В самом конце войны получила похоронку Катя; с ней случилась истерика.
— Так мне и надо!.. Меня покарал Бог! — кричала на все общежитие. — Он меня любил, а я вела себя как последняя шлюха!
Вечером Ольга сказала Анатолию:
— Бог здесь ни при чем. Если бы он был, он наказал бы именно ее, Катьку, а не ее мужа. Он-то ничего не знал и погиб в полной уверенности, что она его преданно ждет. А она предала его. Его любовь. Предательство — самое омерзительное, что есть на свете. Хорошо хоть, Катька осознала, что так себя вела, и теперь раскаивается. Может быть теперь она изменится и, если встретит порядочного человека, будет дорожить им. Хотелось бы в это верить.
В День Победы в общежитии одни веселились, радовались, что пришел конец страданиям, другие еще острее чувствовали горечь потерь… Анатолий принес флягу со спиртом, и вечером, уложив детей спать, они с Ольгой помянули Ольгиного отца и погибших Михаила и Ивана. Закурив, Анатолий тихо проговорил:
— Представляешь, Олечка, мне никак не верится, что Мишка с Ванюшкой никогда не вернутся… Кажется, что это какая-то ошибка, что они просто где-то задерживаются… Ведь мы были друзьями с подросткового возраста, знали друг о друге абсолютно все… С ними столько связано… Столько хорошего… А теперь в душе пустота.
— Для меня их гибель тоже огромная потеря, — вздохнула Ольга. — Мне их будет сильно не хватать. Но жизнь продолжается и мы не имеем права расклеиваться. Мы обязаны теперь с удвоенной силой всего добиваться, и за моего отца, и за Ивана с Михаилом. Добиваться своего и того, чего они недополучили. Я думаю, они очень огорчились бы, узнав, что мы раскисли и все пустили на самотек — как будет, так будет. И мы докажем им, и себе, и жизни вообще, что мы не из робкого десятка. Прежде всего мы должны вернуться в Москву.
Чтобы развеять угнетенное состояние, Ольга предложила Анатолию «погулять на свежем воздухе».
Некоторое время они бродили в окрестностях общежития, потом сидели на склоне оврага, сидели одни в огромном ночном пространстве; Ольга продолжала планировать будущую жизнь, Анатолий угрюмо курил. Внезапно со стороны Аметьево показался железнодорожный состав; когда он подъехал к туннелю, Анатолий с Ольгой увидели зарешеченные окна и прильнувшие лица солдат, небритые, хмурые.
— Наши военнопленные, — осведомленно сказал Анатолий. — Есть приказ — кто был в плену, отправить в Сибирь на десять лет.
— Этого не может быть! — ужаснулась Ольга. — Что за чудовищный приказ?! Уму непостижимо! Ведь не все сдавались в плен. Наверняка многих взяли раненых, без сознания!.. А если и сдавались, что ж здесь позорного?! Допустим, наших горстка, а немцев сотни. Зачем глупо умирать?! Во всех войнах были пленные, потом их обменивали… Господи, а как же Виктор?! Что с ним?!
Война закончилась, но трудностей не убавилось, предстояло наладить семейный быт, ставить детей на ноги…
Анатолий получил от завода клочок земли около Волги, и по воскресеньям всей семьей ездили сажать картошку. Ездили на трамвае до конечной остановки на противоположной окраине города и дальше шли по тропам через огороды к тополям, за которыми угадывалось открытое пространство; оттуда тянул ветер, пахло водорослями, мокрой древесиной, смолой; слышался глухой рокот буксиров. За тополями открывалась прямо-таки необъятная ширь; полноводная река, высоченные красноглинистые склоны и дальние деревни на зеленых холмах. А по акватории сновали моторные лодки и проходили пароходы — на их палубах среди мешков и бочек вповалку лежали люди.
Поработав на участке, спускались к реке, сбрасывали одежду, растирали усталые мышцы, намыливались серым вязким илом, отмывались в воде и, если был теплый день, делали заплыв по течению. Будучи отличной пловчихой с юности, Ольга учила детей плавать разными стилями, а после этих уроков собирала на берегу раковины, отшлифованные водой камни и коренья и дома устраивала выставку «речных драгоценностей». Несмотря ни на что, в ней сохранилась детскость, восторженное восприятие мира, свойственное детям, чудакам и мудрецам.
