– Я не стану ждать до завтра, это уж точно.

– Следуя обычаю, твоя мать должна отдать супругу последние почести, просидев на его могиле до завтрашнего утра. И никто не должен мешать ей в этом и нарушать ее уединение, ты же знаешь.

Я попыталась пройти к двери, но Бальдур преградил мне путь.

– Пока отец был жив, ей было на него наплевать. И это не изменится после его смерти. И поэтому ей будет все равно, нарушу я ее уединение или нет.

– А мне вот не все равно.

– Почему это?

– Я скажу тебе почему. Ты потеряла не мужа. Ты потеряла отца.

Я вышла из себя. Я кричала. Я перевернула стул, сбросила шкуры с лежанки, швырнула кувшин с водой о стену, открыла все сундуки, порвала платье. Это было кошмарно. Я вела себя как безумная. Наверное, мой супруг ужаснулся, увидев меня такой. Это было неправильно… Что тут еще скажешь. У меня не хватает слов. И все же я пытаюсь понять себя. Мне не дали попрощаться с отцом. Наша последняя встреча, мое последнее прикосновение к нему – я сжимаю в руках его окровавленную голову. И я никогда не смогу смягчить этот жуткий образ воспоминанием о светлом прощании с папой. Да еще и Бальдур запретил мне оплакать отца на его могиле – пусть этот запрет и действовал всего один день. Все это подкосило меня, а мне ведь и так через многое пришлось пройти. Теперь же более или менее близкие мне люди стремились причинить мне боль, а мне и без того было плохо.

Пустота во мне сменилась яростью.

После припадка бешенства я устало опустилась на пол и попыталась разрыдаться. И вновь мне это не удалось. Должна сказать, что Бальдур повел себя в этот час как истинный рыцарь. Он поднял меня с пола, нежно уложил на шкуры и отошел к окну. Бальдур дал мне время прийти в себя, и я почувствовала, как ко мне возвращаются силы. Я еще не готова была принять их и не могла их объяснить. Так быстро прийти в себя после смерти отца… разве это не будет предательством по отношению к его памяти?

Но потом я поняла, что обрела эти силы как раз для того, чтобы послужить отцу. Чего бы он ждал от меня? Того, что я найду его убийцу!

– Ты уже допросил ту венгерку? – спросила я Бальдура.

Мой муж все так же стоял у окна, повернувшись ко мне спиной. Он не произнес ни слова.

Я закрыла глаза.

– Мне жаль, что я все это тебе наговорила. Мне жаль, что я себя так повела. Мне правда жаль. Прости меня.

Хотя мне было противно этим заниматься, я собрала с пола осколки, поставила стул на место и убрала платья в сундуки – это был знак моего смирения. Иногда приходится пересилить себя, чтобы получить прощение.

Наконец Бальдур сказал:

– Нет, я ее не допросил.

Я так и думала.

– Я хотела бы присутствовать при допросе. Может быть, сходим к ней прямо сейчас?

– По традиции семья усопшего не работает в день похорон.

Бальдур постоянно ссылался на традиции и обычаи и этим выводил меня из себя, но на этот раз я сдержалась. Хотя на языке и вертелось множество язвительных замечаний по этому поводу, но я промолчала. Бальдур ведь у нас воин. Защищаясь от удара меча, он поднимает щит, в ответ на белый флаг идет на переговоры.

– Я полагаю, что скорейшее наказание убийцы станет той почестью, которую мы должны отдать моему отцу. Я не стала бы называть это работой. Скорее долгом. Но мы сможем наказать ее, только если докажем ее вину.

– Хорошо, я согласен с тобой, – кивнул Бальдур. – Но ты не будешь вмешиваться в допрос.

– Конечно.

И подумала: «Какого черта?!»

Допрос мы провели в купальне. Там я чувствовала себя очень плохо. Воду из бассейна еще не спустили, и в воздухе висел тошнотворный сладковатый запах. Наверное, Бальдур привык к подобному – он принял участие в стольких битвах, что не хватит пальцев на обеих руках, чтобы сосчитать их. Когда в купальню ввели дикарку, я заметила, как она испугана. Конечно, эта язычница была нашей главной подозреваемой, и я должна была люто ненавидеть ее, и все же – я понимаю, насколько это странно, – испытывала к ней странную симпатию. Это была женщина моего возраста, очень красивая, но при этом мне не казалось, что она пользуется своей красотой, чтобы привлекать к себе внимание мужчин. Она была напугана, но все равно в ней чувствовалась решимость, решимость, которая, как мне кажется, свойственна и мне самой.

