Я выдыхаю с облегчением и шумно, мне не хотелось бы этого показывать.

— Спасибо.

Я чувствую внезапную перемену внутри себя, странное освобождение. Все действия, которые привели меня к этому мигу были санкционированы огромной мощью их демонического Бога. Сейчас он явно не выигрывал. Еще ни разу в моих ночных кошмарах коню не удалось сломать непрочные деревянные двери и настигнуть меня. И больше никогда ему не удастся этого сделать.

Я заберу мою маленькую семью и уйду туда, где о нас никто не знает.

Виктория Джейн Монтгомери 

Я сажусь в машину и наблюдаю за ним через окно. Очень-очень странно. Голоса, которые все время сидели в моей голове, теперь все молчат, абсолютная тишина. Может быть, я оставила их всех в этом убогом месте? Я вижу, как большая, слегка загорелая рука Блейка закрывает дверь машины (я всегда любила его руки), и одинокая слеза скатывается по моей щеке. Я дотрагиваюсь до нее, и смотрю с изумлением.

Наверное, я все еще люблю его... жаль, что он скоро будет мертв.

Мое сердце начинает покалывать, но я не собираюсь копаться в этом, иначе это сделает из меня сопливую, испуганную трусиху.

Машина отъезжает, я поворачиваюсь назад, чтобы посмотреть на него через заднее окно. Он стоит неподвижно у дверей клиники, и кажется каким-то потерянным. Такое противоречивое чувство убить, кого ты любишь так сильно, такого красивого мужчину. Но я предпочитаю стоять над его могилой, которую будут охраняться только кипарисы и оплакивать потерянную любовь, чем смотреть на ее победу.

— Куда вы меня везете? — спрашиваю я водителя.

— Longclere Hall, леди Виктория, — вежливо отвечает он.

Будет не плохо увидеть своих родителей снова. Я сижу сложа руки и не могу удержаться от улыбки. Я вышла из этого дурдома, и я свободна. Я опускаю глаза на бумаги в своих руках. Я сделала это. Я раздавила его, а потом я раздавлю ее. Но ее смерть будет не легкой. Я заставлю ее молить меня, чтобы я дала ей умереть. Повернув голову к окну, моя улыбка застывает. Высокий, на огромной скорости внедорожник с металлическим защитным кожухом впереди мчится прямо на нас. Они хорошо все спланировали, зная, с какой стороны я обычно сажусь в машину. Он врезается в Бентли с тошнотворным звуком корежащегося металла, и раскаленная боль вырывается с бульканьем из моего горла.

Когда-то, давным-давно, у меня был смех похожий на легкий перезвон подвесок канделябра люстры. Милый звук, он никуда не пропал, потому что слышится откуда-то издалека, приближаясь. Свет становится ярче и белее, я никогда такого не видела.

Это такое облегчение.

Блейк Лоу Баррингтон

Я смотрю в след машине, на которой уехала Виктория, пока она не поворачивает за угол и не скрывается из вида. Через дорогу меня ждет Том. Я делаю шаг по направлению к нему, и вижу длинный черный лимузин с затемненными черными окнами, который ползет ко мне. Я не боюсь умереть, я никогда не боялся смерти. Он останавливается рядом со мной. Я смотрю на Тома и взглядом показываю, что все нормально. Возможно, я ненадолго задержусь, но даже если на долго, то все равно все нормально. Я все сделал правильно, я больше не собираюсь вытаскивать этот чертовый «меч».

Я открываю дверь и ледяной воздух кондиционера врывается мне в лицо, наполненный духами, очень знакомыми духами. У меня скручивает живот, я сгибаю шею и заглядываю внутрь приглушенного интерьера.

— Привет, Блейк, — говорит моя мать.

Я смотрю на нее ошеломленными глазами. В полной неразберихе и ненужных воспоминаний, я отбрасываю неважные, остаются крошечные события, обрывки фраз, брошенный ее взгляд, жест, и на верху всей этой пены всплывает требование официального признания. Это тонкие нюансы языка, которого я так и не понял до сих пор. Затемненный холодный интерьер автомобиля разверзается своей пастью, готовый принять меня. Я сажусь в него, чувствую боль в животе, и закрываю дверь с мягким щелчком.

