Словно глубоководное заводное создание с внешним скелетом. Фиалка приступает к трудному заданию – облачить свое колоссальное тело в раковину из проволоки и подбитого войлоком китового уса. Сперва она водружает тяжелые черные ножны на гигантские бедра, потом эти ножны сгибает – так, чтобы они симметрично легли на кости таза. Затем нужно соединить проволочные крючки, чтобы они сцепились, будто сжатые руки. Для этого сначала Фиалка делает вдох, поднимая грудную клетку – так, чтобы талия стала как можно длиннее. Торжество причины и следствия, которые вскоре обуздает структура. Груди мисс Скрэби – каждая размером с младенца – ходят и вздрагивают, порождая волны вибрации на широкой аллее ее живота, и – вуп! – Фиалка резко сводит на талии две половинки футляра-кокона.
Но каковы альтернативы? Бамбук? – недоумевает она, раздраженная этими усилиями. Или проволока?
– Голодание, – шепчет призрачный материнский голос. – Ответ прост, Фиалка, – потреблять меньше пищи.
– Уйдите прочь, мама, – бормочет мисс Скрэби, дергая панцирь в нужное положение и затягивая шнурки.
Тремя этажами ниже маленький человечек со странной походкой и в необычных туфлях, вглядывается в номера на дверях. У него тоже мало общего с Королевой Викторией – разве что миниатюрное телосложение. Как и у главы нашей великой Британской Империи, роста в нем – пять футов два дюйма, но на этом какое-либо сходство с царствующим монархом резко заканчивается – ты согласен, мой благородный читатель? Все-таки у Королевы Виктории нет искалеченного копчика; вдобавок, она не носит ортопедических туфель и неподобающего воротничка священника и не предоставляет приют червю с характером или блохам; тем более, не обладает органами, в приличном обществе известными как мужской предмет и сопутствующее ему снаряжение (если позволите, членом и яйцами); к тому же, не испытывает крайней необходимости устанавливать свои истинные корни – поскольку семейное древо Королевы Виктории насчитывает столетия и украшено геральдическими кругами щитов гугенотов и памятными знаками Плантагенетов, мишурой Баттенбергов и розами Тюдоров. А у Тобиаса Фелпса (ибо это именно он) нет ничего, кроме уродливых ступней и кусочка замаринованной человеческой плоти, вновь законсервированной для него в Ханчберге студентом-медиком по имени Киннон.
Он щурится, читая номерки на медных дверных табличках.
Номер два.
Взгляд его глубоко посаженных глаз дик и затравлен.
Номер четыре.
У него тонкие губы и грустное морщинистое лицо.
Номер шесть.
Он что-то лихорадочно бормочет себе под нос. Если у вас острый слух – можно различить слова скороговорки о каком-то графе по имени Пото, который играл в лото, при этом его супруга была осведомлена о его привычке, однако сам он не догадывался, что жена о ней знает.
Номер восемь.
Он потуже кутается в сюртук.
Номер десять.
Вертит в руках ракушку.
Номер двенадцать.
Бормочет: «Господи, пусть я гонюсь за химерой».
Номер четырнадцать.
Жилище доктора Айвенго Скрэби.
Тобиас Фелпс поднимается по ступенькам, внезапно подпрыгивает и звонит в дверь.
Дин-дон!
Жир, развалившийся на пуховом одеяле Фиалки, поднимает морду и слабо тявкает на дверь. В последнее время он сам не свой: вегетарианская диета невероятно его изнурила.
– О, черт возьми! – бормочет Фиалка Скрэби. Она все еще борется с корсетом и размышляет о китовой кости.
Жир тявкает.
Снова звонят. Не обращая внимания на назойливый шум – В надежде, что отец вспомнит о выходном миссис Джиггере и откроет сам, – Фиалка бросает пуговицы и застежки, чтобы застегнуть на шее гагатовое колье покойной матушки. Несмотря на то что недавно его расставил ювелир, ожерелье сидит слишком плотно – словно Опиумная Императрица с того света пытается любыми способами придушить непутевую дочь. Впрочем, так оно и есть.
– Прошу вас, мама, – хрипит Фиалка, которая в последнее время все чаще ощущает призрачное присутствие Опиумной Императрицы в доме. – Не стоит так давить!
