— А, так он уже кое-чему учился. Где же это?

— Отец выучил его читать, он тогда еще во-он какой был. Его от книжек не оторвешь, обедать и то не дозовешься. Беатриса взяла лежащую у нее на коленях книгу.

— Он и эту читает?.. Это Евклид, Генри.

Мэгги тихо рассмеялась; смех у нее был прелестный.

— Он нарисовал в пристройке на стене одну такую картинку, чтоб учить эти треугольники и всякое другое, пока чистит картошку. Ох, я забыла про картошку! Простите меня, мэм.

Она поспешила в кухню.

— Дженни, Артур принес картошку? Чистят ее? Может, ты дочистишь?

Господи, да что ж это вы?

Она вернулась, смущенно улыбаясь.

— Хотите поглядеть, мэм? Он взял картошку, чтобы сложить такую картинку, да и забыл про нее. Билл снисходительно засмеялся.

— Твой сын, Мэгги. Оба вы мастера забывать. Беатриса прошла за ней в пристройку. На столе она увидела сорок седьмую теорему — вместо линий разложены прутики, по углам картофелины. В задумчивости возвратилась она в комнату.

— Они правы, Генри. Мальчик должен получить образование.

— Что ж, дорогая, конечно, если ты считаешь… Я-то против того, чтобы забивать ребятам головы. Это им почти всегда во вред. Но если это особый случай…

Он повернулся к Пенвирну.

— Сколько парнишке лет?

— В том месяце сравняется тринадцать.

— Хм… Что ж, может, мы дадим ему коммерческое образование, если ему счет легко дается… и конечно, если он мальчик усидчивый… А там, пожалуй, я сумею пристроить его куда-нибудь клерком, если вы всерьез думаете, что это разумно.

— А мне все-таки кажется, — вмешалась Беатриса, — что, прежде чем строить планы, надо узнать побольше о мальчике. Он сейчас дома? Хорошо бы повидать его.

— Он во дворе, мэм, чистит хлев. Там все залило.

— Может быть, вы его позовете?

— Уж больно он сейчас грязный, чтоб показаться на глаза леди. Но если вы обождете…

Она снова заглянула в пристройку.

— Дженни, поди скажи Артуру, пускай помоется да идет сюда, господа хотят с ним поговорить. Да чтоб вымыл ноги, а то еще натопчет тут.

Когда она вернулась, Беатриса рассматривала чертеж, висящий на стене.

— Это Артур делал?

— Нет, мэм, это Билл, и вот это все тоже он. Беатриса поглядела на модели и повернулась к Биллу.

— Эх, — горько сказал он. — Что уж на них глядеть. Я хотел, чтоб люди не гнули спину. Глупость одна.

— И это так и не было построено? Он пожал плечами.

— Откуда же было взять денег? Когда у людей нет денег, дешевле, чтоб они гнули спину, — так я говорю? Женщины всегда могут народить еще, будет кому спину гнуть.

— Скажите, вы показывали эти модели кому-нибудь, кто знает толк в машинах? Он помрачнел.

— Да, мэм. Показал было шкиперу, я тогда матросом был. Четыре года каждую свободную минутку мастерил их. Книг накупил, хотел разобраться, как они действуют. А он только и сказал: «Не будь дураком, знай свое место».

— И вы больше никому не показывали?

— А как же! Носил эту модель по разным конторам в Плимуте. Все просил, чтоб поглядели. Уж кого только не просил. Наконец один джентльмен поглядел.

— Он умолк и нахмурился.

— И что же? — мягко подсказала она.

— «Опоздали, мой милый». Да, так и сказал — мой милый. "Опоздали.

Поглядите в окно. Вон она, ваша машина". И верно. Такая же, еще получше моей. Я сразу увидел — она и работает легче и сломается не так скоро. Кто ее придумал, уж, верно, был ученый человек. А бедняку в эти дела и соваться нечего. Тут без математики никуда. Всегда тебя кто-нибудь обскачет. Это все одни глупости.

Только и всего.

— С изобретателями нередко так случается, — сказала Беатриса, — даже если они и ученые. И это очень обидно. А больше вы ничего не пытались делать?

Он рассмеялся своим недобрым смехом.

— А как же, мэм, много чего делал! Пошел и напился вдрызг и подставил Мэгги фонарь под глазом, чтоб не ворчала. — Лицо его смягчилось. — Но она простила. Так, что ли, старушка?

— Я забыла, — просто ответила она.

