Надя научилась быть сдержанной, научилась подстраиваться под своего брата, который любил ее и защищал с тех пор, как она себя помнила. И он был предан ей. С ним не нужно было в чем-то сомневаться, не нужно было бояться предательства. Ему можно было безоговорочно доверять.

Да, у нее было все, чего может желать обычная женщина: материальные удобства, даже роскошь, семейная привязанность, единство и, конечно же, ее счастье — две дочурки.

Сегодня ей предстояло решить два вопроса: во-первых, составить меню с Дуней и, поскольку у Маши был выходной, решить, какие продукты нужно покупать; во-вторых, примерить платье, которое перешивала для нее Вера.

Время тянулось медленно, лениво. Днем из школы вернулись девочки, и Катя пошла в гости к подруге. Дуня отправилась выполнять поручения, Вера была наверху, а Марина, не переодеваясь, засела за домашние задания.

Надя заварила себе чаю и взяла с книжной полки «Гранд-отель» Вики Баум.

День был на удивление приятным. Светило ласковое солнце, за окном весело щебетали воробьи, откуда-то доносился собачий лай. Наверное, то была соседская овчарка. Это глупое создание лаяло на каждого прохожего. Сосед по фамилии Петров был хорошим человеком, но его собака… Нужно будет попросить Сергея поговорить с ним об этом животном. Она улыбнулась. В доме стояла такая тишина, что ей было слышно, как Марина в соседней комнате усердно поскрипывает пером. Эти звуки еще больше успокаивали.

Надя углубилась в чтение и перестала обращать внимание на время.

Когда постучали в дверь — громко, отрывисто, — Надя мгновенно поняла, что это не обычный посетитель.

От скрипучих пружин кровати до лица лежащей на спине Марины было совсем чуть-чуть. От ритмических движений кровать прогибалась, и пружины приближались к ее лицу почти вплотную. Ей пришлось вжаться в пол. Ноги ее до края кровати не доставали, и их не было видно за свисавшими шелковыми кисточками покрывала, зато ей было прекрасно видно ступни и лодыжки тех, кто находился в комнате.

Воздух под кроватью был пыльный, и дышать было тяжело. Несколько пушинок опустились на ее нос и щеки. Боясь чихнуть, Марина напрягла мышцы лица. Хотя руки ее дрожали от напряжения, ей не приходило в голову ослушаться мать, которая сказала: «Сиди, как мышка, и не показывайся, пока я не позову. Поняла? Ни звука!»

Когда кто-то застучал в дверь, мать выглянула в окно, но не раздвинула занавески, как делала, когда возвращался домой дядя Сережа. Этот апрельский день был солнечным, свежим и ясным после вчерашнего дождя, и заглянуть в дом через сдвинутые кружевные занавески было невозможно.

Мать отбежала от окна, потащила Марину в спальню и велела спрятаться под кроватью. «У дверей японские солдаты. Я не хочу, чтобы они тебя видели», — прошептала она. Потом мама пошла открывать, и через несколько секунд из прихожей донеслись мужские голоса, громкие и грубые. Но, услышав спокойный голос матери и ее короткий смешок, Марина перестала бояться.

Прислушалась. Мужские голоса и тяжелый топот ног приблизились. О чем разговаривали, через закрытую дверь Марина расслышать не могла, но, судя по тону матери, та в чем-то пыталась убедить пришельцев. «Да сами взгляните. Никого здесь нет. Девочки в гостях у друзей и вернутся не раньше чем придет с работы мой брат».

Марина затаила дыхание. Зачем это им понадобились они с сестрой? Они ничего плохого не делали. Хоть бы они поскорее ушли, чтобы можно было выбраться из-под кровати. Синяя школьная форма и черный фартук, наверное, уже стали серыми от пыли. Придется перед ужином хорошенько помыться в ванной. Форму было жалко, потому что она была новая — Вера ее совсем недавно закончила. Сколько возни было с примерками! Во рту у Марины тоже было полно пыли. Когда она провела языком по пересохшим губам, хлопнула входная дверь и раздался голос сестры:

— Мам, я дома!

— Катя, беги к соседям! Беги! — Крик матери, странно пронзительный, зазвенел так, как бывало, когда дядя Сережа бранил Марину за то, что та говорит, когда ее не спрашивают.

