— Знаете, что Мазони любил всяческие пророчества?

— Да, тогда почти все художники были помешаны на них. Даже Леонардо.

Я решила: настал удобный момент, чтобы спросить профессора о значении фразы, найденной в дневниках Лупетто перед неожиданным появлением синьора Торриани: «И появятся колоссы на двух ногах, напоминающие древних гигантов, но если приблизиться к ним, ты увидишь, как они уменьшаются в росте».

— Не знаю… — ответил он. — Возможно, это намек на какого-нибудь известного человека, скажем, художника, вызывавшего восхищение и пересуды. Gente gonfiata, напыщенные, — если узнать о них больше, ты увидишь их во всей неприглядности, равными простым смертным. Вспомни, что тогда злопамятность и зависть в кругах посвященных были ничуть не меньшими, чем теперь. — Лицо профессора осветилось заговорщической улыбкой, и на миг он словно помолодел. Затем слегка покровительственным и чуть ироническим тоном он прибавил: — Художники эпохи Возрождения ходили везде с заточенным клинком.

Тут подошел официант с десертом. Горячий яблочный пирог с кальвадосом выглядел аппетитно. Профессор взял ложкой большущий кусок, поднес его ко рту и посмаковал, погружаясь в гастрономическую нирвану.

— Сочняк! — воскликнул Росси через несколько секунд по-испански, еще не проглотив все до конца. Галисийско-аргентинский акцент он перенял от моего отца.

— Сочняк? — переспросила я, еле сдерживая смех.

— Ну да, — сконфуженно-наивно подтвердил он, — разве так не говорят?

— В общем, да, хотя… ладно, неважно.

Сбитый с толку профессор поперхнулся, почесал левый висок. Жест выдавал полную растерянность. За ним забавно было наблюдать во время непринужденной беседы: он терял профессорскую важность и становился невозможно застенчивым. Впрочем, он сейчас же вернулся на ту почву, где чувствовал себя уверенно.

— Если хочешь почитать что-нибудь еще по заговору Пацци, возьми «Историю Флорентийской республики» Джино Капони и еще «Апрельскую кровь» Лауро Мартинеса: это книга о событиях тысяча четыреста семьдесят восьмого года, только что вышла. Прежде всего обрати внимание на тех, кто стоял за всем этим, — по крайней мере, известных историкам. Я имею в виду Папу Сикста Четвертого и короля Фердинанда Арагонского. Надо же с чего-то начать.

Я постаралась припомнить, что знаю об этих персонажах. Грозный понтифик, взошедший на папский престол благодаря подкупу, не колеблясь уничтожал столько христиан, сколько требовалось для достижения его целей. В те времена Флоренция, колыбель Возрождения, и Рим, будущая родина барокко, находились в смертельной вражде, и для утверждения своей власти над Романьей Сикст IV воспользовался неоценимой поддержкой Фердинанда, короля Арагонского и Неаполитанского.

Достав из сумки лист бумаги в клетку, я, как прилежная ученица, записала названия книг, а затем сложила листок и сунула в задний карман джинсов.

— Иначе могу забыть, — объяснила я, улыбаясь.

Профессор Росси тоже улыбнулся — кажется, слегка снисходительно, но, может быть, просто из вежливости. Затем он обернулся к метрдотелю, изображая, будто пишет что-то в воздухе, и погрузился в молчание с видом то ли понурым, то ли отсутствующим: словно его беспокоит то, о чем нельзя говорить. Лицо его сделалось непроницаемым, в углах рта залегли морщины. Я уже не впервые наблюдала такие резкие перемены его настроения, точно посреди беседы он вспоминал о каком-нибудь несчастье или ощущал внезапную усталость и думал: «К черту все». Я хотела было спросить, что с ним такое, но почему-то не осмелилась. Росси сидел, уставившись куда-то в пространство, пока официант не принес счет и не вырвал профессора из состояния отрешенности. Наверное, счета тут были во много раз больше, чем у Сальваторе, где я брала фаршированные шпинатом домашние канеллони[2].

