«В мирные дни Владивосток, наверное, был прекрасным городом», — думала Надя, рассматривая высокие окна с карнизами на выщербленных пулями стенах здания в стиле барокко, которое выходило фасадом на бухту. Таких домов во Владивостоке было много, и Наде нравилась изящная красота приморского города, расположившегося террасами на заросших ольхой, кедрами, дубами и липами холмах у бухты Золотой Рог. Когда Надя проходила мимо храма на углу Соборной улицы, ее ослепил блеск его золоченых луковиц. Какая красота! Но здесь же, в самом сердце города, она увидела также изнуренных опиумистов, развалившихся на порогах домов и уличных скамейках, и с негодованием подумала о тех неразборчивых в средствах дельцах, которые, пользуясь политической нестабильностью, зарабатывают состояния на сделках с японцами.
По городу ходили разговоры о контрреволюции, о возвращении домой, после того как монархисты снова отберут власть у большевиков, но Надя и Сергей больше не прислушивались к ним. Они надеялись лишь на восстановление порядка в стране и на то, что будет организовано хоть какое-то подобие демократического правительства, о котором мечтала Эсфирь.
Им повезло снять две комнаты в доме богатых купцов Розмятиных, который те разделили на отдельные небольшие квартиры и сдавали внаем. К счастью для Нади, госпожа Розмятина, грузная невысокая женщина, с первого дня озаботилась судьбой Кати и стала присматривать за ней, когда Надя ходила на работу в клинику. Из-за великодушия хозяйки и ее любви к детям Надя уняла свое негодование, вызванное ненавистью госпожи Розмятиной к евреям. Молодая женщина понимала, что такие взгляды были типичны для огромного количества живших во Владивостоке монархистов, древний антисемитизм которых подогревало твердое убеждение, что Россией теперь управляют евреи, породившие Красный террор. Надю бросало в дрожь, когда она слышала подобные суждения. Ей отчаянно хотелось верить, что Эсфирь в безопасности, где бы она ни была.
Сергей почти все время проводил в клинике, и Надя, работая больше из желания быть полезной, чем по необходимости, была рада, что они не испытывают нужды. Ей было жаль бывших чиновников, которые распродавали свое имущество и хватались за любую работу.
Вскоре после прибытия во Владивосток Надю стало волновать то, что брат так много работает.
— Сережа, тебе нужно хоть иногда отдыхать.
— Я полностью доволен своей работой.
— Ты собираешься все свое время тратить на больных? А как же твои исследования?
Сергей пожал плечами и посадил на колени Катю. Покачивая ногой, он тихонько пропел ей в ухо: «По ровненькой дорожке, по ровненькой дорожке…»
Потом несколько раздернул коленом: «По камушкам, по камушкам!» И вдруг раздвинул ноги и, подхватив ее под мышки, резко опустил вниз. «В ямку — ух!»
Катя завизжала от восторга.
— Еще, еще, пожалуйста, дядя Сережа!
Любые разговоры об исследованиях всегда так или иначе откладывались. Но Надя не переставала волноваться.
Однажды прохладным чистым вечером они вышли погулять на всегда людную Светланскую улицу, где были сосредоточены рестораны, игорные дома и прочие увеселительные заведения. Случайно зашли в одно из них. Там шла игра в лото. Купив рублевую карту, они сели за длинный стол среди офицеров в выцветших формах.
Крупье крутил цилиндр, вынимал номера и громко их оглашал. Одновременно с этим загорались красные цифры на электрическом табло над ним. Один из сидящих за столом, закрыв на своей карте ряд цифр, выкрикнул: «Довольно!» — и колесо остановилось. Крупье передал ему деньги, карты перемешали, и началась новая игра.
У Нади потеплело на душе, когда она заметила, как Сергей увлекся игрой. Она уже давно не видела его таким расслабленным и похвалила себя за то, что посоветовала ему зайти сюда.
