Всегда, всегда она скрывала свою тайну от Сергея. Как долго она собирается оберегать его? Все хорошо в меру. Нужно рассказать ему об Алеше и о своей любви, которая выжила и ничуть не увяла за все эти годы. Настало время Сергею принять это.

Надя решительно развернулась, села на трамвай и поехала домой.

Когда они прошли половину Рю Ратард, Михаил вдруг остановился.

— Слушай, это просто глупо, Марина! Давай не пожалеем денег и возьмем велорикшу. Чем быстрее мы выберемся из китайских трущоб, тем лучше. Я видел достаточно замерзших тел, раздетых нищими догола, и задерживаться тут надолго у меня желания нет.

Марина поежилась.

— Сейчас весна, так что замерзших мы не увидим.

— Все равно. Я через этот район на велосипеде на работу езжу. Не место здесь для прогулок.

Михаил махнул проезжавшему велорикше. Когда они сели, Марина вздохнула.

— Вот же упрямый! Каким был, таким и остался. А что, позволь узнать, случается, если что-то выходит не по-твоему?

Михаил дружески похлопал ее по плечу.

— Ну я же должен иметь какие-то недостатки. Если бы я был святым, у меня бы и друзей не осталось вовсе. Вот представь себе, каково это — дружить со святым. Страх да и только!

Марина не удержалась и захихикала.

— Ты неисправим. Все время меня смешишь. Спасибо, Миша.

На последних двух словах голос ее слегка задрожал, и она сделала вид, что закашлялась, но Михаил, похоже, уловил это, потому что наклонил голову набок, чтобы посмотреть ей в лицо.

— Эй, ты чего это, а? Ну-ка соберись!

Марина не ответила.

— Расскажи о моем отце, — задумчиво произнесла она. — Какой он?

— Он хороший, замечательный человек, — ответил Михаил. — За эти две недели у меня было время его узнать. Я подумал, что ему будет тяжело одному в незнакомом городе, ну и уговорил его пожить у меня. Умный и благородный — вот какой он. Я ни разу не слышал, чтобы он пожалел о том, что бросил свое дело в Маньчжурии. А это, знаешь ли, довольно серьезный поступок для человека его возраста. Впрочем, выглядит он хорошо и полон оптимизма.

Михаил покосился на Марину.

— Твоей матери повезло, что ее любит такой человек. Надеюсь, скоро они будут вместе.

— Я тоже. Никогда не понимала, почему дядя Сережа так невзлюбил его. А мне хочется узнать его получше. Мне кажется, маме не нужно так уж заботиться о дяде. Лучше бы ей рассказать ему, что мой отец жив и приехал в Шанхай.

— Не тебе решать, Марина. Она сделает это, когда посчитает нужным.

Марина не ответила. Конечно, Михаил прав. Она не должна вмешиваться в сердечные дела родителей. У нее и без этого есть о чем подумать. После трех лет брака она перестала видеть в своем муже любящего, ласкового мужчину. Их отношения свелись к обязательным скучным раутам в консульстве и поверхностным разговорам дома, причем последние становились все мрачнее и мрачнее по мере того, как Германия медленно, но уверенно проигрывала войну. Да, еще механические совокупления по расписанию, без души, заканчивающиеся всегда одним и тем же: его удовлетворенным рычанием и ее разочарованием. Она чувствовала себя вещью и пыталась убедить себя, что на Рольфа так влияют перемены, происходящие в мире, и что, когда война закончится, он станет мягче, а пропасть между ними, которая ширилась с каждым днем, исчезнет. Кто знает, может, так оно и будет, но сейчас Марина уже не была уверена в искренности их любви. Она примет решение потом, после войны…

Выходя с Рольфом в свет, Марина надевала любезную маску перед его немецкими друзьями, которые щелкали каблуками, припадали к ее руке и… ловко не пускали ее в свой мир. Марина полагала, что ей с успехом удается прятать свое разочарование в браке, и для нее стало неприятной новостью, что мать о чем-то догадалась. И почему это матери считают своим долгом всю жизнь поучать детей? Марина поерзала на сиденье.

— Эй, подруга, ты меня слышишь?

Голос Михаила заставил ее вздрогнуть.

