— Мы сами всё сделаем. Старик пойдёт на почту с письмом, мы налетим, выхватим письмо — и будь здоров. Я побегу вперёд, он на меня посмотрит, а ты подкрадёшься сзади — и хвать письмо! Ноги в руки — и в лес. В письме всё написано.

Всё-таки Юра убедил Саньку, что нужно посоветоваться с учителем. Сначала они прошагали мимо дома учителя, не решаясь зайти, потом уже обратно опять прошли мимо. Так возвращались туда и обратно раз десять. Никто первым не осмеливался зайти. Было решено бросить жребий. Выпало Саньке. Но он тут же заявил, что один раз — это не честно, а нужно по крайней мере бросать жребий три раза. Остальные два раза выпало Юре.

Санька убежал. Юра постоял возле ворот, никак не решаясь войти. Ни разу ему не приходилось бывать у учителя дома. Учитель жил один в домике, который за маленькие размеры и ветхость Юрин отец называл избой. Учительский двор был чист и ровно по нему росла трава-мурава. Небольшой сарай находился рядом с домиком, возле него аккуратно сложена поленница колотых дров.

Чувствуя своё запрыгавшее в груди от волнения сердце, Юра прошёл в сени и постучал. Тихо. Постучал ещё и, не дождавшись ответа, привстав на цыпочки, заглянул внутрь, сразу догадавшись, что в домике никого нет. Его потянуло посмотреть, как живёт учитель. Напротив двери тикали старенькие ходики, у окна стоял стол, на нём аккуратно разложены тетради и книги; в простенке висел портрет парня в кубанке, а рядом портрет Пушкина, а ниже на оленьих рогах висело ружьё и большой охотничий нож; чистая домотканая дорожка вела от двери к столу и кровати.

Юра пошёл обратно. Какой нож висел на оленьих рогах! Огромный и в ножнах! Если бы у него был такой нож! Юра постоял в сенях и вернулся ещё посмотреть на нож. Полюбовался, вздохнул и направился к калитке. Нигде не обнаружил Захара Никифоровича — ни в палисаднике, ни в огороде. Юра стоял у калитки и глядел на огород. Чем-то пахло. Чем? Юра огляделся. Какой приятный запах. Откуда такой запах? Юра пошарил глазами над трубами, но нигде вблизи не курились трубы. Дверь в сарайчик приотворена, из-под неё сочился изнутри дым. Как Юра сразу не заметил? Конечно, Захар Никифорович в такую погоду сидел в сарайчике и топил печку. Он постучал в дверь, но никто не отозвался, потянул дверь на себя.

В сарае было полно дыма. Вывалившись из печки, тлели на полу угли, медленно разгорались лежащие здесь же поленья.

Надо уходить, а то подумают, что это он, Юра, напроказничал. За последнее время столько неприятностей свалилось на голову матери, и всё из-за него. Юра притворил дверь и побежал на улицу. С Санькой вдвоём было бы проще потушить начинающийся пожар. Но где он, Санька?

Какая-то смутная тревога засела у Юры в груди. В сарайчике у учителя настоящий пожар, а он, ученик, убежал. Нет, пусть говорят что угодно, а вернуться надо.

Юра открыл дверь и позвал:

— Захар Никифорович?!

Испугавшись, крикнул посильнее, опять никто не ответил. А потом, совсем не думая ни о чём, бросился в дым. Возле печи свалено несколько охапок дров, выпавшие головешки из печи подожгли их, и дрова, разгораясь, разбрасывая по сараю искры, треща, занимались всё ярче и ярче.

— Захар Никифорович! — закричал Юра, понимая, что вот-вот загорится сарай. Ещё немного подождать — и будет поздно. — Захар Никифорович, вы здесь?!

Юра пробежал из угла в угол, всматриваясь в дым, схватил стоявшее на лавке ведро с водой и плеснул на дрова. Едкий дым на минуту закрыл всё, жёлто-сизыми клубами заходил по сараю. Дышать невозможно, но и медлить нельзя. Вот-вот займётся пламенем сарай, а потом изба, а потом будет такой пожар! На улице ветер дует.

Юра выбежал из сарая, обежал дом. Нет учителя. Но ведь кто-то же затопил печь? Что делать? Юра бросился в сени, увидел бачок с водой, налил ведро и побежал в сарай. Плеснул в огонь, потом ещё. Нужно теперь разворошить угли, полить их водой, они погаснут, и пожара не будет.

