После допроса викария я чувствовала себя опустошенной и смертельно уставшей. Печальной – ведь я понимала, что теперь уже ничего не зависит от меня. Все, что я могла сделать, было уже сделано. И уставшей – ведь я так плохо спала прошлой ночью.

Тем временем ветер уже улегся, и только капли дождя все еще барабанят о стену. Я уснула и увидела продолжение сна.

Я вижу, как развеваются гривы лошадей в галопе. Я держу уздечку обеими руками и тяну то левой, то правой. Передо мной, в некотором отдалении, скачут трое моих братьев. Они на два, три и четыре года старше меня, самому старшему шестнадцать. Они вышли на охоту, они раскручивают арканы, гонятся за стадом диких лошадей. Они соревнуются, кому первому удастся обуздать коня. Они все бросают и бросают арканы, но дикие кони быстрее них.

Я держусь позади. Мне вообще-то запрещено самой садиться на лошадь, но я тайком научилась ездить верхом.

И в какой-то момент я все-таки вмешиваюсь в их игру. Я скачу вперед, обгоняю четырнадцатилетнего и пятнадцатилетнего братьев, скачу наперегонки с шестнадцатилетним. Увидев меня, он ругается. Кричит, чтобы я убиралась прочь. Я бросаю аркан – мимо. Мой брат бросает аркан – мимо. Мы скачем рядом посреди стада, в суматохе сложно разобрать, кто где. Кони то появляются передо мной, то вновь скрываются за пеленой пыли.

И вдруг со мной рядом мой брат. Он выбрал себе того же коня, что и я, молодого белого жеребца. Мы одновременно приближаемся к нашей жертве. Он бросает – мимо. Я бросаю – аркан на шее.

Мои братья отказываются помочь мне, а ведь нужно удержать и укротить этого жеребца. Таков обычай, нужно помогать, но они стоят рядом и смотрят, как конь вырывается и пытается сбежать. В одиночку мне не удается с ним справиться, поэтому в конце концов я упускаю его.

Я упрекаю своих братьев, я очень зла на них. Старший брат влепляет мне пощечину и толкает на землю.

Тогда подходит отец. Он наблюдал за всем этим с некоторого отдаления. Вначале его взгляд пронзает моих братьев, которые потерпели неудачу. Братья пристыженно опускают головы. Затем отец говорит старшему брату: «Нельзя бить девочек».

Потом он поворачивается ко мне. «Пойдем, – говорит он. – Идите все за мной». Мы движемся к озеру. Там, на берегу, отец хватает меня за запястья и тянет в воду. Мне страшно, я не умею плавать. Он затягивает меня так далеко в озеро, что я уже не достаю до дна ногами. В этот момент он отпускает меня.

Я кричу. Барахтаюсь. Вижу, как вода поднимается перед моими глазами, смыкается над моей головой. Теперь вокруг одна только вода. Я пытаюсь дышать, вдыхаю воду, она входит в меня. Я чувствую, что опускаюсь на дно, мои ноги касаются земли, я пытаюсь оттолкнуться, подняться на поверхность. Но у меня ничего не получается. Больше я ничего не чувствую. Вокруг только тьма и холод.

Я лежу на теплом песке на берегу, рядом следы рвоты. Рядом стоят мои братья. Отец наклоняется ко мне и говорит: «Это будет тебе уроком».

Мне нужно было принять непростое решение, но оно далось мне удивительно легко. Сегодня утром, через два дня после разговора с Мальвином из Бирнау, я решила принести клятву пред ликом Господа нашего. Я приказала собрать во дворе замка всех людей, которые живут тут. Время показалось мне подходящим. После долгого дождя из-за туч вновь выглянуло солнце, и утренний свет придал мне уверенности. Капли влаги блестели на крепостных стенах, легкий ветерок разгонял клубы тумана над рекой.

Эстульф был не согласен с моим решением.

– Давать ложную клятву очень опасно, Клэр. С разных точек зрения.

– Моисей тоже солгал своему народу, сказав, что уже скоро они будут в земле обетованной.

– Он поступил так, как повелел ему Господь.

– Вот видишь. Господь тоже не всегда требует от нас правды.

– Прошу тебя, Клэр, это не шутки.

