Вскоре мы въехали в и вовсе запущенные земли. Рон и Слейпнир мирно трусили меж высоких изгородей, белая кожа Снорри покраснела на солнце, а мне ненадолго полегчало — убаюкала жара и спокойная, обработанная людскими руками местность. Но ненадолго. Мы скоро увидели заброшенные, заросшие чем попало поля, пустые дома фермеров, загоны без скота. В одном месте — обгорелую землю, валяющийся шлем и поклеванную воронами человеческую руку. Мне снова стало зябко, несмотря на жаркий день.

Замок Возвращенного Проклятия, родовое гнездо дома Вайнтонов, стоял на высокой бледной скале в нескольких километрах от Компера. Он смотрел на нас пустыми глазами, стены почернели от дыма, скала была ржавого цвета, словно кровь последних защитников хлынула из ворот и расплескалась вокруг. Солнце опускалось за крепость, высвечивая зазубренные силуэты укреплений и отбрасывая тень сооружения, похожую на грозящий палец, длинный и темный, прямо на нас.

— Все произошло совсем недавно. — Снорри потянул воздух носом. — Пахнет горелым.

— И разложением. — Я пожалел, что вдохнул так глубоко. — Давай найдем другой путь.

Снорри помотал головой.

— Думаешь, вообще есть безопасные дороги? Что бы здесь ни случилось, уже прошло. — Он показал на легкую дымку впереди, едва заметные следы пожарища. — Огонь почти отпылал. Остальное обратится в руины. Здесь все это уже случилось.

Мы поехали вперед и к вечеру приехали к разоренному Комперу.

— Это была месть. — Стены разрушили, от них остались развалины не выше трех камней, лежащих друг на друге. — Наказание.

Я прошелся по руинам. Земля все еще была горячей. За лесом почерневших бревен уходил вдаль ковер из пепла, над которым вился дым.

— Убийство.

Снорри застыл на месте, возвышаясь у меня за плечом.

— Они не хотели захватывать это место для себя, — сказал я. — Кем бы они ни были. — Ими могли оказаться вояки из Геллета, налетчики из Скоррона, может, даже армия Роны, решившая вернуть отнятое. — Никогда такого не видел.

Я знал, что распри Сотни приводили к подобным разрушениям, но ни разу не видел ничего подобного вблизи, тем более в таких масштабах.

— Я видел.

Снорри прошел мимо меня и зашагал по тому, что когда-то было Компером.

Мы разбили лагерь среди руин. Нам колол глаза пепел, лошади кашляли, но уже настала ночь, и Снорри не хотел продолжать путь. По крайней мере, не пришлось выбирать между костром, разжигать который было рискованно, и холодным лагерем. Компер уже был достаточно теплым. По большей части угли уже прогорели, но все еще отдавали немало тепла.

— Видел я и похуже, — повторял себе под нос Снорри, отодвигая варево, которое только что приготовил. — В Восьми Причалах островитяне быстро все сделали и ушли. В Орлсхейме, дальше по Уулиску, они не так торопились.

И среди руин Снорри снова увлек меня на север, рассказывая в ночи свою историю.

Снорри пошел вслед за убийцами по талой земле. Их корабли ушли — возможно, в какое-то далекое укрытие, подальше от штормов и вражьих глаз. Он знал: они вернутся, чтобы забрать некромантов с Затонувших островов, их войска и пленных. Даже весной внутренние земли так далеко на севере весьма негостеприимны. Сломай-Весло наверняка сказал им. Сколько пленных на кораблях и сколько — с захватчиками, Снорри не знал. Однако за захватчиками он мог пойти, а те рано или поздно вывели бы его к своим кораблям.

Орлсхейм был на пять километров вглубь континента, на краю Уулиска, где фьорд сужается, а сосновые леса подходят близко к воде, и склоны там более пологие, чем в Восьми Причалах. Бреттанцы оставили широкий след, поскольку с ними было много пленных. Кроме Эми, погибли немногие — три грудных младенца, пожеванных и выброшенных, и Эльфред Гансон, лишившийся ноги и истекший кровью. Снорри догадался, что если есть еще погибшие, то они пополнили ряды слуг некромантов и ковыляют в Орлсхейм. Как Эльфред потерял ногу, было неясно, но это хотя бы спасло его от ужасов жизни после смерти.

