— Мы ружьё возьмём и нашего Шарика, чтоб по следу шёл и вынюхивал след. Костёр такой там распалим, чтоб его напугать. Возьмём его тёпленьким, отберём пистолет. Я вам говорю! А свои следы будем солью или табаком засыпать, и нас никто не сможет найти.

— Зачем? — удивился Артур. — Кто кого будет выслеживать?

— Нешто не понимаешь? Чтоб нас не выследили.

— Так мы будем выслеживать или не мы?

— Мы. Но бандит нас тоже может выслеживать. Помнишь кино. Выслеживают разбойников, а разбойники выслеживают тех, кто за ними следит. Помнишь? Мало ты, Артурик, кино смотришь и книг читаешь. Там такое есть, ахнешь! Никогда сам такое не придумаешь. В девять часов, когда все начнут укладываться спать, я вам крикну по-совиному. Согласны? Высший класс! Мы его обвяжем верёвками, с ружьями наперевес приведём в село, отберём у него пистолет ТТ, будем идти с факелами. Это будет такое, настоящее! Согласны? Клянитесь тогда.

— Юрик! Тебе мало времени было на охоте? Мать пусть надрывается криком! А ну домой! Пойдёшь в сельпо за мылом. Ведь закроют скоро.

Ребята понимающе пожали руки в знак согласия и разошлись.

— Юрка, почистишь ружьё, шомпол нашаришь на полке, — сказал Николай, готовясь в клуб на танцы.

Надя, уже одетая в сапожки и пальто, вертелась перед зеркалом — тоже на танцы.

— Ты чего, Юрик, молчишь? — спросила осторожно мать, стремясь выведать, уж не задумал ли что её сын.

— Ничего. Дали б мне ружьё только… — сказал Юра, догадываясь, к чему клонит мать.

— Санька, наверное, хвастал, что волка убили и забыли взять, а он ночью пойдёт и принесёт его? — выпытывала мать. — Он тоже собирался в сельпо?

— Откуда я знаю? Не докладывают мне, мам.

— А чего он суетился так, будто забрал чего в голову?

— Ничего не суетился. Он хочет поскорее добраться до печки и поспать. Устал же.

Юра поел и вышел на улицу. Темнело. Желтели окна в домах. На окраине села, у Шундика, отчаянно заливалась собака. Мглистое небо быстро затягивалось облаками. По укатанной дороге потянулась волнистая, неуверенная позёмка, а в воздухе носилась колючая пыльца.

Юра, оглядываясь и представляя себя в лесу, зашагал в сельпо. Возле сельпо стояла с невыключенным мотором машина. У привязи, укрытая тулупом, хрумкала овёс впряжённая в сани лошадь. Морда и хвост у неё обросли инеем. Юру сразу осенило. Нужно ехать в лес на лошади. Он свяжет того мужика и, перекинув через седло, привезёт в село, и все будут удивляться этому, а он, этак небрежно поддерживая раненную разбойником руку, спрыгнет с лошади и скажет: «Ну, предположим, бывали раньше перестрелки почище этой».

Юра приоткрыл в сельпо дверь. Возле прилавка толклись пятеро мужиков и две старушки.

— Мне, милая, белоголовочку, — говорила одна из старушек. — А можно, Феня, две. К паре. Оно так лучше. Всё одно наведываться завтра. Так лучше седня, милушка.

Продавщица Феня Канышкина, одетая в белый мужнин полушубок, потому что в сельпо было не теплее, чем на улице, сноровисто выхватила из ящика две бутылки водки и поставила перед старушкой.

Юра подождал, пока старушка вышла, и незаметно юркнул вслед за ней. Ведь покупала водку жена Шупарского, а она купила целых две бутылки. Неспроста же. Никто в селе не покупал сразу две бутылки, если не готовился к свадьбе. Это Юра хорошо знал. Его даже в дрожь бросило от правдоподобности своей догадки. Но ему сейчас не хотелось, чтобы тот чужак пришёл в село, ведь его с Санькой в лесу ждали подвиги: костры, настоящая облава на бандита, выстрелы, раны, въезд с факелами в село на красавце Шторме. Он присел за санями, не выпуская из виду старушку.

— Эй, чего там потерял? — крикнул чей-то голос с машины, и Юра вынужден был выйти из укрытия. Как сразу заскрипел под ногами снег! Скрип выдавал его. Но можно идти по улице, не прячась, потому что никто не знает, о чём он, Юра, догадался и какие цели преследует, ходили же разведчики мимо, настоящей, смертельной опасности как ни в чём не бывало.

