Глаза ее стали еще шире.
— Молли! Ты просто не поверишь! Я и сама не верю. Может быть, я схожу с ума… Нет, Тони, я не волнуюсь… Просто мне нужно как-то переварить все это. Да-да, хорошо. Тони! Заткнись, пожалуйста! Да, я понимаю, ты должен многое высказать, но ты и так давно уже делаешь это. Возьми паузу. На меня все это только что свалилось, так дай мне передохнуть минуту-другую. Хотелось бы понять, что за хрень со мной происходит. Ты представляешь, в какие неприятности меня втянул?.. Нет, не надо мне твоих извинений. Я теперь даже не хочу там появляться. Просто заткни фонтан хотя бы на минуту и дай мне поговорить с Молли, хорошо? Ну спасибо.
Мэгги повернулась к Молли.
— Идиот какой-то, — прошептала она. — Ох, ты слышал? Я что, не могу слова сказать, чтобы ты не подслушивал? Не могу? Вот кошмар! Никакой личной жизни. — Она опять обратилась к Молли, которая смотрела на нее, широко раскрыв глаза и зажав рот рукой. Наклонившись к подруге, Мэгги поделилась с ней, изливая свою досаду: — Да, я говорила Господу, что хочу, чтобы в моей жизни появился мужчина, но я совсем не это имела в виду. Я имела в виду… — она подняла глаза кверху, как в молитве, — кого-нибудь вроде старосты Кларенса. Спасибо тебе, Господи.
Переведя дыхание, Мэгги наклонила голову набок и требовательно спросила:
— Скажи мне вот что: ты белый или черный? Ты что, не понимаешь? Ну, цвет кожи у тебя какой, белый или черный? О боже! — Она опять переключилась на Молли. — Ты представляешь, у меня в голове живет белый мужчина! Тони, подожди там, не вешай трубку… Что это значит — у тебя, возможно, есть капелька негритянской крови? В каждом есть эта капелька — ведь говорят же, что именно в Африке… Или индейской, ты говоришь? Индийской? Подожди, о ком мы говорим — об индейцах какого-нибудь племени вроде тонто или о тех, которые живут далеко и перебиваются с хлеба на воду? Ты говоришь, что и сам толком не знаешь? Что-что? У тебя есть бабушка-индианка? Ну, тогда у тебя должна быть капелька индейской крови, но… Что? Она твоя бабушка не в биологическом смысле? Того не легче. Тони, давай, как раньше: ты помолчишь, а я поговорю с Молли, а? Тише, тише. Тсс… Спасибо.
Мэгги откинулась в кресле, убрала со лба выбившуюся прядь волос и спросила у Молли:
— А как у тебя прошел день?
Молли ответила несколько неуверенно, не зная, как себя вести в такой ситуации:
— Ну, нормально. Все как обычно. Была в больнице, пока Линдси обследовали. Сегодня вечером за ней ухаживают Нэнс и Сара. Я забыла тебе сказать: вчера в больнице Кэбби решил поиграть в прятки, и я нашла его в блоке интенсивной нейротерапии, где он собирался отключить какие-то провода от больного, который был уже одной ногой в могиле… Больше ничего особенного не было. А у тебя как? — Молли глотнула чая.
— Да тоже ничего интересного. Просто показала себя психованной дурой перед всем честным народом, думая, что в меня вселился демон. Но оказалось, что беспокоиться не о чем: это всего-навсего белый парень, который решил поселиться у меня в голове. Так что ничего нового, заурядный случай.
Они помолчали, и тут Мэгги спохватилась:
— Молли, прости меня! Этот Тони совсем задурил мне голову, и я даже не спросила тебя, как там Линдси. Я все о себе и о себе… — Но прежде чем Молли успела что-либо ответить, Мэгги опять заговорила: — Тони, ты все еще там? Ага, этого я и боялась. Ну ладно. Знаешь, Тони, у Молли есть очаровательная дочка. Ее зовут Линдси, и она самая милая девочка во всем свете, хотя ей всего четырнадцать лет. Примерно год назад… — Она запнулась и вопросительно посмотрела на Молли, та кивнула. — Примерно год назад она стала плохо себя чувствовать, полгода назад ей поставили диагноз: острый миелолейкоз, а в последнее время ей совсем плохо. Так что пока мы с тобой разыгрывали в церкви жуткие страсти, Молли была в больнице Дорнбеккера с Линдси. Ты все слышал? Хорошо… Да, мы все сожалеем, но что поделаешь. Если умеешь молиться, можешь начинать. — Мэгги опять обратилась к Молли. — Ты что-то говорила, а я так грубо прервала тебя. Получается, будто я одновременно говорю с тобой и еще с кем-то по телефону, а ты не можешь принять участие в разговоре. Прости, пожалуйста!