Юра забегал по сараю в поисках кочерги. Он разворошит ею поленья, зальёт водой, а потом уйдёт, как будто и не заходил сюда. Главное — потушить пожар. Где кочерга? Юра ощупал один угол, другой и вдруг задел за что-то рукой. Он поднял глаза и остолбенел — перед глазами висели человеческие ноги в ботинках, в которых всегда ходил учитель. Первое, что пришло Юре в голову, — бежать!

Неведомая сила вынесла его из сарая, он припустился по улице. Санька! Где Санька? Вдруг Юру словно кто остановил и направил обратно. Что его несло туда, он не мог сообразить. На него навалился испуг при виде человеческих ног, и Юра знал наверняка, что ноги принадлежат учителю. Только не мог понять, как они туда попали. Во всём этом невозможно разобраться.

Дым в сарае медленно рассеивался, и он увидел — прямо из крыши сарая свисало туловище учителя.

«Похоже на шутку, — подумал Юра. — Но кто с пожаром шутит?»

Юрин взгляд упал на стол, и он пододвинул стол под ноги, взобрался на него, затормошил учителя. Захар Никифорович не ответил. Тогда Юра выскочил во двор и взобрался на сарай.

Учитель провалился сквозь крышу сарая и повис между перекладинами. Он звал на помощь, но грудь так сдавило, что и крикнуть как следует не смог, руки и ноги, голова и шея от напряжения затекли. Он уже не мог звать на помощь, чувствуя, как медленно уходит из него жизнь, и понимая безысходность своего положения.

— Захар Никифорович! — закричал Юра. — Захар Никифорович!

Учитель чуть приоткрыл глаза, но ничего не увидел, кроме мутного пятна перед глазами, — то был Юра.

— Захар Никифорович! — заплакал Юра и оглянулся, но никого не увидел на улице. — Захар Никифорович, я вам стол поставил!

Юра сразу сообразил, как всё тут произошло, соскочил с крыши и, взобравшись на стол, попытался приподнять учителя, чтобы освободить его от перекладин, сдавивших ему грудь и мешавших опустить руки. Ничего не получалось. Тогда Юра начал срывать и сбрасывать с крыши дёрн, и после этого ему удалось раздвинуть перекладины. Учитель грузно осел на стол.

Юра несколько раз выбегал из сарая, надеясь увидеть Саньку, но Санька как в воду канул. Юра побежал домой.

— Бабушка, бабушка, Захар Никифорович! — закричал Юра, а бабушка, как увидела плачущего, перемазанного сажей внука, слова не могла вымолвить, понимая, что случилась беда, и заторопилась за внуком.

Они с трудом привели учителя в избу и положили на кровать. Бабушка напоила учителя каким-то отваром. Захар Никифорович медленно открыл посиневшие веки. Только теперь Юра заметил, какой худой, нескладный и старенький учитель, какие у него худые и сухие руки, и совсем белые-белые волосы, и мутные, голубоватые глаза.

— В чём только душа держится? — заплакала бабушка. — Худющий. А какой был раньше.

— Спасибо вам за всё, — сказал учитель и закрыл глаза, откинув голову на тонкой кадыкастой шее. — Полез подправлять трубу, дымило. И провалился. Уж думал: всё. Нет, жив ещё курилка! Один я, вот как одному жить. Только в тягость людям. Ох-ох! Как тяжело дышать! И в груди ломит. Как мне вас отблагодарить?

— Да я вам сварю кушать, — ответила на это бабушка и отвернулась, боясь показать своё заплаканное лицо учителю.

Бабушка укрыла учителя потеплее и подошла к Юре.

— Господи, как бы не умер. Он никому ведь зла не сделал. Жалко-то как его.

— Я буду сидеть у него ночью, — сказал Юра.

— Да уж что там! Да с тебя толку! Уж я сама как-нибудь покараулю его. У него еле-еле душа в теле, на ниточке тонюсенькой держится.

Юра помогал бабушке, но одна мысль не давала ему покоя:

— Бабушка, а Захар Никифорович может умереть?

— Не дай бог, Юрик.

— Разве от пустяка умирают, бабушка? На фронте — там другое дело, за Родину свою, за маму и папу, братьев и сестёр. А это что? Провалиться на крыше и умереть? Бабушка? Я вон тоже провалился, и ничего. Даже не ушибся. Бабушка? Разве человеку так просто умереть, бабушка?

— Самая тонкая и хрупкая жизнь, Юрик, у человека, потому его надо беречь. Чуть — и она оборвалась.

— Вот скажешь ты, бабушка!