не буду, он-то чем виноват? Я, замерев, стала вслушиваться в темноту.

На улице какой-то шум.

Я сразу поняла, что он настоящий, — это не обычные бытовые звуки спящего дома, не стук моего сердца и не шум крови, прилившей к голове. Нет-нет.

Стук довольно далеко. Внизу? Нет, вроде идет с улицы. Глупости, отсюда не слышно уличных звуков. Вот опять. Захлопнули дверцу машины?

Я посмотрела на будильник — без десяти три, самое темное, холодное, беспробудное время суток. Мне полагается спать. Смотреть свои кошмары. А может быть, я и сейчас сплю?

Ой, вот опять стук, а теперь звук такой, как будто тащат что-то тяжелое. Я села на кровати. Нет, тишина, только ровное дыхание Стюарта. Вот заурчал на кухне холодильник. А вот завелась машина и уехала.

Наверное, кому-то понадобилось срочно уехать — что в этом такого необычного? Я снова легла, прижалась спиной к теплому телу Стюарта, взяла его сонную руку и приложила к своему животу — пусть охраняет меня даже во сне. Потом закрыла глаза и постаралась думать о хорошем, — может, мне хоть раз в жизни приснится что-нибудь приличное?

Ли вернулся через несколько минут, чтобы забрать ведро. Я немного потерла губкой ковер. Пальцы сразу же заныли от холодной воды, их защипало от хлорки, или чего он туда намешал. Серый ковер покрылся грязно-желтыми пятнами.

Ли не возвращался несколько часов.

Сначала я плакала, но вскоре поняла, что этим ничего не добьешься. Я попыталась выбраться наружу: билась всем телом в дверь, стучала кулаками в окно — все напрасно. Окно выходило на задний двор, так что в любом случае никто не увидел бы меня. Ли не оставил в комнате ничего, что я могла бы использовать в качестве орудия — или оружия. Ничего, чем можно было бы разбить окно.

До моего отъезда в комнате стояла кровать, стол со старым компьютером, платяной шкаф и небольшой телевизор. Сейчас в ней было абсолютно пусто. Ничего, кроме занавесок на окнах. Я попыталась сорвать карниз, но не смогла добраться до него. Я повисла на занавесках, пыталась сдернуть их, но, видимо, не хватило веса.

Мне ужасно хотелось пить, даже не знаю, сколько времени я провела без воды? Ну что же, значит, скоро я умру от жажды. Если Ли ушел на работу и не вернется несколько дней, я погибну от обезвоживания.

Я начала орать:

— Помогите! Помогите!! Помогите!!! — Я кричала во все горло, пока не охрипла, но, конечно, никто меня не услышал.

Потом я села на ковер, чтобы обдумать хоть какой-нибудь план. Связать чулки, сделать петлю, а когда он войдет в комнату, попытаться задушить его? Лучше мне было не придумать. Голод, жажда и боль сильно замедляли мыслительный процесс.

На затылке у меня разрасталась шишка величиной с картофелину — когда я слегка притронулась к ней, то чуть не упала в обморок от боли. Волосы вокруг склеились от засохшей крови.

Будут ли у меня силы, чтобы отбиваться, когда он снова появится? Если я начну спорить с ним, это еще больше разозлит его, и наказание не заставит себя ждать.

Но я же не могу вот так сидеть и покорно принимать его издевательства и побои? По крайней мере, если он прикончит меня сразу, то я избавлюсь от этой муки, от этих кошмарных издевательств.

А что, если связать чулки и повеситься на карнизе? Или порезать занавески на длинные лоскутья и повеситься на них? Я увлеклась, представляя себе его лицо, когда он увидит, что я от него ускользнула. В какой-то степени это можно будет назвать победой. Но мои коллеги и бывшие друзья, все они, конечно, решат, что я повесилась от депрессии, а ему ничего не будет. И никто никогда не узнает, что мне пришлось пережить. А он продолжит свои чудовищные эксперименты, подыскав новую жертву.

Наверное, в тот момент я решила все-таки бороться. И начала снова кричать. Я так громко кричала, что не услышала, как открылась дверь и Ли появился на пороге моей камеры пыток.

Когда я вернулась с работы, на кухне меня ждала вымытая миска из-под хлопьев, ложка и кружка. Они лежали на сушилке. Что в этом такого, спросите вы? А то, что я не завтракала дома уже много дней и, конечно, не доставала в то утро миску.

Я не впала в ступор, не закричала, не заплакала и даже не задрожала — вот как далеко продвинулись наши занятия с Алистером, — просто стояла на пороге кухни, ожидая, что в любой момент Ли может выйти из гостиной.

Но его не было в квартире — я знала это, поскольку только что закончила проверку. Как он мог проникнуть внутрь? Наружная дверь была заперта, задвижки на окнах и балконной двери опущены. И моя дверь тоже заперта на все замки. Но вот пожалуйста — очередное «письмо». Сначала пуговица, теперь это.

Алая пуговица означала «Берегись, я тут!», но это послание было более изощренным. Видимо, Ли не без основания полагал, что если даже я рассказала кому-то о пуговице (и, скорее всего, меня приняли за психопатку, жаждущую внимания полиции), то уж о чистой миске для кукурузных хлопьев я точно не смогу никому рассказать. Какой нормальный полицейский поверит в то, что некий человек-невидимка проник в чужую квартиру, не оставив никаких следов, чтобы полакомиться кукурузными хлопьями? Да еще миску за собой вымыл. Бред, да и только.