— Баракель? Он сказал — Баракель?

Туттугу кивнул.

— В конце? — У меня похолодело в желудке. Я помнил, во что обходилось мне каждое исцеление. — Он…

— Мертв? — Туттугу захромал к куче мехов. — Нет. Но должен был умереть. — Он откинул волчью шкуру. Там лежал Снорри, бледный, но живой. Он, кажется, спал, а не находился без сознания. Сломанные кости на лице были вправлены и кожа зашита. — Я сделал, что смог. Теперь остается только ждать.

— И долго я спал?

Это казалось важным даже теперь, когда враги бежали.

— Весь день, Ял. Солнце почти зашло.

— Но если Снорри… Ты сказал, Баракель? И исцеление… Значит, он теперь маг света. — Я снова покосился туда, где у меня должны были быть раны. — Тогда маг тьмы теперь…

Туттугу кивнул.

— А-а!

Я снова лег. До Вермильона было далеко, и если мы не выберемся отсюда до зимы, то проторчим в Черном форте, пока не настанет весна. Впрочем, я был готов собраться с тем, что осталось от моей недавно обретенной доблести, встать перед троном Красной Королевы и потребовать, чтобы она заставила свою треклятую сестрицу избавить нас от этого заклятия.

Разумеется, если по пути никому не удастся меня разубедить.

Где-то там садилось солнце. Я закрыл глаза и стал ждать — интересно, насколько убедительной окажется Аслауг?

Шесть недель спустя пришли глубокие зимние снега, падающие со свинцового неба, и жестокие ветра.

— Принеси-ка мне еще эля, Туттугу, дружище!

Туттугу сдался, пожал плечами, отодвинул жареного цыпленка и пошел наполнить кружку из бочки.

Улицы Тронда завалило снегом. Мне было плевать. Я плотнее закутался в шкуру, некогда принадлежавшую, надо понимать, белому медведю — такому же здоровому, как тот, на которого Снорри прыгнул в «Кровавых ямах». Очень уютно. Никто не заявлялся без веской причины, и дела в таверне «Три топора» шли довольно вяло. Наверно, именно поэтому хозяин продал нам все заведение — комнаты, скот и немалое количество бочек — всего за два бриллианта из медальона моей матушки.

Было так хорошо избавиться от многочисленных страхов, отринуть столько забот, сидеть в тепле и безопасности, пережидая зиму. Долгими ночами меня беспокоили лишь сущие пустяки или, по крайней мере, нечто весьма отдаленное. Проблема Мэреса Аллуса казалась ничтожной в сравнении с проблемой возвращения домой. Вообще-то спать мне мешала — ну, не считая неприятностей — лишь мысль о том, что, хотя командир нерожденных напугал меня чуть не до остановки сердца, хотя взгляд его был ужасен, это были не те глаза, что смотрели на меня сквозь щели фарфоровой маски в опере столько километров и месяцев назад. Тот взгляд был еще хуже и все еще тревожил меня.

Жизнь — хорошая штука.

Сегодня Астрид работает в городе, но меня может согреть прелестная Эдда. Снорри говорит, что дело кончится слезами. Вообще он повадился неодобрительно поглядывать на меня, словно я должен был усвоить какой-то урок — и не усвоил. Лично я считаю, что если ловко жонглировать, то все шары останутся в воздухе (даже Хедвиг — красавица, на которую я уже положил глаз, дочь ярла Соррена), а на подъем я всегда был легок, хоть и не заслуживал этого. Аслауг согласна. Она, надо сказать, куда сговорчивее Баракеля. Странно, что Снорри так ее невзлюбил.

Да, мне надо взрослеть, и да, я это сделаю, но — завтра. Сегодня я буду жить.

Вот так мы и торчим в «Трех топорах», и заняться тут нечем. Зима заперла нас от внешнего мира, замкнула в маленьком внутреннем мирке. Смешно — нашей целью был ключ, отворяющий что угодно, и вот мы заперты в Тронде, покуда весна не растопит лед и не освободит нас.

Там, в том ужасном форте, когда меня донимал Баракель и мое жалкое существование стремилось к скоротечному концу, я начал задумываться, не могу ли я, в принципе, жить… правильнее. Я стал смотреть на свою прежнюю жизнь — вино, песни и бесчисленных женщин — как на что-то мелочное. Даже жалкое. По пути через льды и той долгой ночью в Черном форте я, признаюсь, хотел умереть, обещал, что буду обращаться с людьми лучше, забуду о глупых предрассудках. Я решил отыскать Лизу де Вир, поклясться ей в верности, отдаться ей на милость, быть мужчиной, как подобает в моем возрасте, а не ребенком, как тот же возраст еще позволял. И самое ужасное, я был совершенно серьезен!

Аслауг отговорила меня довольно быстро. Все, что мне на самом деле было нужно, — это чтобы кто-то дал мне знать, что я и так хорош, похлопал меня по спине и сказал, что мир ждет меня, — мол, иди и возьми, он твой!

Что до Снорри, сейчас он мрачен, как никогда, — Баракель читает ему нотации каждое утро. Можно подумать, теперь, когда он потерял семью и отомстил, ему захочется двигаться дальше. Но нет! А вот Туттугу ходит с местными ловить рыбу подо льдом. Даже говорит, что в городе у него есть девушка. А Снорри думает о прошлом. Сидит себе на крылечке в такой холод, когда и волны замерзают на полпути, весь закутанный, с топором на коленях, — и пялится на этот ключ.

Ну, в принципе, я ничего против ключей не имею, но эта штука, этот кусок обсидиана, мне не нравится. Смотришь на него — и невольно начинаешь думать. Слишком много думать вредно. Особенно человеку вроде Снорри вер Снагасона, который склонен воплощать свои мысли в действие. Сидит себе, смотрит — и я представляю, что у него при этом творится в голове, сам, без подсказки Аслауг. У него есть ключ, способный открыть любую дверь. Его семья погибла. И где-то там существует дверь, что ведет в смерть, — дверь, что открывается в обе стороны, та, которую вообще не следовало бы отпирать, которую прежде открыть было невозможно.

Прежде.

Выражаю искреннюю признательность добрым людям из издательства «Вояжер», благодаря которым эта книга оказалась у вас в руках.

Отдельное спасибо Джейн Джонсон за постоянную поддержку и бесценную редакторскую работу.

И еще раз аплодисменты — моему агенту Йену Друри и команде агентства «Шейл Ленд».