Никто не видел, как Юра прокрался задами огородов, утопая по пояс в снегу, к дому Шупарского. Какое счастье, что Шупарский не любил собак: Юра мог свободно ходить вокруг дома. Будь собака, она давно уже захлебнулась бы лаем, и ему пришлось бы недели за две до этого прикармливать собаку, чтобы она к ному привыкла, о таком читал он в книгах.

Юра затаился у дома и ждал, а когда ничего подозрительного, указывающего на то, что за ним следят, не обнаружил, просунулся к одному из светящихся окон и прилёг на соломе, поясом утепляющей дом. Юра так вдавился в солому, что, пройди кто рядом, не заметит. Что делать? Окно за навешено, и ничего в доме невозможно увидеть. Конечно, сразу же ему пришла спасительная мысль постучать в окно, как он не раз делал с Санькой, а когда приоткроется занавеска, зарычать или залаять по-собачьи и броситься со всех ног убегать. Но сейчас подобное не подходило.

В маленькую щёлочку виделся только потолок — и всё. Юра так и эдак пытался заглянуть под занавеску, но ничего, кроме потолка, не мог увидеть. Он совсем уж было отчаялся, как неожиданно счастье улыбнулось ему: приоткрылась чёрная занавеска и на подоконник поставили те две бутылки, которые жена Шупарского принесла из магазина. Старушка выручила. Вот теперь образовалась щёлка, в которую просматривалось всё внутри дома.

За столом в белом полушубке и чёрных высоких чёсанках сидел старик Шупарский, угрюмо глядел в угол, где висела икона, и что-то говорил. Юра прислушался. Не слышно. Только какие-то бубнящие звуки долетали до него. Ничего подозрительного в прихожей, куда выходило окно, не замечалось. Старик замолчал, приподнялся, крякнув, подо шёл к окну и, вдруг резко повернувшись, как будто решившись на что-то отчаянно-смелое, заковылял в горницу, припадая на левую ногу. Юра так и прильнул к окну. Что же Шупарский делал в горнице? Что? Юра обежал дом и припал к окну в горнице, но разве увидишь чего-нибудь в чёрном занавешенном окне, к тому же в горнице свет не горел. Пришлось возвращаться к щёлке.

Старуха поставила на стол миску с огурцами, положив рядом с ней две большие очищенные луковицы, хлеб, поставила большую банку с солью.

Юру стал пронимать мороз. Не слушались руки, а рукавицы не взял, предусмотрительно положил их сушить, чтобы в лес на облаву идти с сухими рукавицами. Не думал он, что придётся лежать под окном и мёрзнуть. Терпи теперь, казак, атаманом будешь. А мороз полз за шиворот, вот уже плечам холодно, да и пальцы на ногах пощипывало. Юра захватил руками снегу и стал тереть ладошки.

Ну, скорее бы, что ли, всё узнать! Скорей! А то не побороть ему мороза, сидя в недвижности на ледяной соломе. Лёгкий, но острый ветерок дул в лицо. А такой ветерок хуже сильного. Юра не отрывался от окна, стал елозить на соломе, стараясь двигать руками, ногами.

Из горницы минут через десять появился старик, отщипнул от буханки на столе кусочек хлеба, зажевал и направился в коридор. Прежде чем Юра сообразил, что нужно бежать, раздался скрип шагов.

Старик, кашляя, отдуваясь и сопя носом, медленно протащился мимо. Юра приготовился бежать (ведь старику его не догнать), но что-то удерживало. Протяни руку — и вот он. Юра, лежит, замерев и не дыша, сжавшись в комочек, у самого окна. Только сердце у него глухо и торопливо стучало в груди. Умереть ему, чтобы он ещё раз пришёл сюда, под это проклятое окно. Пронеси, пронеси старика! «Чёт-чёт-пере-чёт…» Старик остановился в шаге от него, покряхтывая и шумно дыша, огляделся, прислушиваясь, и повернул обратно.

Юра радостно вздохнул. Пронесло. Нужно бежать, а то ненароком поймают его здесь и тогда пиши пропало! Но старушка поставила на стол три миски?! Юра был озадачен и не мог понять, почему он ждёт каких-то невероятных событий. Какие уж тут события? Вон вернулся в дом старик, снял полушубок и заковылял в горницу. Остановился в дверях и коротко сказал:

— Айда.