— Ну, какой там гений, — отмахнулся Степаныч. — Просто на хуторе работы невпроворот. Некогда заниматься рыбой. Да и сетки нет. Голь на выдумки хитра, сам знаешь, угу?

Степаныч выделил мне целый сарай с сеновалом, где с утра в косых солнечных лучах, словно некое броуновское движение, плавали пылинки.

По утрам меня будил велосипедный звонок внучки Степаныча — Ленки, резвой, глазастой девчушки дошкольницы с пятном от варенья на платье. Велосипеда у Ленки не было, один звонок, которым она беспрестанно тренькала.

Я выходил из сарая и ко мне мчалась Ленка со своей неразлучной подругой — дворняжкой Машкой. Ленка несколько раз неутомимо поздравляла меня с хорошей погодой, а Машка так же неутомимо вертела хвостом. Втроем мы направились к реке; по пути Ленка спрашивала:

— Красивый у меня звонок?

— Очень. Я таких никогда не видел, — говорил я к огромному удовольствию Ленки.

— А Машка очень умная. Раз дедушка потерял ключи, а она нашла и принесла в зубах… Она все понимает, только не говорит. Дедушка сказал: «Нарочно не говорит, чтоб не заставляли работать».

— Наверняка, — кивнул я.

На реке мы купались, пускали щепки-кораблики; рядом на мелководье плескалась и отряхивалась галка.

— Это Клара, — объясняла Ленка и звякала звонком. — Клара залетает прям в дом. Дружит с одной курицей… Та курица очень смелая. Однажды дралась с коршуном, защищала цыплят. Петух испугался и спрятался, а она не испугалась… Потом была вся израненная.

— Она настоящая героиня, — удивлялся я.

— Ага, — откликалась Ленка.

…Яркое солнце над верхушками деревьев, утренняя свежесть, ток воды меж досок плотины, обильная зелень, шмели над цветами, Клара, бесстрашная курица — все это казалось мне, горожанину, немыслимым богатством. Меня охватывал пьянящий восторг. «На природе отдыхаешь не только потому, что дышишь чистым воздухом, но и потому, что видишь красоту, — думалось, — и, конечно, отдых хорош, если забываешь все проблемы».

— Здесь, у деда, был кот, он любил валерьянку, — продолжала Ленка. — Как напьется, идет в деревню к кошкам… И погиб однажды. Под машину попал. Он глухой был. Раньше плавал на барже-самоходке и спал там, где мотор. Там тепло… Вот привык к шуму и оглох… И у нас здесь шум, ты слышишь? Мы тоже можем оглохнуть. Дедушка уже плохо слышит. И у меня иногда уши болят.

— Не выдумывай, Ленка, — говорил я. — От такого шума не глохнут. Это природный шум. Глохнут от механического шума, понимаешь?

Ленка не понимала, но откликалась:

— Ага!

— Ты такая счастливая, Ленка, — говорил я. — Живешь на природе.

— Ага! — Ленка нажимала на рычажок звонка. — У меня в дубовом корытце живет лягушонок… А в горшке с цветами на окне живет червяк дождевик. Иногда выползает, греется на солнце. Иногда привстает, прям как змея.

— Ну уж?!

— Ага! Правда, правда! Спроси у дедушки, если не веришь… А мой брат Вовка говорит — в городе жить лучше. Я, когда вырасту, уеду в город… Расскажи про город…

Я начинал рассказывать. Ленка слушала не просто заинтересованно, а затаившись, широко распахнув глаза, даже забывала про звонок. В городе меня постоянно принимают то за официанта, то за контролера, то за рассыльного — однажды даже дали на чай, когда я принес рукопись в издательство. А здесь, для Ленки, я был самым умным на свете.

Но если Ленка просто завышала меня, то Машка вообще видела во мне титана — запрокинув голову, смотрела мне в глаза и то улыбалась — при этом, столько счастья было на ее мордахе! — то сосредоточенно прислушивалась к моему голосу, ожидая приказаний.

Днем мы с Ленкой помогали Степанычу по хозяйству: я косил травостой, а Ленка таскала пахучие охапки травы во двор для просушки. Степаныч в это время мастрячил телегу. Он делал по заказам телеги и сани-розвальни, причем был завален заказами даже из других областей. Он слыл мастером высочайшего класса и, что особенно обидно, мастером умирающей профессии.