— Это не важно, — отмахнулась Молли, — все равно я ничего не понимаю. — Немного помолчав, она продолжила: — Линдси старается все делать как надо. Врачи говорят, что через день или два все показатели упадут до нуля, и тогда нам предстоит еще один раунд химиотерапии. Я все спрашиваю их, чего ожидать в дальнейшем, но ты же медсестра и понимаешь — они не хотят обещать слишком многого, вселять ложные надежды и так далее. Мне хотелось бы поговорить с каким-нибудь настоящим специалистом с глазу на глаз обо всех этих задержках и отсрочках.
— Я понимаю, дорогая, что тебе очень тяжело, но Линдси находится в лучшей больнице, где работает много самых выдающихся и добросердечных врачей в мире. Они что-нибудь придумают. Я хотела бы участвовать в ее лечении непосредственно, но ты знаешь, что я не могу. И так уже все косо смотрят на то, что мы живем вместе: боятся нарушить правила конфиденциальности и тому подобное. Надо только верить, что Бог с нами, что Он не покинет нас в несчастье.
— Я стараюсь верить, Мэгги, но иногда бывает так тяжело, и я думаю, что Бог занят более важными делами с более важными людьми, или что я чем-то провинилась и он наказывает меня, или…
Молли опустила голову, из глаз ее закапали слезы, только и ждавшие подходящего момента. Мэгги осторожно взяла чашку из рук Молли, поставила ее на стол и крепко обняла подругу, давая ей возможность выговориться.
— Не знаю даже, о чем еще молить Бога, — с трудом проговорила Молли, сдерживая рыдания. — Там, в больнице, всюду отцы и матери, которые ждут, когда можно будет снова улыбаться, смеяться, жить. Мы, замерев, ждем чуда. И когда я прошу, чтобы Бог излечил мое дитя, чтобы обратил на меня внимание и подсказал, что я должна делать, я чувствую себя эгоисткой. Правда, и все другие молятся за своих детей. Все это очень тяжело. И почему только это случилось с Линдси? Она и мухи никогда не обидела. Она добрая, красивая, хрупкая девочка, а ведь есть злые люди, которые здоровы, в то время как моя Линдси… — Сдерживаемые гнев и отчаяние прорвались наружу потоком слез.
Мэгги ничего не сказала подруге. Продолжая обнимать ее одной рукой, она гладила ее по голове и утирала ей слезы платком. Иногда молчание говорит больше, чем слова, и ощущение, что кто-то рядом, успокаивает лучше, чем другие средства.
Тони, бывший свидетелем этого душераздирающего разговора, разделял чувства Мэгги, и тем не менее отстранился, как бы отойдя в дальний конец комнаты. Разумеется, он сочувствовал Молли. Уж он-то понимал, что она испытывает. Но он не знал ни Молли, ни ее дочери, и, как она сама сказала, было много семей в таком же положении, переживавших такую же или еще более тяжкую трагедию. Он считал, что это не его забота. У него был более важный, более грандиозный план в связи с его способностью излечить кого-нибудь, и к Линдси этот план не имел отношения. Его даже немного раздражало, что Бог манипулирует им, ставя его в обстоятельства, провоцирующие изменить план.
— Спасибо, Мэгги, — сказала Молли. Напряжение, которое она испытывала, на какое-то время отступило. Она знала: оно вернется, но позже. Высморкавшись еще раз, Молли сменила тему. — Так расскажи мне подробнее о своем новом друге, — попросила она, глядя на Мэгги распухшими красными глазами, но улыбаясь.
— Ха! О новом друге! — процедила Мэгги, откидываясь на спинку стула. — Ты Тони имеешь в виду, что ли? Он мне не друг. — Затем она заразительно расхохоталась и хлопнула себя по колену. — Но история, надо признаться, исключительная! — Она продолжала, понизив голос и бормоча себе под нос: — Так кто ты такой, Тони, как ты здесь очутился? Откуда Кэбби знает тебя и как он догадался, что ты вселился в меня?
Тони поведал свою историю, которую Мэгги пересказывала Молли. Это занимало много времени, и история разворачивалась медленно. В ней было много невероятного. Тони сообщил о своем приступе и коме, кратко изложил суть своих взаимоотношений с Иисусом и Святым Духом и сказал, что это они отправили его в путешествие, конечным пунктом которого был мир Мэгги и Молли.