С самого начала допрос зашел в тупик. Девушка говорила только по-венгерски – а на каком языке ей еще говорить? Бальдур задавал ей вопросы, она пожимала плечами, а если и говорила что-то, то мы ее не понимали.

– Вы взяли в плен других венгров? – спросила я у Бальдура.

– Нет, она была единственной пленницей. После того как войско герцога побило язычников у реки Муры, мы быстро продвинулись вперед на земли венгров, грабя деревни. Пленные были бы обузой для нас. А она… Она набирала воду в ручье. Твой отец заметил и приказал мне схватить ее. Вскоре мы вернулись домой, остальное ты знаешь. То, что эта дикарка говорит только на своем языке, твоего отца не смущало? Он затащил ее с собой в купальню явно не для того, чтобы вести с ней беседы, – Бальдур коротко хохотнул. – Хотя ее язычок без дела бы не остался.

Наверное, я никогда не привыкну к его бестактности. Но мне удалось сдержаться и промолчать в ответ на его сальные шуточки.

– И что теперь? – спросила я.

– Похоже, ее дела плохи. Ее застукали рядом с убитым в купальне. – Судя по голосу Бальдура, он не был полностью убежден в ее вине. Но в то же время непохоже было, чтобы он собирался ее помиловать.

И тут язычница принялась размахивать руками, пытаясь жестами объяснить нам что-то. Было непросто понять ее, но в конце концов мне удалось уловить общий смысл. Вечером Бильгильдис вывела ее из комнаты, в которую ее поместили, и привела в комнатушку перед купальней. Там ее раздели и втолкнули в купальню, где – как она нам показала, – горела всего одна лампада.

– И ты опустилась в бассейн? – спросила я, поясняя свой вопрос жестами.

Она кивнула. Мы с Бальдуром задавали ей вопросы, переспрашивали вновь и вновь, пока не выяснили следующее: венгерка медленно опустилась в бассейн. Вода доходила ей до шеи. Девушка замерла, глядя на моего отца. Тот не двигался. В полумраке ей показалось, что он тоже смотрит на нее. Только спустя какое-то время она сообразила, что сидит в одной купальне с мертвецом. Тогда она принялась кричать. Потом прибежала я.

Должны ли мы верить ей? Бальдур осмотрел лампаду, и действительно оказалось, что она пуста. Но что это доказывает? Венгерка могла убить моего отца, а затем вылить масло в бассейн.

То, что похищенная девушка забивается в угол бассейна и не отваживается сделать и шаг, кажется мне вполне понятным. Не менее понятным кажется и то, что похищенная женщина воспользуется первой же возможностью убить своего похитителя. И вдруг я заметила, что уровень кровавой воды в бассейне опустился. Для того, чтобы спускать воду, в купальне была специальная система труб, проходивших под землей до самой замковой стены. Этим устройством слива мы были обязаны королевскому роду Меровингов, живших здесь триста лет назад. Двести лет назад Меровинги жили здесь, строили странные приспособления, купались, а потом их род бесславно оборвался. Удивительно, правда? Как бы то ни было, чтобы вода постепенно вытекала из бассейна, нужно было задействовать рычаг, и тогда…

– Кто трогал рычаг? – спросила я. – Ты, Бальдур? Или эта венгерская девушка?

– Она ничего не трогала. В этом я твердо уверен.

– Значит, здесь был кто-то еще. До того, как мы пришли сюда. Иначе это объяснить невозможно. Сейчас мы на один шаг сумеем приблизиться к разгадке.

– Почему?

– Если эта венгерка убила отца, – сказала я, – то она должна была где-то спрятать оружие. По твоим словам, когда сюда вбежали стражники, она была совершенно голой. Значит, на тот момент кинжала при ней не было. Вы обыскали купальню, предбанник и коридоры, но тщетно. Ближайшее окно – в комнате отца, но шкуру там не трогали. Значит, оружие может находиться только в одном месте. В самом бассейне.