Но что происходит? Почему Роз и Бланш все еще орут?

– АААА!

Вопль такой громкий, что заглушает даже здоровый крик двух оставленных без внимания младенцев, вертящихся на кровати.

– Тужьтесь! – голосит Эбби.

Три! Нет! Боже! Четыре!

Две пары близнецов!

– Эй! – шепчет, еле дыша, Роз, глядя на извивающихся тварей. – Целый помет!

– Мы сделали это! – стонет Бланш, задыхаясь и смеясь одновременно.

Четверо взрослых вместе пялятся на четырех младенцев.

– Смотрите! – выдыхает Эбби. – Не может быть!

Они смотрят. У крошек семейные ступни – больше смахивающие на ладошки. Глубоко и близко посаженные глаза. Густой пушок рыжих волос.

Но – внизу – о БОЖЕ!

– Вы видите то же, что и я? – Эбби сглатывает. Они всматриваются. Переглядываются. И пялятся снова. Да. Видят.

– Несомненно, атавизм, – бормочет Оскар Джек.

Фиалка ринулась за колонну, таща меня к Акробатке, которая возникла из дамской комнаты, дабы вернуться к своим актерским обязанностям. Пока моя матушка взбиралась по туше слона и, разместившись на его еще дымящемся черепе, жонглировала персиками, нам с легкостью удалось улучить момент, незаметно вернуться в дамскую комнату и украсть мартышку-джентльмена. Призрачная фигура в юбках, материализовавшаяся подле Фиалки («Моя покойная матушка», – торопливо объяснила та), посоветовала нам сохранять спокойствие:

– Несите его открыто и дерзко, – посоветовала она, – и никто ничего не заметит. Он выглядит, как весьма волосатый гость с плохим вкусом, который слегка пообтрепался. – В чем-то она права. – Вперед, Толстушка, – скомандовала призрак, толкая Фиалку. – Шевелитесь.

Так что мы с Фиалкой взяли по волосатой руке и поволокли моего отца, все еще прибитого к деревянному постаменту, из дамской комнаты.

В бальной зале Акробатка по-прежнему целиком отдавалась представлению. С пронзительным кличем она пронеслась вприпрыжку по голове слона, совершила неожиданный кувырок и заплясала неистовую и опасную джигу, выстукивая ритм маленькими пуантами и с криком разбрасывая фонтаны клубники из корзины на головы честного сборища.

В жизни не видел отвлекающего маневра лучше этого. Под ливнем клубники женщины завопили: их платья все больше заливал красный сок, будто среди собравшихся разразилась кровавая бойня. Мы получили надежное прикрытие, чтобы протащить мартышку-джентльмена через всю залу в дверь, которую придержал для нас Кабийо, и бежать через дворцовую кухню.

– Сюда! – закричал шеф-повар, жестом призывая следовать за ним – мимо дымящихся кастрюль и сковород, мимо суетящихся поваров, сквозь облачка мороженого сахара. Мы с Фиалкой запыхались и были совсем растрепаны. Я все время путался в слишком длинных брюках; волосы мисс Скрэби выбились из-под булавок и теперь падали на лицо. Ее платье было явно не предназначено для гонок; тем не менее мы как-то добрели до задней двери кухни и выбежали в ночь.

– Всего наилушшего! – прокричал нам вслед Кабийо, пока мы тормозили кэб и запихивали внутрь мартышку-джентльмена. – Не сабывайте, с вами благословение Жак-Ива Кабийо!

Когда извозчик тронулся, я взял Фиалку за руку:

– Если я – Адам, – спросил я, – ты будешь моей Евой?

– Да, – выдохнула она. – Да, мой дорогой Тобиас! Буду! Буду! Буду!

Норман все еще помогал мне сморкаться в салфетку с Микки Маусом, когда у него зазвонил мобильник. Заткнув пальцем ухо, он удалился в угол.

– ЧТО? – послушав с минуту, заорал Норман. – Нет! Еще раз, четко… Нет. Эбби! Ты шутишь! Эбби, скажи, что ты шутишь, твою мать! – Он запрыгал на месте. Потом глянул на меня, ухмыляясь во весь рот и свободной рукой тыча в трубку. И наконец выдал: – Да, сейчас передам. Летим. – Он с лязгом захлопнул мобильник и сунул его в карман. – Лучше присядь, дружище! – крикнул он мне. Голос его сбивался от избытка эмоций. – Это самое большое потрясение за твою жизнь.

