На поросших тростником берегах заливов гнездились и выводили флотилии молодняка дикие утки, рыли норы, селясь целыми колониями, и ловко рассекали воду поутру ондатры. Скопы зависали на лету, прицеливались и пикировали на рыбу, чайки поднимали венерок и морских гребешков высоко в воздух и роняли на землю, чтобы разбить раковины и съесть моллюсков. Выдры все еще рассекали воду, словно загадочные пушистые шепотки, в садах разгуливали кролики, по улицам городка, будто маленькие волны, проносились серые белки. Хрипло распевались и махали крыльями петушки фазанов. По мелкой воде бродили голубые цапли, похожие на пары долговязых рапир, ночью завывали выпи, будто одинокие призраки.

Весна и лето приходят в Нью-Бэйтаун поздно, зато когда они наступают, то приносят с собой неповторимо мягкий и неистовый гомон, запах и настрой. В начале июня буйно распускается мир листвы, стеблей и цветов, и каждый закат не похож на другие. Ввечеру выкрикивают свои скрипучие имена куропатки, после наступления темноты стеной обрушиваются трели козодоев. Дубы покрываются сочной листвой и роняют в траву длинные сережки цветов. Собаки из разных домов встречаются и устраивают пикники, бродят по лесам ошалелые и счастливые и порой не возвращаются целыми днями.

В июне мужчина, подгоняемый инстинктом, косит траву, бросает в землю семена и вступает в схватку с кротами и кроликами, муравьями, жуками, птицами и всеми остальными, кто приходит, чтобы отнять его сад. Женщина любуется закручивающимися лепестками розы, умиляется и вздыхает, кожа ее становится лепестком, глаза – тычинками.

Июнь месяц веселый, спокойный и теплый, влажный и громогласный: все растет и размножается – и прелестное, и отвратительное, и труженик, и вредитель. Девушки в обтягивающих слаксах бродят по Главной улице, взявшись за руки и водрузив на плечи маленькие транзисторные радиоприемники, из которых им в уши льются заунывные любовные песни. Ошалевшие от гормонов юноши сидят на табуретах в аптеке-закусочной Танжерса, потягивая через соломинки лимонад, что вскоре выступит на их лицах очередной порцией прыщей. Они провожают девушек немигающими похотливыми взглядами и отпускают пренебрежительные замечания, в то время как внутри буквально изнывают от желания.

В июне деловые люди заходят к «Эллу и Сью» или в «Формачтер» глотнуть пивка и остаются пить виски, вдрызг напиваясь к полудню. Даже средь бела дня пыльные машины въезжают в запущенный палисадник стоящего на отшибе и давно не крашенного дома с наглухо задернутыми шторами, где Эллис, городская шлюха, решает полуденные проблемы прибитых июньской жарой мужчин. И день-деньской за волноломом встают на якорь лодки, сидя в которых счастливые мужчины и женщины терпеливо выуживают из моря себе обед.

Июнь – это покраска и обрезка, планы и замыслы. Редкий мужчина не тащит домой бетонные блоки, мелкий брус два на четыре и разрисованные с обратной стороны чертежами Тадж-Махала почтовые конверты. На берегу лежит килем кверху сотня лодочек, поблескивающих от противообрастающей краски, их владельцы приосаниваются и улыбаются медленным, словно застывшим, валам. До конца месяца школа все еще крепко держит стойких детишек, зато, когда наступает время экзаменов, мятеж выплескивается, и обычная простуда оборачивается повальной эпидемией, настоящей чумой, которая в последний день учебного года мгновенно исчезает.

В июне распускается счастливый росток лета. «Куда мы отправимся на славный праздник Четвертого июля?.. Пора бы нам распланировать отпуск». Июнь – матерь всех возможностей: утята храбро плывут наперерез опасностям вроде челюстей каймановых черепах, салат-латук тянется навстречу засухе, помидоры выбрасывают дерзкие стебли навстречу гусеницам бабочки-совки, семьи прикидывают преимущества песка и солнечных ожогов перед непредсказуемыми ночевками в горах под несмолкающую симфонию комариных оркестров. «В этом году я отдохну. Не буду так уставать. В этом году я не позволю детям превратить две недели моего отпуска в ад на колесах. Я работал весь год. Настало мое время! Я работал весь год». Подготовка к отпуску затмевает старые воспоминания, и в порядке наш мир[26].

