Все было отлично, пока я не сунула руку в кармашек джинсов, чтобы достать бумажный платок. Но вместо платка вытащила лоскут алого шелка с пришитой к нему пуговицей — оборванный по краям, как будто его с силой выдрали из платья. Моего алого платья. Тут-то мне стало плохо, совсем худо.

Сегодня в четыре я буду свободна. Свободна! С этой мыслью я проснулась. Ли крепко спал рядом со мной, и ресницы отбрасывали густые тени на его щеки — как крылья птицы. Он был сейчас таким красивым, таким спокойным и умиротворенным, прямо ангел, не способный никому причинить боль.

Я проснулась в страшную рань, но спать больше не могла, каждая клеточка тела жаждала деятельности. Сплошной адреналин: как будто мне предстоит выступать в Альберт-холле или грабить ювелирный магазин. Я распланировала сегодняшний день до последней мелочи — так, что и комар бы носа не подточил. Что я сделаю, если он что-то заподозрит. Что я сделаю, если что-то пойдет не так…

Вчера перед сном я сказала ему, что мне надо пораньше прийти на работу: после обеда совещание, надо хорошенько подготовиться. Он никак не отреагировал, похоже, даже не слушал — что же, тем лучше.

Без четверти шесть. Я тихонько слезла с кровати, стараясь его не разбудить, и на цыпочках отправилась в ванную одеваться. Темно-синий костюм, туфли на низком каблуке — я всегда так одеваюсь на работу. Я решила позавтракать, но поняла, что не смогу съесть ни кусочка, — в животе все ходило ходуном.

Меня затошнило.

Я едва успела добежать до туалета, и меня вырвало водянистой гадостью. Боже, оказывается, нервы мои совсем расшалились. Я прополоскала рот холодной водой, руки слегка дрожали.

Было очень важно, чтобы все выглядело как обычно, просто очередной рутинный рабочий день. Ли крепко спал наверху, но лучше перестраховаться. Я аккуратно собрала волосы на затылке, закрутила узлом, накрасилась, выпила стакан воды, сполоснула его и поставила на сушку, подумав немного, прополоскала миску для хлопьев и ложку и тоже положила их на сушку.

Потом взяла сумочку, ключи и тихо вышла из дому, тихонько закрыв за собой дверь. Это было примерно в половине седьмого.

— Дыши, дыши. Вот так, умница. Нет, не надо торопиться. Давай вместе — вдох…

— Я не могу… я… Все ужасно…

— Молчи, молчи. Я рядом. Все хорошо, Кэти. Я с тобой.

Лоскуток шелка алел на ковре как открытая рана. Я не могла на него смотреть. В телевизоре всё еще хохотали — наверное, над моей истерикой. Полагаю, для постороннего взгляда мое состояние действительно выглядело уморительно.

Когда я смогла продышаться, Стюарт чуть ли не на руках доволок меня до кухни и посадил за стол, а сам занялся приготовлением чая.

— Ну, расскажи теперь, что случилось? — Его лицо было непроницаемым.

— Ты же видел! Я нашла это у себя в кармане.

Стюарт оглянулся и, прищурившись, уставился на пуговицу:

— А что это такое?

Я мотала головой, пока она не закружилась.

— Это пуговица от платья. Не в ней сейчас дело. Как она попала ко мне в карман? Я ее туда не клала. Ты понимаешь, что это значит? Он был в моей квартире, Стюарт! Он там был! Он положил ее туда.

— Эй-эй! Дыши! Еще, еще! Вот, так-то лучше. Не надо больше себя растравливать. Давай выпьем чая, вот, держи чашку, эй, осторожнее, чай горячий!

Но я уже обожгла себе горло. Мне казалось, что меня сейчас стошнит. Руки тряслись так, что чай выплескивался из кружки.

— Ты… не понимаешь…

Стюарт сел напротив меня и ждал, прихлебывая свой чай. Он всегда так невыносимо терпелив! Меня это просто бесит! Прямо как те суки-медсестры в больнице со своими фальшивыми улыбками.

— Проехали, забудь! — хмуро бросила я. — Мне уже лучше.

Стюарт молчал.

Я выпила чай и, как ни странно, действительно немного успокоилась. Правда, я все еще не могла смотреть на алый лоскут, не могла даже думать о том, какую весть он может мне нести. В конце концов я выдавила:

— Ты можешь его выбросить? Куда-нибудь подальше.

