Максимальная продолжительность жизни сосны — восемьсот лет. Рябина живет не дольше восьмидесяти. Но у нее есть цветы и ягоды. Белые и красные, плоды типа «яблоко».
Под моим окном растет рябина. Мне видно только ствол. Эта рябина выше обычной, не меньше двадцати пяти метров. Разветвляется она ближе к вершине, у нее единый ствол, и он не садовый, а лесной — твердый и самостоятельный.
Говорят, что обилие ягод предвещает снежную зиму. Рябина на моем дворе обильно плодоносит каждую осень и сохраняет ягоды всю зиму. Каждую зиму я могла бы собирать урожай рябины — мерзлой, сморщенной, мелкой, но всегда такой красной на фоне всего белого и серого, до рези в глазах. Я могла бы делать желе и морс в больших канистрах. Варить варенье и мармелад. Рябина помогает от камней в почках и цинги. Часть запасов я хранила бы в холодильнике, часть в погребе, и эти запасы становились бы все больше и больше.
Иногда время можно измерять в чашках перестоявшего на плитке кофе. Сейчас семь. Небо темное, звезды невидимы. Внизу не проезжают машины. Эдит встает, вытирает столы и снимает фартук. Я уношу и мою чашки, убираю несколько кастрюль и стираю слой пыли с прокладок для груди. В стеклянную дверь стучится мама Эдит в шляпе и пальто. Они будут праздновать Рождество вдвоем, как обычно. Сначала пойдут в церковь. Потом к могилам. «Счастливого Рождества!» — говорят они. Мама протягивает Эдит руку. Эдит машет. Счастливого Рождества.
Если бы мне понадобилось описать себя, если бы кто-нибудь спросил. Тогда я сказала бы, что меня зовут Айя.
Меня зовут Айя.
Если начать сначала, то следует заметить, что называть все падающие с неба замерзшие частицы воды снежными хлопьями — ненаучно. Снежные хлопья — это обиходное название комбинаций отчасти растаявших прозрачных снежных кристаллов, столкнувшихся и смерзшихся друг с другом в процессе падения на землю. Снежные кристаллы, в свою очередь, образуются, когда вокруг мельчайших частиц в земной атмосфере — таких как пыль или грязь — смерзаются водные молекулы.
Что это за частицы и как они, в свою очередь, возникают — об этом пока еще не говорилось в толстой и тяжелой книге о снеге.
Но я уже знаю, что существует сорок один вид снежных кристаллов, это уже в 1954 году установил Укихиро Накайя, когда создал свою основополагающую таблицу, изучая выращенные искусственным путем кристаллы в своей поразительной лаборатории на острове Хоккайдо. И «звездчатый дендрит» оказался самым красивым даже с научной точки зрения.
То, что мы видим снег белым, объясняется высокой способностью снежинок отражать солнечный свет, который, несмотря ни на что, постоянно присутствует в атмосфере.
То, что мы видим снег коричневым, объясняется выхлопными газами, которые тоже присутствуют в атмосфере.
Природа изменчива. Каким образом она меняется — никто не знает, пока изменение не произойдет. Или почему. В этом вся суть природы. Можно делать прогнозы и выдвигать гипотезы. Можно говорить об эволюционных теориях и парниковых эффектах. Можно писать «любим, скучаем». Но вопросы остаются. Например, как все-таки ужасно то, что снег, выпадающий в городе вроде этого, за час наполовину окрашивается в коричневый цвет. Никто об этом не знает, и в тот день, когда это станет очевидно, никого из нас здесь уже не будет.
В одном из окон третьего подъезда горит свет. Светятся одинокие рождественские венки и электрические подсвечники. Остальные спят или бодрствуют в темноте. Я варю себе кофейник кофе. Снежинки за окном продолжают делать то же, что и прежде. Кружатся и падают. Касаются земли и снова взлетают от ветра. Приземляются. Замирают. Насовсем. Скрываются под покровом новых, под их весом. И почти никто не наблюдает за ними. За их танцем. Снег — как покрывало, приглушающее цвета. Медленные хлопья снега скользят в воздухе, опускаются зигзагами. Вот и трамваи уже не ходят, а машин и так не было.
