– Пусть счастлива будет эта свадьба! – провозглашает Груя Дудэу. Он стягивает с головы кэчулу и передает ее медведице. То же делают и другие цыгане. Медведи, стоя на задних лапах, протягивают хозяйские кэчулы зрителям. Те швыряют туда монетки. Медведи рычат. Но дети их уже не боятся. Подходят к ним вплотную и дергают из шкуры волоски. Медвежий волос – хорошее средство от испуга. Стоит его поджечь, окурить себя дымом – и ты уже не ведаешь страха.

– Пойдем в дом, Дидина, изобразим невесту!..

Груя Дудэу тянет медведицу за цепь и входит с нею в дом Альвицэ… Жених, невеста и гости следуют за медведицей. Любопытствующие прижимаются к окнам – так виднее. Медведица одним прыжком взбирается на постель невесты. Сворачивается клубком. Потом поднимает задние лапы. Передними закрывает морду. Она очень стыдлива. Груя что-то напевает. Гремит бубен. Бренчат бубенчики. Дидина вытягивается, рычит. Показывает свой облезлый живот, старые высохшие сосцы. Угодливо извивается, дрожа всем телом… Снова закрывает лапами морду. Чуть слышно урчит. Потом сползает вниз, ткнувшись мордой об пол.

– Родятся у тебя красивые и здоровые дети, невестушка, – объявляет цыган Евангелине. – Медведица благословила твое ложе.

Он ведет Дидину на скотный двор, к птичьему загону – надо отвратить болезни от животных. Потом в амбар – чтобы на полях жениха рос богатый урожай…

Бешку, один из гостей, ложится наземь возле дома.

– Кости ноют, Дудэу, пусть медведица помнет меня.

Взобравшись Бешку на спину, медведица разминает ему кости от затылка до пят. Наваливается всей своей тяжестью, кости лежащего трещат… Бешку поднимается, хрустя суставами…

– Как рукой сняло…

И бросает в цыганскую шапку монетку.

Толстуха, мать Альвицэ, наливает два корыта разведенных отрубей. Медведи суют в корыта морды и пожирают месиво. Цыгане из глиняных кружек потягивают вино…

На село опускаются сумерки. У Альвицэ, моего свояка, накрыт большущий стол, за столом полно родственников и друзей. Стол завален подарками. Люди едят и пьют, а как наедятся – выходят в сени или во двор вместе с музыкантами и пляшут, пока не свалятся с ног.

Пора раздавать подарки. Посаженый отец получает рубаху. Посаженой матери тоже преподносят рубаху. И вместе с рубахами – длинные и широкие полотенца, расшитые по краям большими красными цветами. Полотенца вытканы из тонкого полотна. Посаженый отец достает из кошелька серебряный рубль и кладет на покрытое салфеткой блюдо. Гости следуют его примеру. Каждый вынимает из пояса сколько может – серебряную монетку, медяк – и вносит свою лепту. Эти подношения и покрывают расходы на свадьбу.

Минула ночь. Близится рассвет. Но пока еще не рассвело, две женщины и двое мужчин вместе с музыкантами идут к родителям невесты. Идут с доброй вестью – невеста оказалась девушкой. Таких гонцов угощают вином. Посланцы берут двух белых кур, красят в красный цвет и с шумным ликованием возвращаются в дом жениха. После их возвращения невеста и жених с посаженым отцом, матерью и дружкой проделывают обратный путь к родительскому дому. Тем временем мама успевает накрыть на стол и поставить подкрашенную ракию. Все принимаются за угощенье. Ночь была долгой. И всю ночь продолжались танцы. Как тут не проголодаться.

Пока у нас распивают красную ракию, у Альвицэ во дворе под музыку оставшихся музыкантов парни затевают пляски вокруг костра. Авендря выкрикивает:

До самого полудня пьют и едят в обоих домах. Наступает вечер понедельника. Родители жениха и невесты, собравшись вместе, подсчитывают, во что обошлась свадьба, подбивают счет и уточняют, каким состоянием владеют молодожены. Разъезжаются по домам родственники и другие гости.