Мы распрощались в вестибюле ресторана. Профессор направился к парковке, чтобы сесть в машину и вернуться к себе — у него был дом в пригороде, — а я собиралась зайти еще в библиотеку Фельтринелли. Я поблагодарила Росси за ужин, и мы договорились встретиться завтра в десять утра перед Уффици: нам предстояло увидеть «Мадонну из Ньеволе».

Прощаясь, я встала на цыпочки и уловила слабый запах, идущий от пиджака профессора; тогда я не поняла, что это такое. Это был не запах одеколона или лосьона после бритья, а какой-то другой, с легким дымком, смесь ароматов кожи и покрытого лаком кедрового дерева. Я подумала об удобных и теплых помещениях старых английских университетов, с массивными железными печами, рядами деревянных полок, на которых стоят книги, современные и старинные: в таком месте чувствуешь себя надежно защищенным, читая, попивая горячий чай, с удовольствием наблюдая, как за стеклами в свинцовом переплете хлещет дождь.

Есть места, где дождь всегда выглядит ласковым и прирученным. Но то, что лилось с неба, когда через полчаса я вышла из библиотеки с полным пакетом книг, было настоящим потопом. Во Флоренции, как и во всех монументально построенных городах, при дождливой погоде атмосфера сгущается. Зонтика у меня не было, и я жалась к домам, прячась под карнизы, срезала путь по переулкам. Через несколько минут по мостовой уже текли реки, под ногами вовсю хлюпало: вскоре мне даже показалось, что кто-то идет за мной следом. То были мягкие, осторожные шаги и едва слышный шелест, словно чей-то плащ терся о стены зданий. Иногда мне мерещилось, что это легкая поступь животного: может быть, позади идет слепой с собакой-поводырем? Но эту мысль я отбросила: ведь тогда я слышала бы стук палки с металлическим наконечником. Кроме того, слепой не поспевал бы за мной и уж точно бы не выбрал эти глухие переулки. Я боялась обернуться, но все же пару раз останавливалась. Шаги прекращались, но не сразу, а через несколько секунд, и тогда слышалось тяжелое дыхание.

Чего только не случится с тем, кто идет по Флоренции, надвинув на голову капюшон! Во всех щелях таятся тени прошлого, и дышать становится трудно, порой почти невозможно, — несмотря на красоту города, а может быть, именно из-за нее.

Выйдя на виа Панцани, всегда довольно оживленную, но в этот час пустынную, с закрытыми магазинами, я пошла быстрее. Дождь лил немилосердно. Перед тем как перейти на другую сторону улицы, я остановилась под маркизой у витрины «Бенеттона», внезапно повернула голову и увидела за спиной двух необычных существ. Собака была черным терьером средних размеров — такие бродят среди мусорных контейнеров в любом городе; но эта выглядела относительно ухоженной, а ее умный взгляд говорил о готовности повиноваться хозяину. Человек был похож на монаха: из-под темного плаща выглядывали широкие полы какого-то коричневого одеяния. Ему было лет пятьдесят, судя по несколько отяжелевшей и сгорбленной фигуре, но лица за черным зонтиком я не разглядела. Встретить монаха во Флоренции — рядовое событие, как, впрочем, и собаку, но монах с собакой под дождем посреди безлюдной улицы — зрелище не особенно успокаивающее. Пес воспользовался остановкой, чтобы стряхнуть с себя воду. Несколько мгновений я смотрела на обоих сквозь косые струи дождя. Они не старались скрыться под каким-нибудь навесом и, похоже, не собирались прятаться от чужих глаз, а просто невозмутимо стояли на мостовой. Видимо, от работы у меня появились навязчивые идеи. Ведь могут же пути двух человек просто совпасть, и здесь нет повода бить тревогу. Скорее всего, я волновалась зря. Я зашагала дальше, стараясь успокоиться, но на последнем участке пути, вплоть до Леопольдинской школы, шла навострив уши. Позади меня по-прежнему раздавались тяжелые шаги, теперь отдававшиеся эхом от колоннад.

Ускорив шаг, насколько могла, я дошла до своего дома и, еле дыша, поспешно вставила ключ в замочную скважину. Только оказавшись внутри, я наконец сглотнула слюну, откинула капюшон и облегченно вздохнула.

Мальчик задумчиво почесал в затылке, разглядывая большое полотно.