Жизнь на окраине приобретала спокойный, размеренный уклад: долгими летними вечерами по мосту и склонам оврага гуляли парочки, перед сараем на ящиках забивали «козла» любители домино, на «пятаке» перед общежитием выбивали одежду, перетягивали матрацы, в нижних этажах студенты запускали музыку, а над общежитием носились ласточки.
Однажды получили письмо от Ксении: объявился брат Виктор. Он был в концлагере, а после освобождения, отличился в боях. Ксения сообщила, что «брат весь седой и вообще какой-то другой, как будто его заменили… Его постоянно куда-то вызывают, допрашивают… Наконец прислала письмо Анна. У нее все хорошо, а о нашей жизни и не спрашивает. Даже обратный адрес не написала».
Потом принесли срочную телеграмму о смерти Ольгиной матери. Ольга пыталась вылететь самолетом на похороны, но самолет с полпути вернулся из-за нелетной погоды в Москве.
— Видимо, не судьба мне хоронить родителей, — с досадой сказала Ольга мужу. — Бедные трудяги, они всю жизнь только и знали, что работали и заботились о нас. И так и не увидели настоящей жизни… Знаешь, какой я запомнила маму? Сидящей на лавке в котельной: волосы густые, со множеством гребней, штопает носки на лампе, тихо поет… Хорошо еще, что она дождалась Витю… Но ничего, все равно они со мной. Ты не поверишь, но я всегда мысленно советуюсь с ними.
— Олечка, твои родители все-таки умерли в возрасте, а мои-то и вовсе молодыми, — поправляя очки, сказал Анатолий.
— Это верно. И потом, что я говорю?! Как это они не видели настоящей жизни?! Отец из простых почтальонов стал начальником почты, уважаемым человеком, а мать носила значок почетной ткачихи. За свою жизнь она наткала столько полотна, что им можно одеть всю Москву. У них пятеро детей, и все вышли в люди. Это ли не настоящая жизнь?!
Анатолий кивнул:
— В конечном счете, иметь любимую работу и добросовестно ее выполнять и воспитывать детей — есть уже счастье. Да что там говорить! Твои старики прожили хорошую жизнь. Ты подумай о тех стариках, у которых никого нет. Они точно отвергнутые, о них никто не заботится.
К осени опустели гнезда ласточек, склоны оврагов пожухли, мост от дождей потемнел, огни станции Аметьево еле угадывались в тумане… Всей семьей ездили на участок выкапывать картошку, привозили ее домой в мешках, раскладывали у батареи отопления сушиться.
В общежитии появились новшества: в холле поставили зеркальник и ящик с щетками для обуви, на лестничную площадку постелили ковер, повесили люстру. На кухне «буржуйки» уступили место керосинкам и керогазам, и теперь «клуб» расцвечивали желтые и синие огоньки. Особенно красочным общежитие выглядело во время праздников и выборов, когда в одной стороне холла устраивали агитпункт, а в другой — буфет-«рюмочную», и устанавливали столы с шахматами и шашками, и с утра до вечера по «колоколу» запускали музыку.
Вскоре в общежитии появились студенты китайцы; они часто приходили к Ольге, просили что-нибудь перелицевать, подшить и за работу давали миску риса, при этом называли «москвичкой портнихой» и «современной», и приглашали к себе на чаепития.
Прошедшие мучительные годы оставили рубцы на сердце Ольги, но не притупили ее восприятия окружающего мира, не погасили ее природного жизнелюбия. Она по-прежнему излучала притягательную теплоту и бодрость, и к ней по-прежнему тянулись люди; одни — чтобы просто пообщаться, заразиться ее энергией, поднять настроение, после физических и душевных перегрузок.
— Ольга отдает нам свою доброту, наполняет душу светом, — говорила Тоня Бровкина. — Она так внимательна к людям.
Другие тянулись к Ольге, чтобы легче перенести всякие неурядицы, зная, что участливая Ольга умеет не только горячо сопереживает, но и всегда найдет выход из трудного положения. Что особенно важно — рядом с Ольгой никто не озлобился, не совершил отвратительного поступка, не употреблял нецензурных слов; наоборот, многие подобрели, стали вежливей; у некоторых даже прорезались таланты, о которых они и не подозревали. Каким-то неведомым чутьем Ольга угадывала в людях скрытые, «неразбуженные» возможности, выявляла «дарования» и всячески стремилась их развить.