Солдаты затопали.

— Ма-а-а-ма!!!

Истошный Катин визг, казалось, заполнил весь дом. Раздался звонкий звук пощечины, громкий вздох, резкий мужской хохот и плач. Ладони у Марины покрылись потом. Она вытерла их о грубую шерстяную ткань платья и снова замерла, положив руки вдоль тела, ожидая услышать голос матери. Но звучало множество голосов, и она не могла понять, какой из них мамин. Они ударили мать? Или Катю? Ей не хотелось, чтобы кому-то из них делали больно. Вот бы сейчас вернулся дядя Сережа! Он прогнал бы этих злых людей, и тогда она — они все — были бы в безопасности. Марина приподняла голову, и тут же одна из пружин вцепилась ей и волосы. От боли на глаза навернулись слезы. Высвободив рукой прядь волос, она снова опустила голову, и в этот миг дверь спальни с грохотом распахнулась и на пороге показались мужские ботинки. Мужчины тащили кого-то в комнату. Марина узнала Катины черные лакированные туфли и белые гольфы. Сразу за ними последовали мамины коричневые «лодочки».

Буквально через секунду комнату заполонили грубые солдатские ботинки. Она насчитала девять пар. Катины ноги вдруг поднялись с пола, кровать над Мариной прогнулась, заскрипев пружинами. И тогда раздался крик. Истошный, душераздирающий, жуткий. У Марины загудело в голове. Что-то невообразимо страшное происходило с ее сестрой, но ей не было видно что.

Один из мужчин заворчал, остальные загоготали, и с кровати спустились мужские ботинки. Катиных туфель за ними не последовало, но к кровати подошли другие ботинки. Скрип и крики повторились.

Сквозь эти жуткие звуки Марина услышала голос матери. Он был глухим и каким-то надломленным. Она снова и снова просила мужчин пойти с ней в другой конец комнаты и сделать что-то такое, чего Марина не понимала.

Она считала пары ботинок, подходивших к кровати. После шестой пары Катя перестала кричать и завыла. Этот звук был еще хуже, чем крики. «Лодочки» матери и пара ботинок исчезли в дальнем конце комнаты, но остальные ботинки продолжали топтаться у кровати. Марина медленно подняла руку и сжала кулак зубами. Пружины над ней продолжали скрипеть. Вдруг один ботинок встал совсем рядом, так, что колыхнул кисточки покрывала и коснулся носком ее предплечья. Он оказался настолько близко к ее лицу, что она почувствовала запах воска. Прикосновение было несильным, скользящим, но Марину пронзила такая боль, будто ее ужалила оса. Она окаменела от страха, подумав, что мужчина почувствовал ее.

Пока она в ужасе смотрела на ботинки, те снова пришли в движение. Один из них оторвался от пола, второй остался, все еще касаясь ее руки. И в ту же секунду наступила тишина. Неожиданная и абсолютная. Катин вой прервался. Скрип прекратился. Время остановилось. Через несколько секунд — или минут? — раздался короткий резкий звук, скрежет металла о металл, и почувствовался один глухой удар. Снова раздался крик, но теперь кричала мать. В дальнем конце комнаты началась какая-то возня, послышались удары, но Катя больше не издавала ни звука. У Марины онемели ноги, а в кончиках пальцев, наоборот, начало колоть, но она продолжала лежать неподвижно, пока все ботинки не покинули комнату, а потом и дом. К кровати медленно, спотыкаясь, приблизились туфли матери. Колени ее подогнулись, и под ее весом снова скрипнули пружины. Впервые в жизни Марина услышала, как мать плачет. И только тогда она ослушалась ее приказа и выползла из-под кровати.

Две недели. Две недели непрекращающегося кошмара. Передышка приходила только ночью. Когда Надя оставалась в спальне одна, когда не нужно было скрывать свое горе от Сергея, она горько рыдала в подушку, чтобы приглушить стенания. Сергей и так был опустошен, и, зная его характер, она боялась рассказать ему о том, что сама подчинилась одному из японских солдат. Этого он не вынес бы. Женщины чувствуют это. Один, Сергей ничего не смог бы сделать против оккупационной армии, а если бы попытался, сделал бы им всем только хуже. Катю это не вернуло бы.