Арне выпустил кольцо вонючего дыма, которое быстро унесло ветром.

— Есть два способа попасть в маленькую мишень, до которой далеко, — мастерство и везение. Не то чтобы я плохо стреляю, вовсе нет, — скажем так, средне. Особенно теперь, когда практики хватает. «Пусть Востроглазый стреляет», «дайте Арне лук»… Но в тот день на свадьбе ярла Торстеффа… — Арне пожал плечами. — На состязания прибыли люди со всей округи. Метание топора, поднимание валуна, борьба — ну и тому подобное. И естественно, стрельба из лука. Она никогда не была нашей сильной стороной, но желающих нашлось немало. Ярл закрепил вот эту монетку, да так далеко, что никто не мог ее сбить. Уже стемнело, когда до меня дошла очередь. Ну и сбил — с первой попытки. Вот так и бывает в этом мире, мальчик. Начни историю, такую, ничего особенного, из тех, что быстро забываются, на миг оторвись от нее — и вот она уже так разрослась, что может сожрать тебя. Вот как бывает. Наша жизнь сплошь состоит из таких историй. Некоторые распространяются и растут, растут… Другие — лишь для нас и богов, их передают шепотом, но эти истории тоже растут и пожирают нас.

Я застонал и улегся на скамью поперек, пытаясь найти угол, при котором она все же больше похожа на кровать, чем на орудие пытки. Я бы просто лег между скамьями, но каждый раз, как ладья ныряла вниз с волны, через борт перехлестывала соленая вода, миниатюрное подобие огромных волн, по которым нас кидало.

— Разбуди меня, когда шторм прекратится.

— Шторм?

Надо мной нависла тень.

— Ты что, хочешь сказать, что оно всегда так, а?

Я сощурился, разглядывая темный силуэт на фоне ясного неба, — окаймляющие его солнечные лучи кололи глаза. Высокий человек, и, зараза, здоровый такой. Один из близнецов.

— Да нет. — Он присел на скамью напротив, и его благодушный настрой казался сплошным издевательством. — Редко бывает так хорошо.

— Ааарррр.

Казалось, просто слов не хватит, чтобы высказать все, что я об этом думаю. Я подумал: интересно, видела ли Скилфа, что мне суждено заблевать ладью и утонуть в этой жиже?

— Снорри говорит, ты здорово лечишь раны. — Он принялся закатывать рукав, не дожидаясь приглашения. — Кстати, я Фьорир, нас не так просто различить.

— Иисусе!

Я поморщился, когда Фьорир размотал грязную тряпку, которой было обернуто его предплечье. Рваная рана оказалась глубокой, да еще и всех мыслимых цветов — от черного до гнойно-желтого на вспухшей плоти по обе стороны от нее. Вонь, надо сказать, говорила о многом. Если рана начинает дурно пахнуть, ясно, что человек потихоньку двинулся в сторону кладбища. Возможно, его могла спасти ампутация — я точно не знал. В принципе, подобные вещи меня прежде и не интересовали толком, разве что в ситуациях, когда нужно было оценить шансы в «Кровавых ямах». Ну и на границе со Скорроном случались неприятности такого рода, но я успешно избавился от этих воспоминаний. По крайней мере, до того момента как почувствовал вонь от руки норсийца — и они снова нахлынули. Наконец я придвинулся к борту и наблевал в темную пучину. Так я провисел довольно-таки долго, ведя с морем долгий бессловесный разговор.

Фьорир все еще сидел там же, когда я вернулся — с вывернутым желудком и весь дрожа. Ладья по-прежнему грозила перевернуться с каждой новой волной, но всем остальным, похоже, было более или менее наплевать.

— Это… это же кошмар, а не рана, — сказал я.

— Да вот копьем досталось на границе с Тертаном, — кивнул Фьорир. — Точно, кошмар — постоянно беспокоит.

— Жаль.

И мне правда было жаль — мне нравились близнецы, хорошие ребята. И число их вскорости должно было сократиться…

— Снорри сказал, ты здорово лечишь раны. — Он вернулся к прежней теме. Фьорир выглядел на удивление жизнерадостным, хотя я был готов поспорить, что он и недели не протянет.

— Ну, это не так. — Я с мрачной сосредоточенностью разглядывал эту жуть. — Похоже, тебя она беспокоит меньше, чем меня.

— Боги забирают нас по порядку. Сначала младших. — Опять эта ухмылка. — Атту убили гули в Улласватере. Потом мертвяк затянул Сиу в болото в Фенмире. Сикс словил стрелу от конахтского лучника. В общем, следующий — Фимм, а не я.

