Прежде чем войти в гараж, я сделала все, как рассчитала: остановилась в дверях и зажгла свет. Он ошеломил меня. Гараж был похож на операционный зал для автомобилей. Почти бегом я обогнула колонну, ища черное пятно. Оно было на месте. «Хонда» стояла на своем месте!

Я вернулась к выключателю и дождалась, когда свет погаснет, потом снова включила его и пробежала шестьдесят метров, отделявшие открытую дверь от «Хонды». Мои молитвы были услышаны, хотя не помню, чтобы я молилась. Машина была открыта, и ключи лежали на сиденье! Свет погас. Я села в машину, глубоко вздохнула и откинулась на спинку сиденья.

И тут же чьи-то руки сжали мою шею так сильно, что у меня потемнело в глазах. От хорошо знакомого запаха Фриды все куда-то поплыло. Я никогда не чувствовала угрозы с ее стороны. Или все-таки чувствовала? — успела подумать я.

— Перестань! — с трудом просипела я, сжимая в кулаке ключи от машины.

Она немного ослабила хватку и рыкнула:

— Давай сюда ключи! Ты слишком труслива, чтобы вести такую машину!

Неужели я знала, что рано или поздно это случится? Должно быть, знала. Но не предвидела, что она решится напасть на меня. С сумасшедшими следует говорить очень сдержанно, подумала я. Главное, чтобы у них сложилось впечатление, что ты спокоен и ничего не боишься.

— Верни мне рукопись, тогда я проявлю трусость и отдам тебе ключи, — сказала я.

— Слишком поздно, время ушло, — грубо засмеялась она, почти как когда-то в Берлине, когда дразнила меня.

— Для чего слишком поздно? — учительским тоном спросила я.

— Пока ты спала, я отправила рукопись в издательство по электронной почте. Она закончена. Ты просто этого не поняла и стала варить дальше свою похлебку. Ты даже собиралась оставить Франка в живых.

— Я же говорила тебе, что писатель сам решает, закончена рукопись или нет. Хорошо, я готова обсудить это с тобой, — сказала я, пробуя стряхнуть с себя ее руки.

— А я объясняла тебе, что персонажи романа, обладающие твердым характером, никогда не сдаются! Нынче ночью все закончилось. Книга написана!

— Как ты не понимаешь, что это решать мне, — с напускным спокойствием сказала я.

— Пойми, мы с тобой расстаемся. Все кончено! — прошептала она мне в ухо.

— Неужели наше прощание должно быть таким драматичным? Послушай… ты стерла рукопись с твердого диска и забрала копии. Что за безумный поступок?

— Я стерла рукопись, чтобы ты не испортила нашу книгу. Ты была на пути к этому. Все, о чем мы говорили, ты пыталась исказить или переиначить. Когда Франк умер, ты сразу же решила проигнорировать этот факт и придумать новый конец. Мне это не нравится. Люди постоянно умирают. Нельзя сделать человека бессмертным, только потому что он мужчина. Хочешь сделать из кого-нибудь героя, сделай его из Гюнтера. Но ты, конечно, меня не послушаешься!..

— Ты и в самом деле спятила! — неосторожно воскликнула я.

— Кто из нас двоих спятил, ты могла бы увидеть в зеркале, если бы у нас был свет, — процедила она сквозь зубы.

— Где дискеты?

— Выбросила в мусорный ящик на улице. И его как раз недавно очистили.

— Ты хоть понимаешь, что натворила? Ведь это подлое воровство!

— А ты сама? Считаешь себя ангелом только потому, что призналась Аннунген в своем воровстве?

— Я думала, что мы с тобой заодно. Что мы союзники.

— С писателем, который не понимает собственных персонажей, нельзя сотрудничать. Давай сюда ключи!

— Ни за что!

— Кто все время вел машину так, что не было ни одной аварии? Ты разобьешься на испанских горных дорогах. В некоторых местах они чертовски круты. А ты водишь машину, как только что вылупившаяся вошь, — презрительно засмеялась она.

В этот момент в гараже вспыхнул свет, и я увидела в зеркале заднего обзора лицо Фриды. Да видела ли я ее когда-нибудь по-настоящему? Возможно ли вообще видеть существо, с которым живешь бок о бок? Или человек видит только то, что хочет? Вид у нее был вполне гротескный. Волосы всклокочены. Черты лица искажены и словно смазаны. Обезумевшие, злые глаза. Смотреть на нее было страшно. Все это было слишком серьезно. Я разом забыла о своих педагогических замашках и чувствовала только страх перед Фридой. Наверное, я уже давно боялась ее. Боялась того, на что она способна. Но со страхом пришла и ярость. Она рвалась из меня. Я не знала, на что сама способна в таком состоянии.