После обеда Ленка спала, прижав к себе звонок, а мы со Степанычем вели деловую беседу: Степаныч рассказывал о родителях Ленки, о рыбачьем поселке, где они живут, я сообщал о своей городские новости. Одновременно Степаныч слушал радио и бормотал:

— Брехня! Все врут. Ни одному слову не верю.

Или:

— Все делают не так! Все неправильно делают! Им просвирки в церкви есть, а не серьезные дела делать.

Ни одно событие не обходило внимание Степаныча — он был в курсе всех мировых дел.

К вечеру мы со Степанычем пилили и кололи дрова, а Ленка носила поленья в сарай и по ходу дела с упоительной серьезностью сообщала мне что-нибудь новое:

— …Вчера мы с Машкой видели лося. У реки… Большой такой, с рогами. Пришел воды попить… Машка залаяла, а он не уходит. Попил, я крикнула: «Шу! Уходи!». И позвонила. И он ушел.

— Не страшно тебе было? — спрашивал я.

— Не-е. Ни капельки… Я и лешего не боюсь… Надо сорвать репей и громко крикнуть: «Шу! Уходи дядька!». И он уйдет, правда, де?

— Угу, — откликался Степаныч.

— Молодец ты, Ленка! — говорил я. — Ты смелая.

— Ага! — улыбалась Ленка и громко звякала звонком.

За ужином Степаныч планировал работу на следующий день, молился, но особенно не надоедал Богу молитвами, а причудница Ленка то и дело цедила: «Цы-ы! Во, опять!» — и, кивала на чердак, где как уверяла, проказничал домовой.

Однажды Ленка, Машка и я пришли за продуктами в сельмаг в пяти километрах от хутора. Как только вошли в деревню, Ленка показала на дом справа:

— Здесь живет Настя. У нее есть кот Барсик. Он бежит на плач. Кто заплачет, подбегает и слизывает слезы. Однажды я спряталась за поленицу и плачу понарошку, а Барсик ищет меня, мяукает… А раз у Насти кукла упала в погреб. Настя полезла, а вылезти не смогла. И расплакалась. И Барсик ее отыскал по плачу. И привел к погребу Настину мать.

Через несколько шагов Ленка показала на дом слева:

— Здесь живет Петька. Он противный. Дерется. В прошлом году у него жила больная ворона. Она всех передразнивала. Услышит лай собаки, пытается лаять. Могла мяукать, как кошка. И даже тарахтела, как трактор. Потом ворона поправилась и улетела.

Ленка тренькала звонком, рассказывала о своих сверстниках и о животных, которых они имеют. Ей казалось, что это самое интересное в деревне. Мне тоже так казалось.

Пока мы с Ленкой находились в магазине, Машка снаружи не отрываясь смотрела на дверь; иногда с невероятной осторожностью взбиралась на крыльцо и принюхивалась. Сложив продукты в рюкзак, я хотел было купить Ленке конфет «подушечек», но она глубоко вздохнула, ее звонок как-то грустно тренькнул и затих.

— Мне нельзя. Дедушка не разрешает.

— Почему? Зубы болят?

— Не-е… У Вовки диабет. Есть такая болезнь, знаешь? Ну, и мне может перейти. Сладкое есть нельзя… Вовка сам себе делает уколы. Он уже взрослый, в седьмом классе учится…

Ленка смолкла, но искоса взглянула на конфеты и потянула меня за рукав.

— Одну конфету купи. Одну можно. Но дедушке не говори, рассердится.

— А почему Вовка не отдыхает на хуторе? — спросил я у Ленки, когда мы вышли из сельмага.

— Он летом подрабатывает почтальоном. Разносит письма по деревням. С ним ходит Тузик. Он тоже умный. Не такой, как Машка, но все же, — Ленкин звонок снова во всю названивал, весело, задорно.

— А где лучше: на хуторе или в поселке?

— Не знаю, — нерешительно протянула Ленка. — В поселке у меня подружки и… аквариум. Наш кот Васька любит сидеть у аквариума. Считает, сколько рыбок поплыли в одну сторону, сколько в другую… Васька старый, спит с грелкой. Я ему на ночь кладу. Он злится, когда она остывает, теребит лапой, урчит…

С каждым Ленкиным сообщением, я чувствовал, что умнею на целую голову.

— А у соседей есть теленок и поросенок, — продолжала Ленка. — У поросенка один глаз голубой, другой зеленый. Поросенок играет с теленком, прыгает на него, как собака, повизгивает… А в поселке в Волге купаются коровы. И мы тоже купаемся. Но у дедушки купаться лучше.