— Нана?

— Моя бабушка. С тех пор как мне исполнился год, она растила меня. В общем, Нана оказалась права. Кевин - хороший человек, но он... легковесный. В его планы не вписывались двое детей за два года брака. Он выехал сразу же после рождения Тины. Сейчас мы в разводе.

— Он содержит детей?

— Средний доход актера - три тысячи долларов в год. Вообще-то Кевин довольно хорош и, может, если получит одну-другую яркую роль, добьется успеха. Но сейчас ответ на этот вопрос - нет.

— Наверняка вы не отдавали детей в ясли?

Дженни ощутила, как в горле собирается комок.

Через секунду глаза наполнятся слезами.

— Пока я работала, с ними сидела бабушка, — быстро проговорила она. — Три месяца назад она умерла. Сейчас я не хочу говорить о ней.

Он накрыл ее руку своей:

— Сочувствую, Дженни. Простите меня. Обычно я не такой бестолковый.

Она выдавила из себя улыбку:

— Моя очередь. Расскажите мне все о себе.

Пока Эрих рассказывал, она щипала сэндвич.

— Вы, наверное, читали биографию в брошюре - я единственный ребенок в семье. Когда мне было десять, мать погибла от несчастного случая на ферме... точнее говоря, в мой десятый день рождения. Отец умер два года назад. Фермой занимается управляющий. Я же большую часть времени провожу в мастерской.

— Иначе мы бы многое потеряли, — сказала Дженни. — Вы занимаетесь живописью с пятнадцати лет, так? Разве вы не осознавали, насколько талантливы?

Эрих покрутил бокал с вином, помедлил, затем пожал плечами:

— Я мог бы ответить как обычно - что занимался живописью исключительно для себя, но это была бы не вся правда. Моя мать была художницей. Боюсь, она не слишком талантлива, но ее отец был довольно хорошо известен. Эверетт Бонарди.

— Конечно, я о нем слышала, — воскликнула Дженни. — Но почему вы не упомянули об этом в своей биографии?

— Если мои работы хороши, они будут говорить сами за себя. Надеюсь, я унаследовал часть его таланта. Мать просто делала наброски, и ей это нравилось, но отец ужасно ревновал ее к искусству. Наверное, когда он познакомился с ее семьей в Сан-Франциско, то чувствовал себя как слон в посудной лавке. Полагаю, они обращались с ним как с деревенщиной со Среднего Запада, с сенной трухой в ботинках. Он отплатил той же монетой: говорил матери, что лучше бы ей тратить свое мастерство на что-нибудь полезное - например, делать лоскутные одеяла. И все равно он боготворил ее. Но я всегда знал: если он обнаружит, что я «транжирю время на живопись», то придет в ярость, так что я скрывал это от него.

Сквозь облака пробилось полуденное солнце, и на их столе затанцевали несколько лучей, разноцветных из-за витражного окна. Дженни моргнула и повернула голову.

Эрих рассматривал ее.

— Дженни, — вдруг заговорил он, — вы, должно быть, удивились моей реакции, когда мы встретились. Честно говоря, я решил, что вижу привидение. Ваше сходство с Каролиной просто поразительно. Она была примерно того же роста, что и вы. Волосы темнее ваших, и ярко-зеленые глаза. У вас же глаза голубые, лишь с оттенком зеленого. Но есть и другое. Ваша улыбка. Как вы наклоняете голову, когда слушаете. Вы такая худенькая, прямо как она. Отец вечно беспокоился из-за ее худобы. Пытался заставить ее больше есть. И я ловлю себя на том, что мне хочется сказать: «Дженни, доешьте этот сэндвич. Вы к нему едва притронулись».

— Я наелась, — сказала она. — Но давайте поскорее закажем кофе, вы не против? Точно вам говорю, у мистера Хартли будет сердечный приступ из-за того, что вы прибыли в его отсутствие. А мне надо ускользнуть с приема пораньше, и за это он меня не похвалит.

Улыбка Эриха пропала.

— У вас планы на вечер?

— Причем большие планы. Если опоздаю забрать девочек из «Передового детского центра» миссис Кертис, у меня будут неприятности.

Дженни подняла брови, поджала губы и изобразила миссис Кертис:

— Обычно я закрываюсь в пять часов вечера, но для работающих матерей делаю исключение, миссис Макпартленд. Но пять тридцать - это предел. Не хочу ничего слышать о пропущенных автобусах или телефонных звонках в последний момент. Либо вы здесь к пяти тридцати, либо следующим утром оставляете детишек дома. Ясненько?