И вдруг я понял, что страшно напуган. Снорри я понимал. Да, я не разделял его пыла и отваги, но мог представить их преувеличенными или преуменьшенными версиями моих собственных мыслей и переживаний. Человек, стоявший передо мной, выглядел как один из нас. А кем он был изнутри? Боги сделали сыновей Торстеффа отличными от прочих людей. По крайней мере, этого. Возможно, то, чего ему не хватало, было присуще его братьям в двойном размере. Или когда эти восемь начали умирать по одному, выживших словно надломило изнутри. Фьорир был дружелюбен и привязчив, но я не знал, чего не хватает там, за этой слишком уж беззаботной ухмылкой и прозрачно-голубыми глазами.

— Не знаю, с чего вдруг Снорри сказал об этом, — я не врач. Я даже не…

— Он сказал, что ты попытаешься выкрутиться. Он сказал, чтобы ты сделал то же, что тогда, в горах.

Фьорир бесстрашно протянул мне больную руку.

— Давай! — крикнул Снорри с кормы. — Сделай это, Ял!

Я плотно сжал губы от отвращения, без энтузиазма протянул руку и задержал ее в нескольких сантиметрах над раной. Почти сразу же в ладони зародилось тепло, и я резко отдернул руку. Теперь, похоже, было не смухлевать — реакция оказалась мгновенной и даже более сильной, чем на Мигана в Аупах.

— Последнего, с кем я это проделал, Снорри сбросил с утеса минуту спустя.

— Тут море, где ты видишь хоть один утес? Приятно, кстати. Сделай так еще раз.

Фьорир смотрел на меня бесхитростно, как ребенок.

— Вот черт!

Я снова вытянул руку вперед, как можно ближе к гниющей плоти, пытаясь не измазаться. Почти тут же рука начала светиться, словно в ненастный северный день ворвался испепеляющий солнечный свет из пустынь Индуса. Мои кости гудели, тепло нарастало. Ветер стал совсем ледяным, слабость, вызванная рвотой, граничила с полным бессилием — даже держать руку вытянутой казалось геркулесовым подвигом. И вдруг мои руки опустели — ладья закружилась вокруг меня, и я провалился в темноту.

Ведро холодной соленой воды вернуло меня в мир живых.

— Ял? Ял?

— С ним все будет нормально?

Ответ на их языческом наречии.

— …хилые эти южане…

— …похоронить в море.

Потом опять какая-то ерунда на языке северян.

Еще ведро.

— Ял? Ответь мне.

— Если я отвечу, меня перестанут поливать морской водой?

Я держал глаза закрытыми. Хотелось лишь лежать тихо-тихо. Даже шевелить губами было тяжеловато.

— Слава богам!

Снорри помолчал. Я услышал, как поставили тяжелое ведро.

Потом меня оставили сохнуть. Я разлегся на скамейке, пока какая-то особенно большая волна не сбросила меня на дно. Потом я лежал на корме и изредка взывал к Иисусу. Не сказать, чтобы помогло.

К тому моменту как я собрался с силами и сел там, откуда свалился, уже темнело. Фьорир принес мне сушеной рыбы и ячменного пирога, но я мог разве что взглянуть на все это. Желудок все еще съеживался на гребне каждой волны и вовсе не обещал удержать то, что я в него закину.

— Рука лучше! — Фьорир протянул ее в знак доказательства. Рана все еще выглядела жутко, но перестала гнить и явно затягивалась. — Спасибо, Ял!

— Не стоит благодарности, — слабо протянул я. Похоже, парень и правда был неуязвим, покуда жил бедняга Фимм. Надеюсь, он отплатит мне, прикрыв своим неуязвимым телом от опасности.

Солнце село, и Снорри устроился на носу «Икеи», глядя на север; его черные глаза, вне всякого сомнения, искали берег Норсхейма. Силы ко мне не вернулись: более того, с приходом ночи я только ослаб еще больше. Я поел черствого хлеба, запивая его водой, торжественно вернул все это в море и провалился в сон без сновидений.

Ну, то есть он был без сновидений, пока мне не приснились ангелы.

Мне снилось, будто бы занималась заря, а я стоял на холме над полями Вермильона, глядя вниз, на Селин, гибкой змеей устремляющийся к далекому морю. Баракель стоял выше, на самой вершине холма, похожий на фоне неба на статую, неподвижный, покуда лучи восходящего солнца не упали на его плечи.