В Восьми Причалах строения были каменными, а в Орлсхейме деревянными — грубыми сооружениями из бревен и пакли — или дощатыми, похожими на ладьи, противостоящими непогоде с тем же упрямством, что корабли викингов — морю. Снорри понял, что Орлсхейм разрушен, глядя на дым с порога своего дома, но не мог представить масштаб бедствия. Даже большой медовый зал[1] Браги Соленого превратился в кучку углей, все балки сгорели, восемнадцать столбов толщиной с мачту, покрытых резьбой на сюжеты саг, были сожраны пламенем.

Снорри зашагал дальше, оставив берега Уулиска там, где следы захватчиков свернули к опушке Водинсвуда, густого непроходимого леса, тянувшегося более чем на восемьдесят километров и дальше до подножия Йорлсберга. Люди называли его последним лесом. Повернись на север — и не увидишь больше деревьев. Лед их не пустит.

И на краю этого леса, где он сам часто искал оленей, щипавших мох, Снорри нашел своего старшего сына.

— Я узнал его, как только увидел, — сказал Снорри.

— Что?

Я помотал головой, стряхивая дремоту, навеянную норсийцем. Теперь он прямо обращался ко мне, требуя ответа, требуя чего-то… возможно, просто быть рядом, когда он об этом вспоминает.

— Я узнал его, своего сына… Карла. Хотя он лежал далеко. Вдоль опушки Водинсвуда от Уулиска идет оленья тропа, растоптанная захватчиками до жидкой грязи, и он лежал рядом с ней. Я узнал его по волосам, почти белым, как у его матери. Не Фрейи, та родила мне Эгиля и Эми. Матерью Карла была девочка, которую я знал, когда сам был мальчишкой: Мхэри, дочь Олафа. Сами почти дети, мы сделали ребенка.

— Сколько лет? — спросил я, сам толком не зная, кого имел в виду — Снорри или его сына.

— Нам было, надо полагать, по четырнадцать зим. Она умерла, рожая его. А он умер, не дожив до пятнадцати. — Ветер сменил направление и окутал нас более густым дымом. Снорри сидел неподвижно, подтянув к себе колени и опустив голову. Когда воздух расчистился, он снова заговорил: — Я бросился к нему. Мне следовало проявить больше осторожности. Некромант вполне мог оставить труп, чтобы остановить любого, кто пойдет по их следу. Но отец не может быть осторожным. И я подошел ближе и увидел стрелу у него промеж плеч.

— Значит, он бежал? — спросил я, давая норсийцу возможность хотя бы испытать гордость.

— Вырвался. — Снорри кивнул. — Здоровый парень, в меня пошел, но более рассудительный. Люди всегда говорили, что он много думает, говорили, каким бы сильным он ни вырос, ему не быть викингом лучше меня. А я говорил, что он будет лучше как человек и что это важнее. Хотя ему я этого ни разу не сказал, и теперь вот жалею. Они заковали Карла в железные кандалы, но он освободился.

— Он был жив? Он рассказал тебе?

— В нем еще было дыхание. Он не стал использовать его для того, чтобы рассказать о побеге, но я видел следы оков, и его кисти были сломаны. Вырваться из кандалов для рабов и не поломать кости — невозможно. У него было для меня лишь три слова. Три слова и улыбка. Сначала он улыбнулся, и я увидел это сквозь слезы, прикусив губу, чтобы не выкрикнуть проклятие, чтобы услышать его. Я мог поторопиться, бежать, найти его несколькими часами раньше. Вместо этого я собирал пожитки, оружие, словно шел охотиться. Я должен был броситься за ними, едва снег сошел. Я…

Голос Снорри задрожал, и он умолк, скрипел зубами, лицо его исказилось. Он обреченно опустил голову.

— Что сказал Карл?

Не знаю, в какой момент я начал принимать историю норсийца близко к сердцу. Учитывая, что принимать близко к сердцу — это вообще не мое. Возможно, дело было в том, что мы провели несколько недель в пути или же сработал побочный эффект проклятия, сковавшего нас, но я переживал его боль вместе с ним, и мне это вовсе не нравилось.

— Им нужен ключ.

Он сказал это в землю.

— Чего?