Я кивнул туда, где свет фонаря сочился сквозь щель в двери кордегардии, и прошел в распахнутые Мельхаром ворота.

Оказавшись внутри, я двинулся в Римский зал. Мой отец, будучи третьим сыном королевы, вложился в постройку этого помещения в духе дворцов Ватикана, осуществленную папскими мастерами на случай возвращения кардинала Парачека. Бабушке обычно как-то не до Иисуса и Его креста, хотя на праздниках она произносит речи с весьма серьезным видом. Еще меньше ее волнует Рим, в немалой степени из-за нынешней папессы, которую она называет «священной коровой».

Будучи третьим сыном своего отца, я огребаю по полной. Место в Римском зале, призыв против воли в армию Севера, даже не подкрепленный офицерским кавалерийским чином, поскольку северные границы, мать их, слишком холмисты для лошадей. Скорронцы посылают кавалерию на границу, но бабушка объявила это глупостью, каковой Красная Марка должна воспользоваться, а не безрассудством, которому стоит подражать. Женщины и война совершенно не сочетаются, я же говорил. Мне бы разбивать сердца, галопируя в турнирных доспехах на белом коне. Но нет, старая ведьма заставляет меня ползать по горам и пытаться не попасть в руки скорронским крестьянам.

Я вошел в Римский зал (на самом деле — целый ряд помещений: парадный и бальный залы, кухня, конюшня, да еще и второй этаж, заполненный бесчисленными спальнями) через западный вход, служебный, предназначенный для судомоек и прочего сброда. На карауле сидел Толстый Нед, прислонив алебарду к стене.

— Нед!

— Мастер Ял!

Он вздрогнул, просыпаясь, и едва не упал со стула.

— Отставить.

Я подмигнул ему и прошел. Толстый Нед держал язык за зубами и не препятствовал моим прогулкам. Он знал меня с тех пор, когда я был маленьким чудовищем, мучившим младших принцев и принцесс и льстившим тем, кто был постарше и мог поколотить. Тогда он и правда был толстым. Теперь, когда жнец замахнулся для последнего удара, плоть его обвисла, но прозвище осталось. Титул «принц» славно служил мне, я мог за него прятаться в трудную минуту, а имя Ялан напоминало о короле Ялане из Красной Марки, правившем в ту пору, когда у нас еще был император. Его называли Кулаком Императора. Такие имя и титул, как у меня, сами по себе обладают аурой, достаточной, чтобы дать мне небольшое преимущество, в котором я, несомненно, нуждался.

Я почти добрался до своей комнаты.

— Ялан Кендет!

Я остановился в двух ступенях от балкона, ведущего в мои покои, занеся ногу для следующего шага и держа сапоги в руке. Я молчал. Иногда епископ просто выкрикивал мое имя, обнаружив, что кто-то напакостил. По правде говоря, обычно я и был первопричиной случившегося. Но в этот раз он смотрел прямо на меня.

— Я вижу тебя, Ялан Кендет, черным от греха, крадущимся в свое логово. Спускайся!

Я обернулся с извиняющейся ухмылкой. Церковникам нравится внушать вину — причем часто причина как таковая не имеет значения. В данном случае я был виновен в том, что попался.

— И вам прекраснейшего утра, ваше святейшество!

Я поставил сапоги у себя за спиной и двинулся вниз, к нему, как будто все так и было задумано.

— Его превосходительство приказал мне доставить вас и ваших братьев в тронный зал ко второму удару колокола.

Епископ Джеймс нахмурился; щеки его были серыми от щетины, словно его тоже вытащили из постели в неурочный час, хотя причиной, надо полагать, была не прелестная ножка Лизы де Вир.

— Отец приказал?

Прошлым вечером за столом он ничего не сказал, а кардинал не был склонен просыпаться раньше полудня, что бы святая книга ни говорила о лености. Ее именуют смертным грехом, но, насколько я знаю по опыту, похоть влечет за собой куда большие неприятности, а леность греховна лишь тогда, когда вас преследуют.

— Приказ пришел от королевы.

Епископ еще больше нахмурился. Ему нравилось относить все приказы на счет отца, как высшего, пусть и не самого пламенного, представителя церкви в Красной Марке. Бабушка как-то сказала, что с радостью надела бы кардинальскую шапку на ближайшего осла, но под рукой оказался мой отец, который обещал в перспективе быть еще послушнее.

— Мартус и Дарин уже пошли.

Я пожал плечами.

— Они и появились раньше меня. — Мне еще предстояло простить это моим старшим братьям. Я остановился на расстоянии вытянутой руки: уж очень епископ любил выбивать грех из блудного принца — и снова стал подниматься. — Я оденусь.