– Я думал, оно только что было, – пробормотал я. Мне все это не нравилось. Мой бесценный мартышка-джентльмен только что развеялся дымом. Этого что, мало за один вечер? И за всю жизнь? – Что там? – спросил я, с опаской приближаясь к Норману.

– Мои поздравления! – выпалил он. Лицо его вдруг сморщилось, и он разрыдался. Я вручил ему салфетку с Микки Маусом. Слишком много пива, подумал я, когда он сгреб меня в свои медвежьи объятия. В этом его проблема. – Просто не верится, черт возьми! – прошептал он, сжимая меня крепче.

– Хватит, Норман! – буркнул я, пытаясь его стряхнуть. Но он повис на мне, как тяжелый рюкзак. – Ну, ты скажешь или нет?

– Ты отец четверых, приятель! А я, нахер, дед! Без шуток! И на этом он от избытка чувств от меня отвалился.

Не знаю, что я ощущал. Шок проделывает странные штуки с парнями. Посмотрите на меня: я просто стою. Не двигаясь. Весь в саже. Щиплет глаза. Наверное, из-за дыма. Я застыл. Прирос к полу, словно чучело.

Кровь начинает стучать в висках. Король мертв, думаю я. Да здравствует…

Что?

– Пошли! – заорал я Норману. Внезапно ожив, я схватил его за шиворот, вытащил на стоянку, запихал в «нюанс» и помчался домой, как адская летучая мышь.

– Сволочь, – сказали близняшки в унисон при виде меня. Впрочем, лица их светились от радости.

– Ладно вам, девочки, – произнесла Эбби. – Все-таки он их отец. Если бы не его, э… вклад…

Но я не слушал. Я смотрел на моих крошек. Вот они лежат на кровати в четырех наволочках. Я необычайно робел. И изумлялся. Я не видел новорожденных с Миллениума. Хотя не помню, чтобы они выглядели подобным образом.

– Странно, но факт, – пробормотал Норман.

И точно. Потому что новый Homo Britannicus не принял облик четырех маленьких Самов де Бавилей, духовных внуков Элвиса Пресли, как хотелось бы мне. Не приняли они, как можно было бы ожидать, и облик четырех миниатюрных Розобланшей.

Я внезапно уловил запах нафталина и развернулся к женщине с кислым лицом в юбках – ее я уже видел. Она ухмыльнулась:

– Две миниатюрные Фиалки и два миниатюрных Тобиаса, – объявила она. – Определенно похожих на вешалку.

– Сегодня будут лететь пробки от шампанского, верно, Сам? – спросил Норман, стирая очередную порцию слез и победоносно хлопая Эбби по заду.

– Ой! – взвизгнула она, нервно глянув на мужчину в кожаной куртке и с серьгой – тот необъяснимо снимал всю сцену на камеру.

– Время кормления, – заметила Роз, вынимая ребенка из наволочки и пристраивая его на груди. Младенец отыскал сосок и принялся сосать.

– Иди сюда, пусик-масик, – промурлыкала Бланш, проделывая то же самое.

– Передай второго, мам, – произнесла Роз.

– И мне, – сказала Бланш.

– Четыре сиськи, четыре крошки, – объявили они и захихикали.

Эбби выполнила просьбу – и вот Роз и Бланш лежат на императорских размеров кровати, к грудям прилипли младенцы. Я наблюдал, как мои отпрыски крепко вцепились в матерей похожими на ручки ножками, и слезы радости струились по моему лицу. Они сосали молоко, и четыре маленьких хвостика, загнутых, словно вопросительные знаки, подрагивали от счастья.

– Это будущее, – раздался призрачный голос Опиумной Императрицы. – Уж постарайтесь быть достойными его.

В Фишфорт мы с Фиалкой поехали на паровозе. Нобб-он-Хамбер, Фибз-Уош, Коулманз-Ханч, Мэггздэйл, Южный Бриль: я смотрел в окно на пейзаж, к которому возвращался, и сердце мое наполнялось радостью. В Фишфорте мы забрались на холм к Лечебнице. В небе парили чайки и бакланы, и свежий ветер – морской ветер – свистел в ушах.

Над нами вырисовывалась твердыня Лечебницы; мы запрокинули головы. И там стоял он в окне высокой одинокой башни и смотрел вдаль, словно волшебница Шалот.[143] Как будто ждал все это время нашего приезда.

Мы бешено замахали. Затем он увидел нас. И тут же исчез.