– Из всех реакций, – рассказывал нам доктор Ивз, – п-п-п-п-приятие – самая опасная.

– Слышал, Норман? – спросил я.

– А что – я, например, знаю, что моя жена на самом деле беременна, – с негодованием заявил Кен Вотакен телевизору. – Что вы на это скажете, доктор Ивз?

Мы все переглянулись. Кен чокнулся.

– Я сваливаю к матери на пару недель, – признался Нед Пух-Торф, избравший путь бегства. – Не могу больше выносить это гнездование. Жена купила коляску и вяжет как полоумная.

Мы все соглашались – кроме Кена Вотакена, – что со стороны производителей детских товаров запруживать рынки младенческими принадлежностями, которые никому не понадобятся, – чистая эксплуатация. Я бы все это экспортировал странам Третьего мира – как несколько лет назад замороженную говядину.

– Все это – порождение жадности, – изрек Билли Оводдс.

Мы все – кроме Вотакена – кивнули.

– Подсознательной, конечно, – добавил я. – Мы столкнулись с жестоким самообманом.

Рон Харкурт предпочел стратегию игнорирования – лучшую реакцию на все эти «беременности», по мнению доктора Ивза. В случае Рона это было нетрудно. Его филиппинка, которую он заказал по каталогу, еще когда полагали, что иностранки будут рожать в этой стране, одна из немногих жен в Тандер-Спите не заявляла, что беременна. Потому что вообще отказалась от секса с Роном. Он не говорил, что любит ее. А она не могла жить без любви. Сделка не удалась. Девушка собиралась обратно на Филиппины – ее от Рона тошнило. Лучше она будет жить в бедности, но с настоящим мужчиной, заявила она.

– А что, если у них действительно родятся дети? – не унимался Вотакен, перекрикивая телевизор. – Что, если доктора ошибаются? – Мы с Роном переглянулись. Вотакен это заметил и, подскочив ближе, обвиняюще ткнул меня в грудь. – Ладно, Сам, когда у твоих подружек последний раз были месячные?

Тут он был прав: гигантские коробки тампонов, которые привезла Эбби, оставались нетронутыми.

– По крайней мере, больше не придется страдать от ПМС, – задумчиво изрек Билли Оводдс. – Впрочем, забавно: они все утверждают, что родят ровно через девять месяцев после того, как объявили о Премии.

Норман согласился, что смахивает на полную брехню. И пять миллионов евриков Премии, несомненно, повлияли на съехавший крышняк нации.

– Простите мой немецкий, – прибавил он.

И на мое домашнее хозяйство Премия повлияла не меньше. Чтобы отпраздновать будущие пять миллионов – даже десять, если родят одновременно, – Розобланши стащили мою кредитку и пустились транжирить бабки. Ложные гормоны превратили их в парочку маньяков-декораторов, которым приспичило капитально переоборудовать мой съемный коттедж: жалюзи и рельефная штукатурка цвета охры, слишком неуютно похожего на говно, внизу в туалете; отделка под мрамор оттенков «персик» и «клюква», напоминавших собачью селезенку, на крыльце; обои под Джексона, твою мать, Поллока[114] на кухне; гарнитур из дивана и двух кресел с кистями и претендующие на звание произведений искусства эстампы с репой в рамочках в гостиной. Все мои диски с концертными записями Элвиса сослали в гараж. Для сексуального треугольника стало дороговато: еще месяц, и у меня на счете будет огромный перерасход. Эбби, избравшая подход приятия их ложной беременности, наша верховная жрица вкуса, руководила всей операцией по каталогу универмага «Джон Льюис» и готовила для гигантского холодильника, который по ее настоянию я купил девочкам, дабы сделать из них порядочных женщин. Трудосберегающий агрегат, словно голодное животное-гурман, стоял в гараже, ожидая, когда ему скормят завернутые в пленку блюдца. Вдобавок, каждый день с коробкой инструментов захаживал Норман (он призывал, чтобы я звал его мистер Мастер), еще надежнее заколачивая меня в гробу семейственности. К концу второго триместра Тандер-Спит заполонили гуляющие вразвалочку женщины, растолстевшие от ветров, за счет подушек или природного жира. Роз и Бланш предпочли последнее и раздулись до такого размера, что с трудом протискивались в двери; они так распределили вес своей воображаемой беременности, будто к ним присоединилась третья близняшка. Выглядели они все еще привлекательно – насколько может быть привлекательной скульптура, вылепленная из чистого жира. Как и прочие городские истерички, близняшки радовались своей нелепой тучности и ею щеголяли. Собирались в стайки с прочими девицами, ходили на водную аэробику в центр досуга, а затем устремлялись в «Пицца Хат», где имелась особая скидку на пиццу – «На двоих».