— Ты пойдешь немедленно! Уже скоро второй удар колокола, а ты вечно прихорашиваешься не меньше часа!

Как бы мне ни хотелось поспорить со старым дураком, он был прав, и я знал, что к Красной Королеве лучше не опаздывать. Я подавил усмешку и поспешил мимо него. Я не смог сменить свой бархатный наряд, довольно стильный, правда, изрядно пострадавший во время бегства. Впрочем, сойдет. Бабушка в любом случае предпочитает видеть своих отпрысков в окровавленной броне, и пара грязных пятен как раз получит ее одобрение.

Я опоздал в тронный зал: под отголоски второго удара колокола подошел к бронзовым дверям, огромным, каким-то неуместным, украденным из еще более великолепного дворца кем-то из моих дальних кровожадных родичей. Стражники смотрели на меня как на птичье дерьмо, невовремя влетевшее в окно и лужей растекающееся по полу.

— Принц Ялан. — Я воздел руки, чтобы поторопить их. — Возможно, вы слышали обо мне? Я в самом деле приглашен.

Самый рослый из стражников, в до блеска начищенной бронзовой кольчуге, с алым плюмажем на шлеме, молча распахнул левую створку двери и впустил меня. Мои усилия подружиться с дворцовой стражей не распространялись на избранных людей моей бабушки: для этого они были слишком высокомерны. И им слишком хорошо платили, чтобы они могли впечатлиться моей щедростью, да еще наверняка и прекрасно знали, что я из себя представляю.

Я прокрался внутрь, не будучи объявленным, и поспешил по гулкому мраморному полу. Мне никогда не нравился тронный зал. Ни его величавые своды, ни история, запечатленная в мрачном камне, не отвращали так, как то, что во дворце нет путей для отступления. Стражи, стражи, опять стражи — и эта ужасная бдительная старуха, которая считает себя моей бабушкой.

Я пробрался к своим девяти родным и двоюродным братьям и кузине. Похоже, это была особая аудиенция для королевских внуков: девяти младших принцев и единственной принцессы Красной Марки. По праву я должен был быть десятым в очереди к трону после своих двоих дядьев, их сыновей, своего отца и старших братьев, но старая ведьма, которая грела этот трон уже сорок лет, имела собственные представления об очередности. Кузина Сера, без единого месяца восемнадцати лет от роду, не обладающая ничем, что подобает принцессе, была любимицей Красной Королевы. Я не стану лгать, Сера умела сводить мужчин с ума, и, соответственно, я бы с радостью пренебрег общепринятыми взглядами на то, что можно и что нельзя делать вместе двоюродным братьям и сестрам. На самом деле я уже не раз пытался ими пренебречь, но кузина била с правой руки так, что мало не покажется, и охотно лупила по самым уязвимым частям мужской анатомии. Сегодня она явилась в замшевом костюме для верховой езды, более уместном на охоте, чем при дворе, но, черт возьми, была хороша.

Я проскользнул мимо нее и растолкал братьев, чтобы встать в первых рядах. Росту я приличного, повыше многих мужчин, но обычно предпочитаю не стоять рядом с Мартусом и Дарином. На их фоне я мелковат, а учитывая, что мы похожи — те же темно-золотые волосы и карие глаза, — меня так и называют: «мелкий». Это мне не по нутру. Впрочем, в этот раз я был готов к тому, что меня не заметят. Даже не из-за подчеркнутого бабушкиного неодобрения. Это из-за той, с бельмом. Боюсь ее до смерти.

Впервые я ее увидел в пять лет, когда меня привели к трону в день моих именин. Со мной были Мартус и Дарин в лучших церковных облачениях, отец в кардинальской шапке, трезвый, хотя солнце уже миновало зенит, мать в шелках и жемчугах, горстка церковников и придворных дам по краям. Красная Королева подалась вперед на троне и громовым голосом вещала что-то о Ялане, деде своего деда, Кулаке Императора, но я не слушал: я уже увидел старуху, такую древнюю, что при взгляде на нее хотелось блевать. Она так скорчилась в тени трона, что с другой стороны ее можно было просто не заметить. Лицо ее было словно из бумаги, размоченной, а затем высушенной, скулы остры, губы походили на сероватую линию. Одетая в лохмотья, она смотрелась неуместно в тронном зале, на фоне пышных украшений, стражей в бронзовых кольчугах и блестящей свиты, явившейся посмотреть, как меня нарекают. Старая карга не шевелилась: она вполне могла сойти за игру теней, брошенный кем-то плащ, зрительную иллюзию.