И захват колье тут же ослабевает.
– Быстрее! – командует привидение. – Открывайте проклятую дверь, дитя! От этого зависит будущее!
– Вы что-то сказали, мама?
Снова звонят – на сей раз неистово. Рассерженная, Фиалка Скрэби шаркает к окну – белые хлопковые панталоны развеваются вокруг покрытых складками жира бедер – и смотрит вниз на улицу, где на талый снег льется сернистое желтое сияние газового фонаря. На верхней ступеньке, прямо под Фиалкой, прыгает маленькая фигурка в широких брюках. Таксидермисты, как шахматы, привлекают людей странной породы, думает мисс Скрэби. Не художников, не ученых, не рыбу, не птицу и даже не утконосов. Часто, замечала Фиалка, у всех них присутствует некое уродство, моральное или физическое, которое, как им кажется, можно излечить, напихав опилок и соломы в выделанную кожу и попивая амонтильядо на встречах Зоологического Общества.
Быть может, незнакомец один из них?
Нет. Едва ли.
Какие круглые у него глаза, отмечает Фиалка. Какие тонкие губы! И где она видела это лицо? Странное и не совершенно неприятное ощущение (Фиалка редко переживала такое раньше, и никогда – столь остро и сильно) проникает в самые потаенные щели ее корсета.
Она знает этого человека!
Она его знает!
– У нас есть повод для празднования! – мурлычет Опиумная Императрица, наблюдая за дочерью и постигая ход тонких чувств, играющих на лице последней, как может только покойная дать. – Возможно, более не несчастный «синий чулок»? – кричит она.
– Мама? – выдыхает Фиалка. – Вы здесь? Вы что-то сказали?
– Я говорю, возможно, более не несчастный «синий чулок»! – орет призрак. Но Фиалка слышит только гул, тяжело опускается на кровать и вдруг осознает, что все еще неодета. Китовый ус потрескивает, и непонятное чувство просачивается все дальше и дальше в ее…
В ее чресла, читатель. Если говорить без обиняков.
Стоит ли ей спуститься и узнать, кто это? И почему его лицо кажется таким знакомым?
– Чуть позже, – бормочет Фиалка, прижимая руку к груди, чтобы унять колотящееся сердце. – Сперва одежда.
И она принимается перерывать гардероб в поисках своего лучшего красного платья.
С тех пор я спрашивал себя: любовь – инстинкт или нечто приобретенное? Часть самой Природы или реакция, проистекающая из нашего воспитания? Что заставляет одного человека искать подобного себе, а другого – разъезжать по миру в поисках экзотичной пары? Что двигает нами? Я не нашел ответа. И знаю только, что посмотрел вверх на нее, и наши взгляды встретились.
Что ее прикрывал один лишь корсет.
Что она была великолепна.
И что сердце мое закричало в груди, а червь завязал внутренности в жестокий узел желания, восторга и страха.
Да, благородный читатель: мы встретились при особенных обстоятельствах.
Абстаятильства были асобеными.
В ноч шторма, – писала она, – када он меня обнял, я не знала, ЧТО он или КТО он. И тока на следущий день, иличериз адин, када пришол Хиггинс и зажох малинькую свечьку, я увидала эта Саздание первый рас.
Познакомься с ДЖЭНТЕЛЬМЕНАМ, гаваршп Хиггинс. И смееца.
Вспомнити, Пастор Фелпс, что па книгам я не училась и в НАУКАХ не разбераюсь, и в то время ничево не знала а ВАЗЗРЕНИЯХ МИСТЭРА ДАРВИННА.
Я лишь знала адно, мне черизвычайна НЕ ВИЗЁТ в ЛЮБОВИ.
Глава 26
Дарвинов парадокс
У меня все еще голова шла кругом от зрелища великолепной дамы в корсете – что это, реальность или видение моего больного рассудка, я не знал, – когда дверь дома на Мадагаскар-стрит, 14, резко отворилась, и я лицом к лицу столкнулся с раздраженным худощавым мужчиной с седой бородой, чей рот словно ощетинился булавками. В правой руке он сжимал копыто.