Но свадьба еще не кончилась. Во вторник утром Евангелина приготавливает три подарка: один приносит нам домой – как откуп; такой же откуп – посаженым отцу с матерью; третий – дружке за все хлопоты, доставшиеся ему на свадьбе.

Прошло несколько дней, и глядь – Евангелина у нас на пороге. Она похудела, лицо у нее вытянулось, под правым глазом темнеет синяк.

– Что случилось, дочка?

Сестра присаживается на край постели рядом с матерью. Закрывает лицо руками и плачет. Плачет беззвучно, не в силах унять слезы.

– Ну что стряслось?

– Ион это…

– С Ионом поругалась?

– Да не-ет… Приходит он сегодня ночью домой пьяный. Я только и спросила – где, мол, был. А он и давай меня бить. Если бы не спрятала лицо, слепой бы осталась.

Великий пост!.. Как долго длится великий пост! Мы питаемся только мамалыгой и похлебкой из порея.

Ждем весну.

Крестьяне уже и не помышляют о восстании, не то что прошлый год. Еще не забыты те, кто погиб совсем недавно. А из тех, кто выжил, многие еще не пришли в себя после полученных увечий, не залечили душевных ран, не избыли страданий.

Жандармы все время настороже.

Мы ждем весну.

Весной станет полегче. Будем есть мамалыгу и щи из крапивы или щавеля.

В канаве, что в глубине нашего двора, крапива и щавель растут в изобилии.

Весной к нам во двор приходят женщины даже с другого конца села – за крапивой и щавелем; пусть их рвут сколько влезет.

Мы решили жать вместе с семьей Беки, Мисирлиу и Уйе. С ними и ни с кем другим. Дело в том, что у Беков новая жатка, очень легкая; пара быков свободно тянет ее по полю, называется жатка «Альбион». Режет как бритва и звенит, звенит… Ее звук издали узнаешь: «Слышь, это Беков „Альбион“«. Мисирлиу мы выбрали потому, что в семье у них, как и у нас, десять рабочих рук, а Уйе очень трудолюбивы: работников двое, но вкалывают за четверых.

– Постой, Уйе, да ведь у тебя жена на сносях…

– Ну и что… Мы все рассчитали. Ребенка после жатвы ждем.

– Ладно, коли так, возьмем и тебя в нашу упряжку. С молотьбой и одни управимся…

– Вот спасибо…

Жать нам приходится у самой Бэдулясы, от нас километров пять на телеге тащиться. Встаем мы около полуночи. Вместе со всем селом. Будят нас петухи, а может, страх опоздать – с помещиком шутки плохи…

– Н-но, сердешные…

Дорога устлана мягкой белой пылью. Шлепают копыта, гремит телега. Сон смежает веки; накрывшись дерюжкой, мы клюем носом.

– Н-но, сердешные!..

Отец высекает огонь, закуривает. Над нами – бездонный свод неба. На ветвях невидимого дерева – дерева ночи – созревшими плодами висят звезды. А луна? Лупы нет. В безлунную ночь воздух словно подернут дымкой. И звезды в безлунную ночь кажутся больше. В безлунную ночь они будто ближе к земле. Но попробуй-ка залезть на тополь, на самую верхушку, и протянуть руку – дотянешься ли хоть до одной? Не дотянешься! А зачем тогда говоришь, что звезды ближе к земле? Да так, для красного словца. Одни звезды белые – вот-вот упадут, как снежки. Другие желтые – как айва. Звезды усыпали все небо – до самой той черты, где оно сливается с землей. И несть им числа… Бездна…

– Что это ты бормочешь, Дарие?

– Да так, ничего. Мама, погляди, вот это – Млечный Путь, это – Телец, вон – Стожары, это – Большая Медведица, рядом Малая. Мама, а где Лев? Покажи мне Льва…

– Да помолчи ты, бесенок…

Я замолчал. Вот падает звезда. Оставляет за собой яркий синий хвост. Хвост еще виден, а звезда уже сгинула. Распалась и растаяла. Вот исчезает и хвост. Кто-нибудь умер. Падает еще одна звезда, и еще одна… Теперь они падают непрестанно. Даже с Млечного Пути.

– Ион, я нашел Льва!