Потом запрокинул голову и заревел во весь голос, дико, истошно, как безумец. Крик наполнил комнату и зазвенел у него в ушах. Ярость отступила. Дурак! Какой же дурак! На крик сбегутся солдаты и добьют его! Нужно убираться отсюда. Нужно спасти себя ради его женщин. Но вытащить тела не удастся. Это слишком рискованно. Унести получится только медицинский саквояж. Ему невыносимо было думать о том, что чьи-то грязные руки будут рыться в отцовском чемоданчике, трогать его стетоскоп, хирургические инструменты. Он торопливо захлопнул и подхватил драгоценный груз. Потом посмотрел на отца в последний раз.

Прощай, папа. Слова, которые должны быть произнесены, будут произнесены; чуткость, которая должна быть проявлена, будет проявлена. Но не сейчас. Прощай, папа. Я люблю тебя! Сергей бережно положил отца на пол, аккуратно сложил его руки на груди и закрыл ему веки. Потом посмотрел на Вадима и заметил, что тот все еще сжимает надорванный кулек с сахаром. Сергей рванул его из рук друга и прижал к себе отцовский саквояж. Не нужно было трогать тела. Солдаты поймут, что он остался жив. Впрочем, ему ничего не грозит, ведь они не знают, кто он. Нет, он, наверное, сходит с ума. Какая разница, трогал ли он тела? Солдаты поймут, что он выжил, потому что не увидят его трупа!

Заторопившись, он вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и выскользнул из дворца через черный ход. Крики и грохот продолжались, но, к счастью, его никто не заметил. От пережитого он перестал видеть и слышать. Тело его двигались автоматически в ответ на импульсы инстинкта.

Через какое-то время Сергей увидел, что находится внутри Исаакиевского собора, стоит на коленях у бокового алтаря за массивными пилонами. Он не помнил, как попал сюда, но понимал, что привело его в храм. Сергей пришел в собор не для того, чтобы молиться Богу, а для того, чтобы проклинать Его. Это было единственное место, где он мог отдаться горю, не привлекая внимания слезами и стенаниями. Он ведь доктор, верно? И потому знает, что, прежде чем вернуться домой и увидеть Надю, ему необходимо набраться мужества. Он нужен ей сильным: теперь он — ее единственная опора.

Надя, его сестренка. На восьмом месяце. Как же ей сказать, что ее муж и отец погибли этим утром? Погибли? Нет. Были убиты, бессмысленно и жестоко — только за то, что оказались там в неподходящее время. Одно дело, когда толпа убивает ненавистных угнетателей, и совсем другое, когда жертвами становятся те, кто ратовал за их цели. А ведь они с Эсфирью последние годы этим и занимались.

Но сложнее всего будет сказать Наде, что Вадим был убит, защищая его, ее брата. Сейчас Сергею об этом думать не хотелось.

Другу он был обязан жизнью. Еще не рожденный ребенок Вадима станет его ребенком. Он заплакал. Сейчас ему нужно было выплакаться, потому что в следующий раз он будет лить слезы очень нескоро. Слава Богу, что у него есть Эсфирь! Его милая, любимая жена.

Увидев запятнанную кровью рубашку Сергея, Надя крикнула:

— Сережа, ты ранен?!

Эсфирь, вернувшаяся домой раньше, вбежала в комнату, но Сергей поднял руки и покачал головой, успокаивая их.

— А где папа? — Надя схватила Сергея за руку. — Где он?

— Наденька, дорогая, папа умер. — Сергей обнял ее и крепко прижал к себе. — Он не мучился. Слышишь, совсем не мучился.

Надя вырвалась из его рук и отступила.

— Умер? Нет!.. Боже милосердный, нет!

Эсфирь подошла к подруге сзади и положила руки ей на плечи. Надя тихо произнесла:

— Как? Ты видел… Ты видел, как это случилось?

Сергей покачал головой.

— Нет. Мы опоздали. Мы с Вадимом бежали всю дорогу и все равно опоздали.

— А где Вадим? Куда он пошел? Опять за сахаром?

Сергей подвел Надю к креслу и усадил. Потом повернулся к Эсфири.

— Принеси воды. — Он подождал, пока жена наполнила стакан из графина на кухонном столе, и повернулся к Наде, которая дрожала всем телом.

— Наденька. Возьми себя в руки. Не только папа погиб. Вадима тоже не стало.

— Не стало? Что значит… не стало?