Надей однако овладела тоска по прошлому. Дом. Вадим. Теперь воспоминания о нем приносили не боль, а успокоение, лишь немного окрашенное грустью. Однако другое видение — страстный, неугасающий образ Алексея — не тускнело, как она ни старалась его подавить. Надя покинула Петроград, так и не узнав, где он, и теперь гадала, бежал ли он, как они когда-то, от власти большевиков, путешествуя из города в город, или вовсе не вернулся в Россию. За все эти месяцы Надя не раз усомнилась в том, что он выжил. Она представляла его в военной форме, вспоминала часы, которые они проводили вместе, его улыбку, озорные искорки, появлявшиеся у него в глазах, когда они оставались наедине. Предаваясь этим воспоминаниям, она считала, что потакает своим слабостям, и оттого испытывала угрызения совести. И все же Надя была рада этим мыслям. Они поддерживали ее, уносили из серых будней в мир фантазий.
Она снова начала писать, но стихотворения свои прятала, полагая, что творчество ее носит слишком личный характер, чтобы выносить его на публику. Сергей увлекся лото, и одинокие вечера Надя стала посвящать поэзии. Но днем она работала, и сегодняшний день не был исключением.
Еще несколько шагов — и вот Надя уже в клинике Куперкина. В фойе ее встретила старшая медсестра. Фамилия этой женщины полностью соответствовала ее натуре — Ярая. Под энергичным руководством Нины Ярой в клинике царила железная дисциплина. Высокая, подтянутая, с зычным голосом, способным навести страх на кого угодно, она решала все вопросы, воспитывая молодых медсестер и браня за ошибки старых. Надя сразу прониклась уважением к роли этой женщины в таком месте, где каждый день начинался и заканчивался смертью, слезами и болью.
Старшая медсестра повернулась к Наде со списком дежурств в руке.
— Надя! Хорошо, что ты сегодня пораньше. Вчера вечером привезли новых тифозников и сыпняков. Один так плох, что у него открылась рана на ноге. Им доктор Ефимов занимается, так что давай, шевелись. Собери грязные бинты.
Надя знала, что от нее ожидается: собрать мокрые бинты, убрать использованные шприцы, помыть стаканы. Тифозников она не боялась — знала, что брюшной тиф не заразен[9]. Но сыпняки — другое дело. Сыпной тиф легко передается от человека к человеку. Она всегда с ужасом думала о том, что может оставить малышку Катю сиротой.
Надя быстро повязала на голову белую косынку, надела белый фартук и пошла в палату, заставленную тесными рядами коек. В ее обязанности входило следить, чтобы больные не путали тумбочки и не пили из зараженных стаканов. Собрав шприцы и грязные стаканы, она отнесла их на кухню, чтобы прокипятить и продезинфицировать. Потом надела маску и быстро прошлась по сыпной палате, где стонали в бреду больные, руки и грудь которых покрывала багрянистая сыпь. Здесь сильно пахло керосином, но Надя привыкла к подобному запаху, потому что это дезинфицирующее средство было необходимо для борьбы со вшами. Некоторые из больных, чьи органы дыхания были поражены, сипели, хватая ртами воздух.
Надя сделала уборку в обеих палатах и, проходя мимо конторки, за которой сидела старшая медсестра, вдруг кое-что вспомнила.
— Нина, а где тот раненый? Я нигде не увидела грязных бинтов.
Нина подняла на нее глаза.
— Сергей Антонович забрал его в операционную — прочистить рану.
Надя ахнула.
— Как?! Больного тифом в операционную?
— Да все в порядке, Надя, у него брюшной тиф. Сейчас его доктор Ланов оперирует. Когда его принесут обратно, проверь, чтобы он был хорошо укрыт и не упал с койки. Сергей Антонович разговаривал с ним, перед тем как его увели в операционную, и, по-моему, они знакомы.
«Наверное, кто-то из партизан, с которыми мы познакомились в Сибири», — решила Надя. За последнее время множество людей поменяли свои убеждения, спасаясь от преследований, боясь за свою жизнь.
— А где Сергей Антонович? — спросила она, прервав поток своих мыслей.
Нина пожала плечами.
— Не знаю. Он поговорил с больным и ушел. Сказал, вернется через час. Наверное, пошел на склад, проверить запасы. У нас не хватает медикаментов.
Надя занялась своими делами, дожидаясь, когда пациента вернут на его место. Долго ждать не пришлось. Два санитара внесли носилки и переложили больного на койку.