Эрих рассмеялся:

— Ясненько. Теперь расскажите о своих девочках.

— Ну, это легко, — сказала Дженни. — Понятное дело, они умные, и красивые, и прелестные, и...

— И в шесть месяцев ходили, а в девять - разговаривали. Вы как моя мать. Люди говорят, именно так она обо мне рассказывала.

Лицо у него вдруг стало задумчивое, и от этого у Дженни странно екнуло сердце.

— Уверена, что она говорила правду.

Он рассмеялся:

— А я уверен, что нет. Дженни, Нью-Йорк поражает меня. Каково было расти здесь?

За кофе она рассказывала о городской жизни:

— На Манхэттене нет ни одного здания, какое я не любила бы.

— Не могу представить этого, — возразил он сухо. — Впрочем, другой жизни вы и не знаете.

Говорили про ее брак.

— Как вы себя чувствовали, когда все кончилось? — спросил он.

— Как ни странно, не больше сожалений, чем, наверное, бывает после типичной первой любви. Разница в том, что у меня есть дети. За это я всегда буду благодарна Кевину.

Когда они вернулись в галерею, их уже ожидал мистер Хартли. Дженни с тревогой заметила гневные красные пятна на его скулах и восхитилась тем, как Эрих успокоил его:

— Уверен, вы согласитесь, что еда в самолетах совершенно несъедобна. А миссис Макпартленд как раз собиралась на обед, и я уговорил ее разрешить мне присоединиться. К еде я едва притронулся, так что с нетерпением жду обеда с вами. И позвольте похвалить вас за то, как вы разместили мои работы.

Красные пятна уменьшились. Вспомнив о толстом сэндвиче, который умял Эрих, Дженни с притворной скромностью сказала:

— Мистер Хартли, я порекомендовала мистеру Крюгеру цыпленка по-киевски. Пожалуйста, убедите его заказать это блюдо.

Эрих поднял бровь, и, проходя мимо Дженни, пробормотал:

— Большое спасибо.

Позже она пожалела о том, что поддразнила его. Она едва знает этого человека. Откуда тогда это ощущение близости? Он был полон сочувствия и все же производил впечатление скрытой силы. Ну, если он никогда не нуждался в деньгах, да еще не обделен красотой и талантом, почему бы не чувствовать себя уверенно?

Всю вторую половину дня в галерее было людно. Дженни высматривала известных коллекционеров. Их всех пригласили на прием, но она знала, что многие придут пораньше, чтобы изучить выставку. Цены кусались, и даже очень, для нового художника. Но, видимо, Эриху Крюгеру было все равно, продадутся картины или нет.

Хартли вернулся как раз тогда, когда галерею закрыли для посетителей. Он сказал Дженни, что Эрих отправился в гостиницу переодеться к приему.

— Ты произвела на него большое впечатление, — заявил Хартли, порядком озадаченный. — Он только о тебе и расспрашивал.

К пяти часам прием был в полном разгаре. Дженни переходила с Эрихом от критиков к коллекционерам, представляла его, поддерживала светский разговор, давала художнику возможность обменяться с людьми парой слов, потом уводила его знакомиться со следующим гостем. Не раз и не два их спрашивали:

— Эта юная дама была вашей моделью для «Воспоминания о Каролине»?

Кажется, Эриху нравился этот вопрос.

— Начинаю думать, что так оно и было, — отвечал он.

Мистер Хартли приветствовал прибывающих гостей. Глядя на его блаженную улыбку, Дженни пришла к выводу, что выставка оказалась большим успехом.

Судя по всему, критики тоже были в восторге от Эриха Крюгера. Он сменил спортивную куртку и слаксы на хорошо сшитый темно-синий костюм. Его белая рубашка с французскими манжетами явно была сшита на заказ, красно-коричневый галстук на фоне жесткого белого воротничка подчеркивал загорелое лицо Эриха, голубые глаза и серебряные пряди в волосах. На мизинце левой руки он носил золотое кольцо - Дженни заметила это за обедом. Теперь она поняла, почему кольцо показалось ей знакомым. Его носила женщина с портрета. Должно быть, обручальное кольцо матери Эриха.