– Мы рождены, чтобы размножаться, – заявила Роз, когда они с Бланш вернулись с курсов для рожениц Медицинского Центра Лысухинга – еще одного заведения, нажившегося на кризисе: клиника купила церковь Святого Николаса и переобустроила ее в приемный покой – под занятия для беременных и одновременно – групповой терапии для тех, кто пребывает в отказе.

– Мы положим начало новому племени, – изрекла Бланш.

– Это основной инстинкт, – авторитетно пояснила Роз.

– Со времен Ноя, – добавила Бланш.

Основной инстинкт, который скоро разорит нас подчистую. Мы приближались к третьему триместру помешательства; Роз и Бланш продолжали скупать кучу ненужных вещей: тостеров, переносных магнитофонов, подогревателей бутылочек, – для которых Норман, великий заговорщик, пришел и прибил полочку.

– Я тебя предупреждал, – радостно повторял он, отирая пыль с очередного детского стульчика или древней пластмассовой игрушки. – Близнярики-кошмарики! – И уходил.

Животы девочек все росли и росли; в конце концов мне пришлось освободить императорских размеров кровать, чтобы меня не задавили насмерть во сне. Я устроился на кушетке в приемной, где запах праксина навевал тошнотворные сны – сны, в которых лопотала, хныкала и выла макака Жизель. Может, ее внезапное возвращение должно мне что-то сказать? Ведь это она и ужасная миссис Манн способствовали моему приезду в Тандер-Спит – убежищу, которое так быстро стало ловушкой. Я пытался это проанализировать. Представлял Жизель: ее вздернутую мордочку, волосатые ножки, розовое платьице – но озарение все не приходило.

– Многим м-м-м-м-мужчинам стали сниться беспокойные с-с-с-с-сны, когда мы вошли в п-п-последнюю стадию периода помешательства, – предупреждал в «Прорыве» доктор Ивз. – Я хочу попросить вас приглядеться к э-э-э-э-элементам ваших с-с-с-с-сновидений и попытаться выстроить с-с-с-с-связи. Возможно, в них к-к-к-ключ к будущему благополучию ваших о-о-отношений.

Время шло; сезон ягнения овец сменился порой кошачьего гриппа, а затем сезоном бродячих собак. Жизель снилась мне все чаще, и я пытался извлечь из этого смысл, как советовал доктор Ивз, – но по-прежнему без толку. И вдруг, когда я брился в одно прекрасное утро и потянулся за полотенцем, я вывел связь:

Мартышка-джентльмен уже настолько стал частью домашней обстановки, что я его почти не замечал: он превратился в чистую функцию. В кутерьме помешательства на беременностях я и позабыл о трактате доктора Скрэби. Эбби отдала мне его в тот день, когда разлетелась новость про миссис Джилли из Глазго. Я хотел что-нибудь придумать, а потом…

Господи. С этим сумасшествием и беременными близняшками я совсем о нем позабыл. А теперь клял себя за то, что выпустил это из головы. Я ведь решил, что обезьяна может оказаться ценной, правильно? И куда я сунул трактат? Бог его знает. Я перевернул весь дом кверху дном и наконец обнаружил, что близняшки запихали его под раковину в кухне вместе с моими книгами по анатомии животных и отбеливателем. Я перечитал книгу. Похоже, парень и впрямь верил тому, что говорил. Впрочем, как и Роз с Бланш. Никакого мошенничества: чистая делюзия. Но рисунок мартышки-джентльмена и утверждение, что они вымерли, – в перспективе это звучало заманчиво. В финансовой перспективе. Хороший повод упаковать свои синие замшевые туфли и отправиться в путь.