— Просто задумалась. О, мы уже почти приехали.

Они въезжали в лабиринт узких улочек Нантао с их красными и зелеными вывесками, испещренными иероглифами, под которыми стояли проститутки в обтягивающих ципао[21] с разрезами во все бедро и с намалеванными на щеках красными кругами.

Когда завернули за угол, в нос им ударила смесь отвратительных запахов — рыбы, на соевом масле жарящейся над углями в пятигаллонных канистрах, кипящих супов с горчицей и лапшой, и главное — тошнотворный чесночный смрад, который, казалось, впитался в булыжники мостовой.

Марина направила велорикшу к ряду жмущихся друг к дружке маленьких домиков с черепичными крышами. Остановился он перед дверью, завешенной синей тряпкой. Как только Марина выпрыгнула из повозки, из дома, откинув тряпку, вышла молодая женщина и вылила из ведра грязную после стирки воду на землю. Тут же воздух наполнился запахом желтого хозяйственного мыла. Марина отпрыгнула в сторону, чтобы на нее не попала горячая мыльная вода. Женщина засмеялась и извинилась звонким голосом. Марина поняла лишь несколько слов шанхайского диалекта и отмахнулась от извинений.

Внутри на утоптанном земляном полу стояли пустые ведра и лежало стираное белье, а всю середину неприглядного обиталища занимал квадратный вишневый стол, заваленный махровыми полотенцами. На нем же женщина постарше гладила рубашки тяжелым утюгом, через боковые отверстия которого было видно раскаленные угли. Женщина подняла взгляд на Марину и кивнула в угол комнаты. Там, на убогом деревянном лежаке, накрытом соломенным матрасом, лежала девочка. Ее забинтованная нога покоилась на сложенном в несколько раз стеганом одеяле.

Марина разбинтовала ногу, осмотрела воспаленную язву на лодыжке и жестами показала женщине, что ей нужно чистое полотенце. Та кивнула, взяла оловянную кружку, набрала в рот воды и взбрызнула лежащее перед ней мятое полотенце. Под горячим утюгом вода зашипела. Выгладив полотенце, женщина передала его Марине, которая лишь вздохнула, понимая, что указания ее все равно не поймут.

Михаил дожидался ее у двери. Когда она промыла и перевязала рану, он подозвал другого велорикшу, и они поехали домой.

Для Михаила стало привычным делом сопровождать Марину по выходным, когда она отправлялась куда-то по своим медицинским делам. Однажды в начале июня 1944 года они возвращались домой после двух часов, проведенных в Нантао. Марина хоть и уставала, но любила свое занятие и вся отдавалась работе, проводя все больше и больше времени с пациентами. Сейчас, когда день близился к завершению, она была рада обществу Михаила. В узкой коляске велорикши рядом с ним было удобно. Она прижималась ногой к его сильному мускулистому телу и чувствовала его тепло. Марина не могла не сравнивать эту близость с Мишей с пропастью между нею и Рольфом. Вот только вчера, когда она упомянула в разговоре с мужем, что собирается в Нантао, Рольф посмотрел на нее поверх газеты невидящими глазами, пожал плечами и проронил: «Я бы хотел, чтобы ты больше времени проводила дома, liebchen».

Марину аж передернуло от того, каким надменным тоном это было произнесено. Даже злость — и ту ей было бы приятнее услышать, чем это полное равнодушие к ее работе.

В нескольких кварталах от Нантао Михаил наклонился вперед и похлопал по спине усердно крутящего педали кули.

— Юй-Юань.

Марина посмотрела на него.

— Я еду домой, зачем нам на Юй-Юань?

— Затем, что я хочу сводить тебя в Джессфилд-парк, чтобы ты подышала свежим воздухом. Пусть у тебя голова немного прочистится, — сказал он, не глядя на нее. — Тебе сейчас нужно посмотреть на что-нибудь красивое.

— Почему ты решил, что я не вижу ничего красивого?

Михаил бросил на нее быстрый взгляд.

— Я этого не говорил. Я только сказал, что сейчас тебе нужно побывать в Джессфилд-парке. Мимозы цветут и магнолии еще, наверное, не отошли.