– Если я не солгу, тебя лишат титула графа. Мужчину, который совершил грех прелюбодеяния с женой своего предшественника, не потерпят ни герцог, ни духовенство. Все твои замечательные намерения потерпят крах, а ведь ты даже не начал претворять их в жизнь.

– Противостоять людям – это одно, но Господу – совсем другое. Куда подевалась твоя набожность?

– Я больше не могу ее себе позволить.

Я слишком долго была предана Богу, и результаты были чудовищные. Впервые в жизни я обрела свободу, сердце легко билось в моей груди, я полюбила жизнь, и все это потому, что я призвала себе на помощь другого бога – любовь. Конечно, этот бог смертен, но пока что он жив.

В сущности, Эстульфа нельзя назвать особо набожным человеком. Но его мучает совесть из-за того, что ради него я намерена принести клятву именем Бога. Именно поэтому Эстульф и пытался отговорить меня. Милый мой, глупый мальчик! Во-первых, мне нетрудно пожертвовать своей честностью ради мужчины, который ради меня поступил бы так же. В прошлом я многим жертвовала – я отдала Агапету свою невинность, юность, свободу и ум. Во-вторых, я лгу не только ради Эстульфа, но и ради того великолепного плода, который созревает во тьме моего чрева. Я лгу ради ребенка, который имеет право появиться на свет без каиновой печати греха. Если мне предстоит выбирать между адом для себя в жизни и после смерти и адом для моего ребенка в жизни теперешней, я выберу первое.

– Не я создала небо и землю, браки и клятвы, и потому я не чувствую, что иду против воли Божьей. Господь не может желать мне горя, которое постигнет меня, если я скажу правду.

– Толковать мысли Бога – гордыня.

– Это было бы гордыней, если бы я ошибалась. Но то, что я ошибаюсь, еще нужно доказать.

– Сомневаюсь, что викарий вступил бы с тобой в этот спор. Если он узнает о твоей лжи, он прикажет вырвать тебе язык, отрубит пальцы, лежавшие на кресте, и дело с концом.

Эстульф хотел испугать меня, но, мне кажется, в глубине души он надеялся на то, что я не передумаю. И я осталась при своем мнении. К тому же я полагала, что Эстульф любит меня настолько, чтобы позволить мне самостоятельно принять решение. Кроме того, благополучие нашего ребенка – это самое главное.

– Мы должны подумать о нашем ребенке, – сказала я. – И на нас лежит ответственность перед бедняками. На кого еще им надеяться? Ведь они давно уже изгнали надежду из своего сердца. Что такое язык и рука против трупов заморенных голодом и погибших от лихорадки? Ты и сам это знаешь.

Мы посмотрели друг на друга, и в это мгновение Эстульф сдался. Мы поцеловались и обнялись, а потом я вместе с Эстульфом вышла во двор, где все уже собрались.

Вновь пошел дождь. Над замком сгустились тучи. Поднялся холодный ветер. Крепость стояла голая и мокрая, словно древняя скала, омываемая волнами моря. Из леса доносился рев оленей, лай диких псов и карканье ворон.

Я, следуя указаниям Мальвина, повторила слова клятвы и призвала Господа в мои свидетели: «Ребенок в моем чреве – дитя Агапета».

Все, кроме Элисии и Бальдура, ликовали. Я тоже испытывала радость, так легко было у меня на сердце. Так же, как и после смерти Агапета. Теперь пути назад не было. Эта клятва даровала мне величайшее из благ – счастье свободы.

Хочу написать кое о чем еще. Вернувшись в свои покои, я подошла к окну. От раздумий меня отвлекло щебетание, и я увидела на подоконнике маленькую пташку, совсем еще птенца. Мне показалось, он вывалился из гнезда. Птенец выглядел таким беззащитным. У него был красноватый хвостик и крошечные черные глазки, едва ли больше пшеничного зернышка. Я заговорила с этим птенцом. Спросила у него, что он тут делает. Я хотела помочь ему, и тут поняла, что у него что-то не так с левым крылом. Эта пташка не могла летать. И только узкий подоконник отделял ее от пропасти. Я дала птице хлебных крошек, но она к ним и не притронулась. Тогда я отправила Фриду, Франку и Фернгильду, наших трех вдовствующих дев, на луг, чтобы те поискали для птицы мух и жуков. Такая пища пришлась птенцу по вкусу. И с тех пор я забочусь о нем.