— Тогда мне придется оставить тебя одну на минутку.

— Хорошо. Только не уходи далеко.

— Я только спущусь к мусорному контейнеру на улице.

— Ладно.

Стюарт встал. Я закрыла лицо руками и зажмурилась. И не открывала глаз, пока не хлопнула входная дверь. Хотелось заорать, я едва сдерживалась. Хотелось кричать и кричать не останавливаясь. Но я заставила себя считать медленно до десяти. Все кончилось, уговаривала я себя. А возможно, этого вообще не было, — может, я все сама придумала.

Вернулся Стюарт и снова сел напротив. Я сделала еще один глоток и изобразила уверенную, как мне казалось, улыбку:

— Видишь, уже все нормально. Просто твоя сумасшедшая подружка опять распсиховалась из-за пустяка.

Стюарт не сводил с меня глаз.

— Может быть, все-таки расскажешь мне? — спросил он. — Думаю, это тебе поможет.

Я сжала руки. Сказать «нет»? Он все равно будет допытываться, пока я не сдамся…

— Ладно, скажу. Это часть моего прошлого, которое я хочу забыть. Раз и навсегда.

— Эта часть твоего прошлого, похоже, имеет огромное влияние на твое настоящее, — сказал он.

— Ты думаешь, я сама положила себе в карман эту пуговицу?

— Я этого не говорил.

Я прикусила губу. Я еще не допила чай, а то бы просто встала и ушла. В любом случае мне надо было домой — начать проверки. Как он смог пробраться ко мне в квартиру? Я должна была это выяснить. Хотя бы попытаться.

— Посмотри на меня, — сказал Стюарт. — Кэти, я ведь не стараюсь проникнуть в твою бедную, измученную головку. Забудь о моей профессии — с тобой я не психотерапевт, а просто влюбленный дурак, который хочет помочь.

Я невольно улыбнулась:

— Прости меня. Я так долго держала это в себе, нелегко, знаешь ли, вдруг взять да и выложить все, понимаешь?

— Понимаю.

Я подошла к Стюарту и уселась к нему на колени, вжалась в него, спрятала голову у него под подбородком. А он крепко меня обнял.

— У меня было красное шелковое платье. То самое. Когда мы с ним познакомились, я как раз была в нем. А он… он обожал красный цвет.

Перед глазами у меня мелькнуло мое платье, как чудесно оно облегало фигуру, как шло мне и как мне пришлось купить те милые туфельки ему в тон. Поначалу мне даже не хотелось снимать его — будь моя воля, я бы все время его носила, так оно мне нравилось.

— Значит, пуговица напомнила тебе о пуговицах на этом платье?

— Да! То есть не просто напомнила! Ты не понимаешь, эта пуговица… она от того самого платья! Я знаю… или… — Я судорожно попыталась воскресить платье в памяти, вспомнить, какого размера были пуговки, сделаны из металла или пластмассы? Абсолютная уверенность сменилась сомнением: а вдруг я ошиблась? Теперь, когда пуговица лежала в уличном мусорном контейнере, я не могла ни в чем удостовериться. Но одно я знала точно. — Это его почерк, Стюарт. Его мерзкие, извращенные игры. Он засунул пуговицу в карман джинсов, чтобы помучить меня. Чтобы я знала: он вернулся и теперь я никуда от него не денусь.

Стюарт гладил меня по руке, но я почувствовала, что его тело слегка напряглось. Я ожидала, что он скажет: «Успокойся, это всего лишь пуговица», но он сказал другое очень ласковым голосом:

— Может быть, ты сама ее где-то подобрала?

— То есть как это — подобрала? Я что, похожа на человека, который подбирает мусор на улице? Ты подбираешь мусор? Нет? Вот и я не подбираю.

— А может быть, она случайно попала тебе в карман, когда ты стирала джинсы в прачечной? Тот лоскуток был скомкан так, как будто его только что вынули из стиральной машины. Пуговица могла оторваться от чьей-то еще вещи, осталась в барабане. Такое ведь возможно?

— Слушай, ты на чьей стороне?

Я вскочила с его коленей — мне вдруг показалось, что обнимающие меня руки душат, не дают дышать. Я прошлась по комнате, стараясь унять вновь нарастающий страх и злость. Вместе с паникой росло ощущение полной, абсолютной безвыходности.