— Убирайся из машины. И из моей жизни! — прохрипела я.

— Куда ты от меня денешься, — засмеялась она.

Свет погас. Ярость вырвалась на свободу. Плечи и руки подчинялись своим законам. Я била по чему-то то мягкому, то твердому. Не думая о ее реакции или о возможном сопротивлении. Но чем меньше было сопротивление, тем неистовее я наносила удары.

— Убирайся! — в конце концов заорала я и с силой распахнула дверцу машины.

Удар по голове заставил меня рухнуть на сиденье. И тут же у меня по лицу потекло что-то теплое. Не могу сказать, чтобы мне было больно. Тогда — нет. Но мой мозг отреагировал так, словно произошел взрыв. Я понимала: она ждет, чтобы я упала, тогда она отнимет у меня ключи и исчезнет вместе с машиной. Нужно было защищаться, пока не поздно, поэтому я, собрав последние силы, снова начала ее бить. Ожесточенно, слепо, с силой, которая ждала выхода всю мою жизнь. Я била, била и била. Пока снова не вспыхнул свет, осветив эту операционную для автомобилей.

Кто-то чем-то вытер мне лицо. Это был сторож. Фрида исчезла. Но в руке у меня были зажаты ключи от «хонды CR-V».

Мое состояние было похоже на похмелье, хотя не помню, чтобы я выпила хотя бы каплю. Дворник проводил меня в медицинский пункт на первом этаже. Юная сестра в белом халате, погасив сигарету, выбрила мне часть волос и аккуратно наложила швы. Если надеть соломенную шляпу, никаких следов драки видно не будет. Принимая душ, нужно надевать на голову не меньше трех пластиковых пакетов.

Оказалось, что дворник в состоянии произнести несколько слов по-английски. Там, в этом темном гараже, я бы не колеблясь назвала его языковым гением и хорошим человеком. Ему явно было меня жалко, он показал на дверцу машины и на мою голову. Сейчас мне было трудно говорить с ним о Фриде. Кроме того, она вполне могла подослать его, чтобы спасти меня, ведь она видела, что натворила. Может быть, сидит сейчас в ближайшей гостинице и наблюдает оттуда за происходящим? Она меня знает. Знает, что я чувствую. Что думаю. После случившегося она, несмотря ни на что, могла спросить:

— Ты не ждешь телефонного звонка или электронного послания из издательства? Они с тобой свяжутся, вот увидишь.

Она обращалась со мной, как с каким-то персонажем романа, подумала я. Придумывала меня, словно я была частью ее мыслей, ее замысла. Месяц за месяцем она пыталась лепить мой характер и по своему желанию вставлять меня в рукопись. Разве не она постоянно внушала мне мысль, что я пишу бестселлер? Даже смерть Франка она использовала в своих целях! Что она делала в последние дни, после того как мы узнали, что Франка нет больше в живых? Может, она вычеркивала и вносила в рукопись изменения без моего ведома — и теперь роман стал совершенно другим?

Самым ужасным было то, что в настоящее время, по словам Фриды, рукопись была уже отправлена, и я совершенно не помнила, как собиралась ее закончить. Фрида отослала все в издательство без моего ведома. Может, она изобразила меня беспомощной жертвой, подававшей ей кофе, пока она вела машину? Не исключено даже, что она сделала себя главным действующим лицом. Или позволила ликвидировать и расчленить меня только ради того, чтобы сделать историю более занятной? Или с холодным расчетом отправила меня в Дрёбакский пролив, чтобы разузнать, о чем Франк думал в последние минуты?

Так или иначе мне требовалось мужество. Я надела темные очки, соломенную шляпу и вышла из дома. Нельзя сказать, чтобы союзники Фриды совсем оставили меня в покое. Я вдруг подумала о преследователях Франка. Где они сейчас? Хотелось надеяться, что спешащие во всех направлениях люди выступят в качестве моих личных телохранителей. В случае нападения мне больше не на кого было надеяться. Однако по виду прохожих нельзя было сказать, что хоть один из них кинется меня защищать. Правда, иногда в людях просыпается чувство ответственности. Я читала о таких случаях.