Нью-Бэйтаун пребывал в спячке. Люди, управлявшие его политикой, моралью, экономикой, делали это так долго, что закоснели в своих взглядах. Мэр, городской совет, судьи, полиция были вечны. Мэр по-свойски снабжал город материалами своего производства, судьи по-свойски решали проблемы со штрафами автолюбителей так давно, что уже и забыли, что это незаконно. Все люди – праведники. Кроме соседей, конечно.

Золотистый полдень обдавал теплым дуновением лета. Несколько ранних отпускников, у которых нет детей, вынуждающих родителей сидеть дома до окончания учебного года, катили по улицам – чужаки. Машины проезжали город насквозь, везя за собой на прицепах небольшие лодки и большие подвесные моторы. Даже с закрытыми глазами Итан признал бы в них отпускников по продуктам, что они покупали, – холодная мясная нарезка и плавленый сыр, крекеры и сардины в масле.

В полдень в магазин зашел освежиться Джои Морфи, зачастивший в честь теплой погоды. Он махнул бутылкой в сторону холодильника.

– Вам бы не помешала стойка с газированной водой, – заметил он.

– И отрастить еще четыре руки? Или распочковаться на двух продавцов? Сосед Джои, вы забыли, что магазин мне не принадлежит!

– А зря.

– Напомнить вам мое предание о смерти короля?[27]

– Знаю я ваше предание. В двойной бухгалтерии вы не смыслили ни черта – не отличили бы спаржу от дыры в земле, из которой ее выдрали. Пришлось учиться на горьком опыте. Послушайте, теперь-то вы всему научились!

– Да толку мало.

– Будь магазин ваш, могли бы неплохо зарабатывать.

– Но он не мой.

– Откройте другой по соседству – и всех клиентов с собой заберете.

– С чего вы взяли?

– Люди покупают у тех, кого знают. Доброе имя делает свое дело.

– Не очень-то оно мне помогло. Меня знал весь город. И все равно я разорился.

– Это уже техническая сторона. Вы не умели правильно закупаться.

– Вдруг я и теперь не умею?

– Нет, умеете. Вы и сами не заметили, как научились. Только у вас до сих пор настрой неудачника. Избавляйтесь от него, мистер Хоули! Избавляйся, Итан!

– Спасибо.

– Ты мне нравишься. Когда Марулло едет в Италию?

– Не говорит. Послушай, Джои, насколько он богат?.. Нет, не хочу знать! Думаю, тебе не полагается обсуждать дела клиентов.

– Ради друга можно и нарушить правила, Итан. Всех его дел я не знаю, но, судя по банковскому счету, – да, богат. Он запускает свои пальцы повсюду: немного недвижимости там, пустырь сям, несколько коттеджей на берегу моря и пачка первых закладных такой толщины, что двумя руками не обхватишь.

– Откуда сведения?

– Индивидуальная банковская ячейка, причем не маленькая. Когда Марулло ее открывает, один ключ у него, другой – у меня. Признаюсь, я не мог не заглянуть. Похоже, я отличаюсь прямо-таки нездоровым любопытством.

– И ничего противозаконного? Ну, о чем постоянно пишут в газетах – никаких там наркотиков, рэкета и тому подобного?

– Вряд ли бы я знал. Он не рассказывает о своих делах направо и налево. Снимает со счета, кладет обратно. И я понятия не имею, где еще у него есть счета. Как ты заметил, я не назвал его баланс.

– Я и не просил.

– Можно мне пивка?

– Только на вынос. Могу налить в бумажный стаканчик.

– Не хочу, чтобы ты нарушал закон.

– А, плевать! – Итан пробил в банке дыры. – Если кто-нибудь войдет, не держи пиво на виду.

– Спасибо. Я много думал о тебе, Итан.

– Почему?

– Может, потому, что я люблю везде совать свой нос, как Носач Паркер[28]. Банкротство – это состояние души. Будто попадаешь в песчаную ловушку вроде тех, что роют муравьиные львы. И вечно соскальзываешь. Выскочить оттуда чертовски трудно. Тебе нужно прыгать, Ит! Как только выберешься, поймешь, что успех – тоже состояние души.