— Я убил не того родителя, не так ли?

Она улыбается.

— Ты убил правильного родителя. Ты просто не убил власть, стоящую позади трона.

— Ты?

— Твой отец, каким бы могущественным он не был, был всего лишь видимостью, крупным зерном в этой суспензии частиц, в войне нашей matterium. Власть никогда не бывает там, где ты думаешь, и никогда не стоит там, где ее можно легко увидеть. Значение анонимности для непрерывной мощи, не поддается исчислению. Если ты видишь что-то потом, то можно протянуть руку и взять.

Я смотрю на нее с удивлением. Возможно, я не был бы более поражен или потрясен, если бы у нее вдруг выросли рога. Никто не мог себе даже представить, что именно она скрытая рука за кулисами сцены. Невидимая сила в Великой схеме вещей. Я не в состоянии описать то, что я чувствую. Даже сама мысль, что моя родная мать — одна из немногих самых влиятельных людей в мире, о которой могут знать только высшие посвященные, сидит на вершине пирамиды мирового господства и направляет программу действий и повестки дня во все тайные общества в мире, является слишком фантастической, чтобы поверить. И все же она здесь.

— Зачем ты здесь? — ошеломленно спрашиваю я.

— Твой автомобиль должен попасть в ДТП.

— Я отменил удар по Виктории, — говорю я тупо.

— Но мы нет, — она бросает взгляд на свои часы. — Должно быть это происходит сейчас.

— Почему?

— Потому что ее план был убить моего сына, потом моего внука, и, наконец, умертвить жену моего сына.

Я с замиранием сердца смотрю в ее надменные, магические глаза. Что-то проносится у меня голове, что-то неопределимое. Черт побери, похоже, что просто нет выхода. Независимо от того, какой путь я выберу и как далеко я убегу, я всегда в конечном итоге буду оказываться перед одной и той же дверью. Я отворачиваюсь и закрываю ладонями глаза. Ох, Виктория, Виктория! Кажется, у тебя появляется реальный шанс отомстить мне, в конце концов.

— Хочешь чаю со льдом? — любезно предлагает мне мать.

— Нет, — говорю я медленно. Я убираю ладони и смотрю ей прямо в лицо.

— И что ты хочешь взамен?

— Преемника. Такие же скрытые силы, чтобы удержать власть после меня.

— Меня?

Она медленно отрицательно качает головой.

— Не тебя.

Что-то внутри меня съеживается и тихо умирает, но мой голос остается спокойным и далеким.

— Почему не одного из сыновей Маркуса?

Она опять отрицательно качает головой.

— Жребий был брошен. Твои.

— Нет, — твердо заявляю я. — Ты не можешь забрать Сораба.

— Не тебе решать. Дети приходят через нас, но они не принадлежат нам. Решение присоединиться к нам должно быть его собственное, он должен будет выбрать.

— Он не присоединиться к вам. Я буду учить его совершенно другим вещам, нежели учили меня. Я буду воспитывать его, чтобы он смог отличить плохое от хорошего.

Она кивает, как будто уступая.

— Всеми средствами. Ты можешь воспитывать его, как тебе угодно, но, если он решит, когда у него появится такая возможность присоединиться к нам, ты не должен стоять у него на пути. Это все, о чем я прошу.

— С чего бы ему захотеть вступить в братство смерти и уничтожения, если у него появится выбор?

— У тебя есть своя роль. У меня — своя. У него тоже есть своя.

— А если я соглашусь, ты оставишь мою семью в покое.

— Пока Сорабу не исполнится восемнадцать, до этого времени мы не будем связываться с ним.

— И как вы собираетесь это осуществить? Заманить в ловушку, подстроить ему совершить какое-то преступление или грандиозный скандал, а потом шантажировать его этим?

— Нет. В этом нет необходимости.