— Его застрелили, когда он пытался меня защитить. Там были солдаты, один целился в меня, а Вадим хотел отвести ружье. Мы упали, и они решили, что мы оба мертвы. Мне пришлось уйти самому. Я не смог вынести тела.

Тела. Вот чем они теперь стали! Наде показалось, что стены комнаты сдвинулись, вытеснив из нее воздух. Она начала задыхаться.

— Нет… Нет… — без голоса, одним дыханием произнесла она. И голова, и руки ее задрожали. Папа. Вадим. Оба сразу. Нет! Боже, нет! Этого не может быть! Мертвы… Убиты… Отец. Муж. Мертвы.

Потолок, стены давили на нее, она погружалась все ниже и ниже, в черную яму, но потом разум смилостивился над ней и затуманился.

Пришла в себя Надя уже на кровати. Открыв глаза, она увидела лица Эсфири и Сергея. Они то расплывались, то снова становились четкими.

Она попыталась подняться, но Сергей удержал ее.

— Полежи немного, Надя. На вот, выпей валерьянки. Это поможет.

Надя не хотела лежать. Лежа ей было еще хуже. Она оттолкнула лекарство и села на кровати.

— Расскажи, как это произошло?

— Зачем мучить себя, Наденька? — произнесла Эсфирь, нежно гладя ее по волосам. — Это их не вернет.

— Я хочу знать, как это произошло! — вскричала Надя. — Вы не понимаете? Я должна знать! Если ты не расскажешь, я сама начну представлять и мучить себя! Расскажи, слышишь? — В ее голосе появились истерические нотки, но она не могла успокоиться.

Эсфирь положила ладонь на руку Сергея.

— Наверное, лучше будет рассказать. Ей нужно это знать. — Видя, что Сергей колеблется, она добавила: — Разве ты не понимаешь — она должна знать.

Сергей сбивчиво рассказал сестре, как они нашли тела Антона Степановича и Персиянцевых и как умер Вадим. Надя слушала, спрятав лицо в ладонях и твердо уперев ноги в пол. Папа умер быстро и без мук, от одного выстрела. И Вадим умер быстро, но не так безболезненно. И до последней минуты он сжимал в руке сахар, который нес своей беременной жене. «Царство небесное вам, дорогие. — Она машинально перекрестилась. — Покойтесь с миром. Боже мой, они, наверное, все еще лежат там, на полу, а может, их грубо оттащили в сторону. Безвольные руки и ноги, свисающие головы… Господи, нет! Нет!»

— Сережа, мы должны… Нужно забрать… — Она не могла заставить себя произнести слово «тела». — Нужно забрать оттуда папу и Вадима и похоронить их рядом с мамой.

Сергей не пошевелился, и Надя крикнула:

— Ты слышишь?! Попроси Облевича помочь. Солдаты, рабочие должны знать его. Наймите телегу. — Представив себе телегу и громыхающие в ней гробы, Надя расплакалась. — Сережа, я не хочу, чтобы они остались там, как… как… — Она покачала головой и зарыдала еще сильнее.

Сергей опустился на колени рядом с ней.

— Наденька, послушай! Мы не можем пойти туда. Там выставили посты, и теперь солдаты охраняют дворец. Если мы попробуем, то можем сами погибнуть.

— Ты не понимаешь? Мой отец и мой муж лежат там, брошенные…

Сергей поднялся. На щеке его дернулся мускул.

— Надя, будь благоразумна. Если что-нибудь случится со мной, то не только вы с Эсфирью останетесь без защиты, но и ребенок тоже.

Надя перестала плакать. Она медленно подняла голову и посмотрела на брата. Вадим умер для того, чтобы Сергей жил. Если бы случилось наоборот, было бы ей легче? Нет! Она закрыла глаза и попыталась унять горючие слезы. Больше она не увидит милого лица Вадима, но брат еще жив, и она не имеет права подвергать опасности его жизнь. И все же, как можно оставить там Вадима и папу, не обмыть, не похоронить? Папа… Наде был уже двадцать один год, и она сама скоро должна была стать матерью, но в ту минуту женщина почувствовала себя осиротевшей маленькой девочкой.

Сирота. Персиянцевы тоже были мертвы. Еще одно звено цепочки, соединявшей ее с Алексеем: они потеряли своих близких в одно и то же время, в одном и том же месте. Она еще должна радоваться: Сергей, любимый брат, жив. И Эсфирь. Ее семья. Дорогие ей люди. И ребенок, который скоро родится, эта частичка Вадима, которую она будет любить вечно.