Микола побежал к соседям.
Петруся уже перевязали. Он лежал неподалеку от входа и вздрагивал, словно от холода.
— Дай свой домашний адрес, спишемся… А может, и встретимся… после войны.
Микола полез в карман за карандашом, но в это время прозвучала команда:
— К бою!
Все бросились из блиндажа на огневую. Побежал и Микола: кому-то ведь нужно было занять у прицела место Петруся.
Атаку гитлеровцев батарея отбила. Как позже говорил капитан Жуков, фашисты проводили разведку боем. Видимо, они собирались идти в контрнаступление и хотели выявить огневые точки наших войск. Да только наступать им не пришлось, наступали мы.
А с Петрусем Микола после войны так ни разу и не встретился. Не успели солдаты адресами обменяться, попробуй найди…
— А что с Володей Касперовичем? — спросил Петрусь Григорьевич, когда все вышли на улицу, чтобы проводить его и Ирину Михайловну к автобусу. — Жив? Здоров? Я его хорошо помню, славный был парень.
— Погиб Володя, — ответил Андрейкин папа. — Вскоре мы перешли в наступление, осколком его… А за тот день, за тот бой ему орден Славы дали. А мне — первую медаль. «За отвагу».
— А вторую медаль за что? — не вытерпел, вмешался в разговор Андрейка.
— Вторая, сынок, — это уже иная история, — усмехнулся папа. — Как-нибудь в другой раз расскажу.
Вторая медаль
Назавтра после первомайской демонстрации Андрейка стал с утра поддабриваться к папе. После завтрака по первому его слову сбегал вниз и принес свежую почту. Когда папа, уткнувшись в газету, достал из пачки сигарету и похлопал рукой по столу, ища пепельницу, Андрейка тут же подал ему фарфоровый башмачок со стоптанным каблуком и оскаленными «зубами-гвоздями» на носке. Это была любимая папина пепельница. Папа даже похвастался ею вчера Петрусю Григорьевичу: «Погляди, как забавно сделана. Башмак каши просит!»
Андрейка сам вызвался помочь маме мыть посуду, что случалось с ним довольно редко, сбегал в магазин за хлебом, без напоминаний по пути заправил газированной водой сифон…
Наконец папа отложил газету. Андрейка тут же подсел к нему на диван и попросил:
— А теперь расскажи о второй медали.
— О чем, о чем? — не сразу понял папа.
— Ну, расскажи, за что тебя наградили второй медалью «За отвагу». Ты же вчера обещал…
— А-а! — Папа нахмурился, взлохматил Андрейке волосы и крикнул в приоткрытую дверь маме: — Собирайся, Настя! Поедем в парк, сегодня открытие… А ты, Андрейка, захвати с собой фотоаппарат.
Они долго гуляли в парке среди по-праздничному одетых людей, покупали мороженое — день был солнечный, удивительно теплый, даже жаркий. Папа предложил посмотреть на город «с высоты птичьего полета», и они сделали круг на «колесе обозрения». Андрейка не переставал щелкать фотоаппаратом. Потом папа укрепил фотоаппарат на сосновом сучке, навел резкость, завел пружинку, и они сфотографировались все вместе, втроем.
Обедали в кафе, и это, как и вся сегодняшняя прогулка, было непривычно Андрейке: они очень редко гуляли всей семьей. Папа был вечно занят в своем СКБ — специальном конструкторском бюро, часто брал работу домой и целые вечера просиживал над чертежами и расчетами, а в свободное время любил что-нибудь почитать, как он говорил, «для души»: фантастические повести, приключенческие романы… Андрейка тоже любил фантастику и приключения, часто случалось, что он проглатывал папины книги раньше, чем у папы выдавалось время за них взяться. Андрейкина мама работала медсестрой в больнице. Дежурства у нее были то вечерние, то дневные, то ночные — трудно выбрать день, чтобы побыть всем вместе.
А сегодня они еще сходили в кино…
Уже готовясь ко сну, Андрейка снова попросил папу:
— А все-таки расскажи, за что тебя наградили во второй раз.
Папа оторвался от бумаг, которые разложил на письменном столе, встал и принялся расхаживать по комнате, заложив пальцы за узкие подтяжки, — подтяжки перекрещивались на спине, туго пережимая белую рубашку. И теперь Андрейке было особенно заметно, что правое плечо у отца ниже левого, а под рубашкой на лопатке угадывается глубокая впадина — след раны.