Когда становится поздно, я иду к раковине. Мою свою чашку. Гель для мытья посуды дает обильную пену. Аромат «Citrus lemon» распространяется по всей кухне, затем по всей квартире. Через улицу мигает огонек. Красный. Я задергиваю шторы и ставлю чашку дном вверх на ребристую поверхность сушилки для посуды.
2
Если начать сначала, то ночь черна.
Если начать сначала, то в городе есть переулок, а напротив окна, где медленно мигают красные наручники, дом с четырьмя подъездами. Двор за окном пуст: гравий, песок и детские качели, давно уже сломанные. Под снежным покровом нет ничего, кроме так называемых сорняков: мышиного горошка, заборного горошка и Arctium tomentosum.
Если начать сначала эту историю, то в этот момент на теперь уже освободившейся от снега улице Александерсгатан много народу, люди толпятся под фигурами Трех кузнецов, встречаются у вращающихся часов, в начале нового часа и в середине следующего, все одновременно. У меня в сумке на колесах ветчина. Ветчина уже куплена, а трамвай, на котором я планировала ехать, прибудет только через двадцать девять минут.
Над Александерсгатан висят фонари, от тепловой завесы веет горячим воздухом. От людей и из них — тоже.
— Сегодня Рождество уже завтра! — произносит радостный голос под крышей универмага. — Побалуйте своих близких роскошными подарками, о которых они давно мечтали!
— Какая женщина не мечтает о шарфе а-ля «Гермес» прямо из Парижа?
В отделе шарфов висят платки с лошадьми, якорями и змеящимися канатами. Ряды платков, коричневых или зеленых. Золотистых. Scarves.[3] Меж вешалок вьются красные гирлянды, гирлянды с нетающими микроснежинками на кончиках ворсинок. И над большой, скромно украшенной елью, надо всем светится вывеска с надписью «MERRY CHRISTMAS».[4] Среди вывесок и гирлянд бегут люди с пакетами, в запотевших очках, тут и там виднеются рождественские гномы, улыбающиеся в бороду. Гул голосов отражается эхом в куполах. Посреди зала — высокая, густая ель, она задевает верхушкой самый высокий купол — на седьмом этаже.
— Побалуйте мужчину вашей мечты одеколоном высшего качества! — говорит голос в динамике и смеется.
Продавщица с бровями вразлет приближается ко мне, держа в руках флакон духов. «Амбра и мускус, — говорит она, — ветивер и лимон в нижней ноте. Если вспомнить, что амбра — главный гормон спаривания у китов, то можно понять, какой эффект…»
Я иду к полке с мылом. Третья полка, четвертый стеллаж. За упаковкой мне предлагают обратиться в службу упаковки на третьем этаже. Там есть пластиковые стулья оранжевого цвета для ожидающих и музыка из динамиков, ангельская музыка для райских катков.
— Вы еще успеете, — прерывает музыку голос. — Четыре пары мужских трусов всего за девять девяносто девять! Рождество — детский праздник. Аргамак всего за восемьдесят девять евро!
Дама с игрушечным медведем в человеческий рост подходит к упаковщику без очереди. Мужчина рядом говорит «черт подери». Его пудель дергает проводок, потея под шерстью. В коляске просыпается ребенок в пуховом комбинезоне. Звучит музыка, но так тихо, что мелодии не разобрать, только ритмичный звон колокольчиков, такт за тактом. После того как из-за огромного медведя закончилась бумага и все упаковщики отправились за новой на другой этаж — самый нижний или самый верхний, после того как я пропустила вперед мужчину с собакой, женщину с ребенком, влюбленную пару, у которой даже шарфы спутались между собой, и пожилую даму с ходунками, наступает моя очередь. Бумага зеленая с многократно повторяющейся зеленой надписью «Стокманн». В уголке знакомая розочка с множеством лепестков. По дороге к выходу я покупаю торт — настоящее английское рождественское «полено». «Желаю вам счастливого Рождества», — говорит девушка (Лииса Пальмен, владеет языками). С этой стороны двери открываются автоматически.
Вечер ясен, небо цвета нефти. Снежинки этим вечером, вероятно, были бы классифицированы как «столбики». Для образования «столбиков» требуется сухой воздух и температура от минус пятнадцати до минус двадцати пяти (но на какой стадии, где они образуются — в слоях атмосферы или у самой земли?) «Столбики» меньше и компактнее «звезд», они растут в длину вместо того, чтобы отращивать шесть лучей. В массе их иногда называют «крупкой», это красиво.