— Но куда же это годится, Пенвирн, — вмешался Генри. — Конечно, это был для вас большой удар, но жена-то ваша тут при чем? Надо же понимать, что женщину бить не следует.

— Нашему брату много чего надо понимать, — пробормотал Билл.

Мэгги подняла, глаза на Беатрису.

— Уж вы не думайте худо про Билла, мэм. Он не злодей какой-нибудь. Он потом так убивался, так убивался, плакал даже. У него дурного и в мыслях нет, все равно как вон у нашей маленькой хрюшки.

И она с грустной улыбкой поглядела на ползающую у их ног крохотную девочку.

— Когда она стукнется об стул, она его бьет — зачем сделал ей больно.

Ничего не смыслит, чистая душа. А мужчина что дитя малое.

— А женщина что сорока, — проворчал Билл. — Никак не может не трещать.

Тем дело и кончилось, мэм, — продолжал он, обращаясь к Беатрисе. — Мне уж механиком не быть. А Артур будет, если вы его выучите. И не сбивай ты его, Мэгги, нечего ему лезть в священники. Нет уж, моя милая!

— На все воля божья, — тихо и строго ответила она.

Беатриса отвернулась, и взгляд ее снова остановился на моделях Пенвирна. Давно знакомое чувство безнадежности, мысли о тщете всего земного — все разом нахлынуло на нее. Несчастные люди… Пожалуй, Артуру грозит немалая опасность, если преданный отец, любящая мать и искренний доброжелатель будут силою тащить его каждый в свою сторону.

Между тем хлопнула дверь, потом в пристройке послышался торопливый шепот и плеск воды. И вот внутренняя дверь приотворилась и в комнату бесшумно проскользнул босоногий мальчик.

— Поди сюда, Артур, — позвал Билл напряженным, хриплым от сдерживаемого волнения голосом.

Мальчик молча подошел, неловко поклонился гостям и остановился у отцовского кресла, глядя в пол. Беатриса повернулась к нему, и сердце у нее сжалось. «Да ведь это архангел Гавриил», — почти со страхом сказала она себе.

В странном обличье, что и говорить. Серафим, попавший в беду, лишенный своих сверкающих крыльев, заключенный, как в темницу, в неуклюжее тело подростка, худой, робкий, скованный застенчивостью; он не столько умылся, сколько размазал на себе грязь, и от него пахло рыбой, потом, отсыревшим тряпьем и свиным навозом. И однако — это был архангел Гавриил.

В эту странную минуту сильней всего в ней была жалость к Биллу.

У кого есть талант и он зароет его в землю… Никогда еще она так ясно не понимала, что значат эти слова. Бедняга, неудачник, все его неосуществленные мечты, вся мука загубленного дара, который и поныне не дает ему покоя, обратились в неистовую, страстную жажду завладеть этой неподвластной ему душой.

Ему никогда не быть механиком, но вот Артур… Артур будет. И, однако, в Артуре восторжествует то, что заложено в нем. Стремясь к тому неведомому, что ему предназначено, он растопчет все то, что лелеяли в сердце своем и отец и мать, и даже не заметит этого.

С матерью его роднит хотя бы внешнее сходство. Но Билл даже и внешне почти ничего не передал своему любимцу. Большой лоб, невысокий рост да сухощавая, крепкая фигура — вот и все, что есть у них общего. По виду он весь в мать. Все ее — рот, посадка головы, строгий и чистый профиль, светлые волосы, длинные пальцы, крылатые тонкие брови. Глаз сейчас не видно, но уж конечно они синие.

— Вот какое дело, Артур, — продолжал Билл. — Этот джентльмен хочет дать тебе образование.

Мальчик бросил быстрый, испуганный взгляд на отца, потом на Генри и снова опустил глаза.

— Пойдешь в школу, выучишься математике и всякому такому, алгебре и как машины делать…

— Одну минуту, Пенвнрн, — остановил его Генри. — Дайте я ему объясню.

Послушай, дружок. Твой отец спас моих сыновей от смерти, и я хочу отблагодарить его. Он просит дать тебе образование. Что ж, я с удовольствием. Но прежде всего ты должен понять: чтобы стать образованным человеком, надо много и упорно трудиться. Никакая школа не пойдет тебе на пользу, если ты не сумеешь взять то, что она дает. Я могу дать тебе лишь возможность учиться. А станешь ли ты образованным человеком — это зависит от тебя одного.