Может, и рассказал бы папа в тот вечер о войне, о каком-нибудь происшествии, случившемся на фронте с его товарищами (о себе он никогда не рассказывал), но помешала мама: велела Андрейке немедленно идти спать. Пришлось подчиниться.
Ни завтра, ни послезавтра, ни в другие дни завести с папой разговор о медалях Андрейке не удавалось. И все же вскоре он узнал историю второй папиной награды.
А случилось это так.
В канун Дня Победы Петрусь Григорьевич позвонил Андрейкиному папе и пригласил их всей семьей к себе в гости. Там Андрейка познакомился с детьми дяди Петруся — дочерью Светланкой и пятилетним Колькой. Светланка была на год старше Андрейки, она уже оканчивала седьмой класс, но нисколько не зазнавалась, не воображала. Наоборот, узнав, сколько книг прочитал Андрейка, она посмотрела на него с уважением. Они так заболтались после вкусного обеда, которым всех угостила Ирина Михайловна, что Андрейка даже не слушал, о чем говорят, прихлебывая черный кофе, его папа с Петрусем Григорьевичем. Лишь услыхав знакомые фамилии: «капитан Жуков», «лейтенант Власюк», он понял, что старые фронтовые друзья снова вспомнили о войне, и на полуслове оборвал Светланку!
— Тише. Давай послушаем.
А отцы и вправду говорили о боях, стычках, перестрелках. Короче говоря, о войне.
— Как же это тебя? — положив руку Андрейкиному папе на правое плечо, спросил Петрусь Григорьевич.
— А-а, не о чем говорить, — отмахнулся отец Андрейки. — Не скажу, чтобы уж совсем по глупости, но будь я немножко поспокойнее, не горячись так, может, и обошлось бы. Помнишь командира нашего полка? Сковородкина?
— Еще бы! А что с ним? Жив?
— Теперь — не знаю. А тогда…
И Андрейка услышал…
14 января 1945 года наши войска прорвали оборону противника на территории бывшей Восточной Пруссии. Минометная батарея Андрейкиного папы вместе с другими войсками фронта перешла в наступление. Завязались ожесточенные бои. По дорогам потянулись колонны военнопленных. Недавно чванливые «завоеватели» теперь были готовы на каждом шагу повторять: «Гитлер капут!»
По дорогам брели не только пленные. Возвращались домой тысячи советских людей, угнанных в неволю. И сколько было тогда радостных и неожиданных встреч!
Такую встречу пережил напарник Андрейкиного папы, пожилой усатый связист Змитро Ткаченко. Тот самый Ткаченко, что поддерживал связь, когда папа с Володей Касперовичем исправляли линию. В одной из занятых батареей помещичьих усадеб Ткаченко встретил свою семнадцатилетнюю дочь Оксану, которую гитлеровцы вывезли в рабство еще летом 1942 года.
Оксана на попутной машине, уходившей в тыл, отправилась на родину, а Микола вместе с Ткаченко, вместе со своим полком и дивизией пошли дальше, на запад.
Бои становились все более ожесточенными. А однажды февральским студеным утром второй батальон и минометная батарея, где служил Микола Андрушкевич, попали в западню.
Захватив в ночной атаке небольшой хуторок, который, судя по всему, принадлежал не слишком-то зажиточному хозяину, наши бойцы были вынуждены залечь и окопаться под плотным пулеметным огнем противника. Попробовали обойти фашистов справа — наткнулись на минное поле. Решили зайти слева и ударить во фланг — тоже всюду мины понаставлены.
Вскоре начало светать. В это время разведчики доложили командиру батальона, что по дороге, которую они пересекли ночью, с севера на юг движутся вражеские войска с танками и самоходными установками.
Командир батальона приказал бойцам занять круговую оборону, а сам по рации тут же связался со штабом полка.
И хоть с «сорокапятками» и батальонными минометами против «тигров» и «фердинандов» (так назывались фашистские танки и самоходки) особо не повоюешь, наши бойцы решили не пропустить гитлеровцев, которые рвались из-под уже наполовину окруженного Кенигсберга на соединение со своими основными силами. Приготовили противотанковые гранаты, заняли позицию у дороги бронебойщики со своими длинноствольными ружьями. А тут из лесочка, где еще вчера Микола Андрушкевич и Змитро Ткаченко получали у кашевара на ужин свои порции гречневой каши, заговорила наша артиллерия. Орудия были установлены на прямую наводку. После первого залпа фашистский танк, приближавшийся к нашим позициям, загорелся, как свеча. Снова залп — и вспыхнули еще один танк и две самоходки. Шоссе, по которому они двигались, затянуло дымом.
